Упражнения - Иэн Макьюэн

Маунтов и его сынишка ужинали. Телефонные разговоры с Лоуренсом обычно происходили в форме вопросов и ответов.

– Как было сегодня в яслях?

– Пауки не кусаются.

– Конечно, не кусаются. Ты играл с Джайем?

– Мы едим мороженое.

Судя по этим ответам невпопад, сын, как предположил Роланд, был в хорошем настроении и не скучал по нему. Потом раздался грохот: наверное, телефонный аппарат упал на пол. Последовал взрыв хохота, и кто-то из детей постарше запел. Лоуренс завопил:

– Мой папа может глотать мечи!

Потом трубку положили на рычаг, и связь прервалась.

Заказав ужин в номер, он смотрел телерепортажи из Берлина и слушал комментарии политических обозревателей. В Вашингтоне президент Рейган праздновал триумф. Маргарет Тэтчер, только что выступившая в ООН с большой речью об изменении климата, была более осторожна в своих оценках. По мнению одной из говорящих голов, ее беспокоила перспектива иметь объединенную возрожденную Германию.

Наутро их ждал успех – и ограниченная роскошь к их услугам. Частный самолет стоял около VIP-зала. В салоне самолета узкие кресла были почти все заняты, но зато сделаны из мягчайшей кожи. Из-за задержек и срыва доставки бортового питания завтрак им не предложили. В аэропорту Тегель автобус подъехал прямо к их трапу. Когда они расселись в автобусе, сотрудник службы безопасности мельком проверил их паспорта. Роланд заметил, что остальные члены группы, мучаясь похмельем и притихнув после вечерней прогулки по бристольским барам, несли с собой увесистые коробки, слишком крупные для смены белья, пары обуви и костюма. Сам он путешествовал с небольшим рюкзаком: нижнее белье, свитер на смену, две толстые рубашки. На нем были летние походные ботинки и джинсы. Если бы отель оказался более шикарным, его бы в таком виде могли и не пустить. Дафна права: он жил как студент.

Когда они влились в поток транспорта к центру города, он решил пока не регистрироваться в отеле. Команда Питера была намерена пообедать с м-ром Таррантом, после чего посвятить весь день презентации своего проекта. Роланд попросил водителя высадить его на Потсдамер-штрассе, откуда он в толпе пешеходов двинулся в сторону восточной части. Прошло почти девять лет. Как же ему повезло, что он оказался не в Мальмё, а здесь. Он сразу погрузился в очень знакомую атмосферу, хотя настроение у всех сейчас было приподнятое и все вокруг выглядело по-новому. Навстречу ему двигался нескончаемый поток жителей Восточного Берлина. Группки юнцов с шарфами футбольных фанатов, пожилые пары, семьи с детьми, младенцы в прогулочных колясках. Роланд подумал, что они все вошли сюда через контрольно-пропускной пункт «Чарли» и теперь торопились попасть к ярким витринам магазинов на Курфюрстендамм, со своей сотней «приветственных» дойчмарок от западногерманского правительства. Их встречали криками Willkommen![92] и даже объятиями. Телевизионные репортажи о событиях накануне ночью акцентировали внимание зрителей на том, как легко можно было различить в толпе «осси» по их бедненькой одежде и кургузых джинсовых куртках. Но Роланд таких не видел. Их скорее отличало общее выражение лиц – несколько ошалелое и опасливое. Они боялись, что все это ненадолго. И очень скоро им всем прикажут вернуться обратно на Восток, где их будет ждать неминуемая расплата. У них в голове не укладывалось, как это власти вдруг могли быть лишены права вмешиваться в частную жизнь граждан.

