Stalingrad, станция метро - Виктория Платова

Слова Ильи — полная неожиданность для Елизаветы. Гораздо большая, чем та, которая произошла с их руками, вложенными одна в другую: пальцы до сих пор сцеплены вместе и чувствуют себя прекрасно. Во всяком случае — Елизаветины.

— Ты смотришь… на кого? — непослушными губами шепчет Елизавета.

— На тебя.

— Но ты же не смотришь на меня!

Это — чистая правда. За то время, что они сидят на крыше, Илья не бросил на нее даже взгляда, сидит и глазеет себе на блекнущее вечернее небо.

— Смотрю. Еще как.

Наверное, лучше ему поверить.

— Ты похожа на своего отца?

— Нет. Это он похож. На Бельмондо Прям одно лицо. У них и разница в возрасте небольшая. Бельмондо ненамного старше. Года на четыре, может быть. Или на три.

— Погоди…

— Да-да, я знаю. Все удивляются, кому не лень. Я и сама удивляюсь иногда. Но ничего не поделаешь, я очень поздний ребенок, —

напрасно она завела этот разговор, сейчас Илья задаст дежурный вопрос про мать. И, исходя из принципа абсолютной честности, Елизавета будет вынуждена рассказать ему про Женщину-Цунами и про то, как она отказалась от толстой жабы. И благо, что еще не раздавила ее каблуком своего роскошного сапога.

А могла бы и раздавить.

Илья — молодец. Не спрашивает о том, о чем не нужно. Но Елизавета на всякий случай подстраховывается, снова переключаясь на Карлушу. И рассказывает историю, которую слышала когда-то от Коки-Лёки. О том, как молодой Карлуша напропалую пользовался своим сходством с известным французским актером, выдавал себя за него и кадрил девушек направо и налево. История эта впервые всплыла в коммуналке, на улице Большая Зеленина, за бутылкой напитка «Байкал» и диабетическими соевыми батончиками. То есть это Елизавета пила «Байкал» и с удовольствием грызла окаменевшие батончики, а Карлуша с Кокой-Лёкой налегали на водку. Кока-Лёка утверждал, что в разное время жертвами актера-оборотня стали певица Людмила Сенчина, певица Мария Пахоменко, солистки Ленинградского мюзик-холла Вардашева и Невзгляд, приехавшая на сборы знаменитая лыжница и пятикратная чемпионка Олимпийских игр Раиса Сметанина и даже — страшно подумать! — дочка первого секретаря обкома партии Г. В. Романова.

— Ну, про дочку Романова ты, положим, заливаешь… — вяло сопротивлялся Карлуша.

— А остальные?..

Слухи об остальных Карл Эдуардович Бельмондо не подтвердил, но и не опроверг.

— Это все, конечно, басни дедушки Эзопа… Но очень похоже на Карлушу. Такой он был легкий человек. Человек-праздник.

Едва произнеся это, Елизавета тут же прикусила язык. Ведь это не Карлуша, а Илья был человеком-праздником. Праматерь Всего Сущего как-то обмолвилась об этом. А Елизавета, со свойственным ей темпераментом, тут же позабыла фразу, чтобы вспомнить о ней в самый неподходящий момент. Если Илья обидится или рассердится…

Но Илья не обиделся и не рассердился.

— Я понял. Он легкий человек и страшно похож на Бельмондо. Я его обязательно узнаю…

О чем это он?.. Надо бы возвращаться в квартиру, вечер кончился и стало заметно холоднее, как там Илье под двумя одеялами?

— Хорошо посидели. Мне понравилось. Ну что, возвращаемся?

— Нет.

Неужели Илья такой же капризный, как и Карлуша?.. Неужели слово «нет» может быть таким высоким, таким длинным? Неприступным, как стена. Не та стена с кирпичной кладкой, которую Елизавете удалось худо-бедно разобрать, — другая. Отлитая из цельного куска какого-то металла. В нем нет трещин, швов, выступов и впадин — уцепиться совершенно не за что. Никто не проникнет внутрь, даже Праматерь Всего Сущего. Птицы, живущие в ней, разобьются о безразличную поверхность, растения не смогут выпустить ни одного корешка и погибнут.

