«Отреченное знание». Изучение маргинальной религиозности в XX и начале XXI века. Историко-аналитическое исследование - Павел Георгиевич Носачёв

той причине, что сами механизмы обобщения, исследования и рассмотрения того или иного явления сложились в западной культуре лишь в эпоху Нового времени, и, следовательно, любая теория о далеком прошлом будет лишь вчитыванием в это прошлое концептов эпохи модерна. В указанный промежуток астрология, алхимия, магия, каббала, герметизм были неотъемлемой частью западной культуры и играли важную роль в конструировании европейской идентичности. После 1800 года происходит их исключение из поля рассмотрения, для них формируется особый дискурс отверженного знания, который, с одной стороны, способствует их консолидации, а с другой — аннулирует их значимость для научного и философского мировоззрений эпохи.

Интересен взгляд Штукрада на прошлое Европы. Для всех очевидно, что Средние века были эпохой диалога культур, но не столь очевидным является тот факт, что религиозный плюрализм в самом широком смысле слова был достоянием этой эпохи. В одном из интервью Ниниан Смарт охарактеризовал религиозную ситуацию конца XX — начала XXI века следующим образом:

Одним из эффектов сосуществования религий друг с другом стало то, что они заимствуют что-то друг у друга. Например, я помню, как в городке на юге Шри-Ланки одно из первых увиденных мною зданий было здание YMBA — молодежной буддийской ассоциации. Это была организация молодых людей, сделанная по модели YMCA. Они заимствовали христианскую организационную форму. Другой пример — возрастающее число католиков, практикующих йогу и медитативные техники, заимствованные из буддизма и индуизма. Так что существуют заимствования, обогащающие религии[520].

Для Штукрада такая ситуация не достояние современности, ровно такой же мир мы увидим, если обратимся к истории зрелого Средневековья и начала Возрождения.

Мой тезис, — пишет Штукрад, — заключается в том, что эти переходные формы (от одной религии к другой. — П. Н.) не ограничиваются современной эпохой, даже если дифференциация религиозных форм и возможностей выбора среди них усиливается в современной культуре. В ранние времена идентичности также конструировались вокруг полей дискурса, биографических нарративов и конфликта между внутренним и внешним восприятием. Как сейчас практиковать дзенскую медитацию или верить в буддийскую концепцию реинкарнации или кармы для христиан, кажется, не составляет проблем, так и в период раннего Нового времени многие христиане легко принимали пантеистические теории или практики, официально считавшиеся еретическими[521].

Результатом такого процесса и стал дискурс эзотерического в западной культуре, который сформировался из оживленного процесса культурного диалога и взаимного обогащения идеями различных религиозных и культурных систем. Столь частое обращение к проблематике дискурса как к всеобъясняющей модели не может не вызвать вопрос: а что, собственно, составляет содержание означенного дискурса? Здесь позволим себе оговорку: содержание дискурса не тождественно содержанию культуры, традиции или системы, дискурс оформляет аморфный набор феноменов (как детская формочка создает куличик из песчинок), не более того, но разные дискурсы оформляют разные наборы феноменов в различные комбинации, отсюда и многообразие теорий и моделей. Штукрад предлагает считать ядром «дискурса эзотерического» идею тайны. Все представители европейского подхода говорили о том, что идея тайного знания навязана эзотеризму, отмечая, что есть масса учений, о которых все известно, учений, где нет системы тайных посвящений, но в рамках этой точки зрения ученые хотят продемонстрировать, что учение per se не является тайным. Применив же теорию дискурса, мы не будем больше говорить о том, чем является или не является учение, мы можем лишь сказать, какую систему суждений это учение формирует. В таком контексте идея тайны всегда была «социальным, культурным и символическим»[522] капиталом учений, соотносящихся с «дискурсом эзотерического». Ведь именно наличие в них тайны всегда привлекало к ним людей. При этом люди могли стремиться принять эти учения или всей душой их ненавидеть и ругать, но именно таинственность создавала основание для такого отношения.

Присоединившись к провозглашенной секретной линии мудрости, интеллектуалы от Средних веков до сего дня утверждали существование высшего знания и тем самым увеличивали свой социальный, культурный и символический капитал. Следовательно, понятия prisca theologia и philosophia perennis служили маркерами идентичности в эзотерическом дискурсе, характеризуемом диалектикой закрытости и открытости. Это социальная функция эзотерических идей и текстов в европейской истории культуры[523].

Таким образом, в основе изучаемого дискурса лежит диалектика «тайного» и «открытого», формирующая группы элитистского характера. Элитарность таких групп может быть осознана как их непосредственными членами, так и людьми, не входящими в их круги. Определившись с содержанием дискурса и с условиями его формирования, перейдем теперь к конкретным его проявлениям в истории Европы, как это представляется Коку фон Штукраду.

«Общие страсти»

Вернемся к ситуации межрелигиозного и культурного плюрализма, в рамках которой и сформировался дискурс эзотерического. Плюрализм тех эпох был не реализацией желания плодотворного межрелигиозного диалога, а условием выживания религий и культур. Фактически чужие идеи заимствовались чаще всего в полемических целях отстаивания своих позиций и разоблачения другого. Ислам и иудаизм разделяли целый ряд положений в борьбе с общим врагом — христианством. Христианские мыслители, исходя из апологетических и прозелитических целей, заимствовали идеи из ислама и иудаизма, все это вело к «интерконфессиональности поневоле»[524]. Показательным примером такого интерконфессионализма в иудаизме служит книга «Зогар», в которой происходит заимствование христианских и мусульманских идей с целью их переосмысления в апологетическом ключе. В исламе схожую роль играет система Сухраварди. Взаимоотношения между мыслителями трех великих религий привели к созданию сетей, связывающих ученых, эти сети обеспечивали процесс дискурсивного трансфера. В ходе исследования истории этого трансфера выявился ряд общих тем, объединяющих мыслителей разных течений. В дискурсе эзотерического, таким образом, намечается «общая страсть (shared passion) к определенным моделям интерпретации, способствующая укреплению самобытности религиозных и философских идентичностей»[525]. В анализе этих тем Штукрад берет за основу методологическое деление на микроформы и макроформы, предложенное Питером Шафером (Peter Schafer) для анализа литературы Хехалот[526]. Макроформой является идеальная структура, которая манифестирует себя в ряде микроформ (сюжетов или текстов). Штукрад считает макроформы способом идентификации дискурсивных полей. Продемонстрируем работу метода Шафера на примере основных «общих страстей».

Prisca teologia была чем-то большим, чем «общая страсть», для эпохи, изучаемой Штукрадом, она стала главной «сконструированной традицией», объединившей мыслителей трех монотеистических культур. Можно выделить две формы prisca teologia: однолинейную и мультилинейную. Однолинейная форма предполагала, что откровение могло исходить лишь из одного источника, непосредственно вдохновленного Богом, и далее распространяться по миру. Мультилинейная форма, напротив, считала множество различных не связанных друг с другом источников непосредственно вдохновленными Богом. В первом варианте языческие мудрецы были исподволь вдохновлены ветхозаветным откровением (намеренно заимствовали идеи Моисея либо просто случайно их использовали) и тем самым