Идя по улице, Роланд уверял себя, что ищет глазами в толпе лица родителей и детей Хайзе, но не Алису. Разделенная Германия значила для нее гораздо меньше, чем для него. Даже если она здесь, шансов ее тут встретить было очень мало. Поэтому сейчас ему и не хотелось ее видеть. Потсдамер-штрассе плавно изгибалась к востоку и утыкалась в Стену. Впереди, на огромном пустыре, на котором там и сям торчали одинокие березы и фонарные столбы, роилась гигантская толпа. Роланд прошел мимо стайки ошарашенных западноберлинских полицейских с цветочками в петлицах зеленых кителей. Он вплотную подошел к высокой смотровой площадке, куда часто привозили высоких гостей, и те через нейтральную полосу смотрели на Восточный сектор. А теперь она вся была запружена людьми и съемочными группами и, казалось, вот-вот рухнет под их тяжестью. Когда он пробирался сквозь толпу, прокатилась волна оживленных возгласов. Подъемный кран, чья стрела резко выделялась на фоне бледного неба, начал поднимать L-образную секцию поваленной Стены шириной не более метра. Какое-то время она покачивалась в воздухе, белая с одной стороны, исписанная яркими граффити с другой, и слегка поворачивалась вокруг своей оси, словно желая продемонстрировать лики двух миров, вступивших в безумный сговор. Потом, под гром аплодисментов, секцию опустили на нейтральную полосу, рядом с другими секциями Стены, торчавшими, словно каменные глыбы Стоунхенджа, как памятник уходящей культуры.

Роланд углубился в людской водоворот, и толпа тут же понесла его вперед. Он невольно продолжал вглядываться в лица вокруг, покуда его несло людской волной к десятиметровому проему в Стене. Самые молодые и ловкие берлинцы вскарабкались наверх, или их туда подсадили, оседлав горбатый бетонный кряж. Так они все и сидели, свесив ноги, цепью длиной метров в двести. А одному одинокому смельчаку, чем-то смахивавшему на Бастера Китона, хватило отваги встать и балансировать на краю, прямо над зияющим провалом в Стене. Он повернулся к востоку и, подняв обе руки вверх, изобразил символ мира. Но вряд ли это было видно кому-то в Восточном секторе.

Роланд представлял себе, что встанет рядом у Стены и будет наблюдать, как радостные восточные берлинцы спешат на запад. Вместо этого ликующая толпа понесла его на восток, к бескрайней песчаной пустыне нейтральной полосы. В конце концов он перестал сопротивляться и проникся моментом. Ведь какая-то часть истории этого разделенного города, разделенного мира была и его историей. Совершая многочисленные переходы в конце семидесятых, он и вообразить себе не мог подобную сцену – событие невероятной важности и глубокого символизма, имевшее благотворное значение для народных масс, его главного участника. Эти люди – и он – творили историю. Осознание того, что он находится здесь и шагает по этой запретной милитаризованной территории, вызывало, наверное, не менее головокружительное ощущение, чем высадка на Луну. И это ощущение было у всех. Роланд всегда скептически относился к переменчивым настроениям толпы, но сейчас его тоже охватила всеобщее ликование. С мрачным итогом Второй мировой войны было покончено. Теперь мирная Германия сможет воссоединиться. Русская империя бескровно распадалась. Должна была возникнуть новая Европа.

Россия последует примеру Венгрии, Польши и станет демократией. Она может даже возглавить это движение. Это было не такой уж фантастикой – вообразить себе, что настанет день, когда можно будет проехать на машине от Кале до Берингова пролива, никому не показывая паспорт. Ядерная угроза времен холодной войны осталась в прошлом. Могло начаться великое разоружение. Книги по истории на этом смогут поставить точку[93], а ликующие толпы будут праздновать этот поворотный пункт в истории европейской цивилизации. Новый век будет кардинально иным, кардинально лучше, кардинально мудрее. Он правильно говорил об этом же Дафне и Питеру еще неделю назад.

Он все яснее осознавал тот очевидный, но легко игнорируемый факт, что Стена на самом деле была двумя параллельными стенами, разделенными «полосой смерти». Они пересекали ее по широкому коридору, окаймленному слева и справа проволочной сеткой. На этой полосе были выкопаны все мины и капканы. Сквозь проволочные заборы он видел группки восточногерманских полицейских из «Фопос»[94], с виду подростков лет восемнадцати-девятнадцати. Еще несколько дней назад у них был безусловный приказ стрелять на поражение по любому нарушителю на нейтральной полосе. Теперь они робко стреляли глазами по сторонам. Он заметил у них на спинах кобуры с пистолетами. За сотрудниками «Фопос», метрах в пятидесяти, виднелась масса кроликов, щипавших траву. Их золотой век подходил к концу. Пройдет еще день, и в их ареал обитания вторгнутся девелоперы.

С западной стороны кто-то обратился к людям через мегафон с просьбой по возможности рассредоточиться. Добропорядочная толпа с готовностью подчинилась. Роланд снова стал скользить взглядом по лицам. Но могли ли Флориан и Рут вместе с девочками попасть сюда? Он понимал,