— Почему? — растерянно спрашивает Елизавета, стоя перед гладкой стеной.

— Потому что сегодня особенный день. Но надо подождать еще совсем немного. И я хочу, чтобы ты была со мной.

— Хорошо, — Елизавета сбита с толку окончательно. — Я и так с тобой. Видишь, никуда не собираюсь уходить… Только объясни мне, чего мы ждем? У тебя встреча с кем-то?

— Что-то вроде того.

— НЛО, да? — та еще шутка, но после того, как Илья сказал «нет», Елизавета чувствует странную пустоту внутри. И безотчетный страх. И она готова говорить всякие — самые запредельные — глупости, лишь бы этот страх ушел.

— Нет, не НЛО. Хотя, может быть… Я не знаю, как все это будет выглядеть.

Самое время спросить, что такое «все это», но страх Елизаветин усиливается — лучше не спрашивать.

— Или мы ждем, когда пробьется трава?

— Я не знаю, как все это будет выглядеть…

С рукой Ильи, которая до сих пор держала руку Елизаветы, тоже происходят изменения: она слабеет, как ее поддержать? Теперь уже она должна взять его руку в свою, как берут в руку ладонь ребенка, отправляясь с ним на прогулку. Наверное, это будет не совсем обычная прогулка. И неизвестно, сколько она продлится. Нет никакой разницы — сколько,

они уже отправились в путь.

— Ты ведь все понимаешь? — спрашивает Илья. — Ты видишь то же, что и я?

— Нет. Но что-то похожее.

— То же. Ты видишь то же.

— Скорее всего.

Лучше не врать Илье, абсолютная честность нужна, как никогда раньше. Внезапно открывшееся знание (Илья умирает, он скоро умрет, это вопрос всего лишь нескольких часов, может быть — минут) напрочь изгнало страх. Ее страх — ничто по сравнению со страхом Ильи перед полной неизвестностью. Если мир устроен так, как написано во множестве умных книг, во множестве не очень умных песен; если мир устроен как море, в котором плавает инопланетный дельфин… Если это так, то там, на противоположном берегу этого моря, на другом конце бытия, Илью будет ждать Карлуша с седым хохолком, до невозможности похожий на Бельмондо. Старого, но не исключено, что — молодого. Илья обязательно понравится Карлуше, не может не понравиться, ведь он — друг его блюмхена. И Илье будет спокойнее с милым и забавным недотепой Карлом Эдуардовичем Гейнзе. Но до него еще нужно добраться, а, значит, — какое-то время пробыть в одиночестве. Таком же абсолютном, как и… Нет, мерила этого одиночества не существует. И задача Елизаветы — сделать так, чтобы оно оказалось чуть меньше, чем должно быть:

пусть и на несколько минут. Пусть и на секунду.

Соборы-корабли больше не вспыхивают яркими точками в пространстве. Рим, Лондон, Флоренция и маленькие безвестные городки вернулись к себе; легли привычными кружками на географические карты. До того светлое и пустынное небо темнеет, и, строго с запада, движется гряда облаков: последний привет от Барселоно-Парижа. Определить, который сейчас час, практически невозможно. Белые ночи, хоть они и в самом своем начале, все равно остаются белыми ночами.

А время — неважно.

— Хорошо, что это ты, а не кто-то другой, — говорит Илья. — Это самое лучшее, что могло со мной случиться. Ты — самое лучшее. Только не оставляй меня.

— Я не оставлю. Я буду рядом.

— Как ты думаешь, это очень страшно?

— Я не знаю. Но я буду рядом. Пока это будет возможно.

Главное, не выпускать его руку из своей. Внезапно открывшееся знание (Илья умирает) делает Елизавету сильной. Кроме нее некому больше позаботиться о мальчике-Илье. Раньше он прятался в шкафу, где полно старой одежды, — джемперов, ковбоек, ватных халатов; он прятался и всячески изводил ее, но теперь он — здесь. И он — самый послушный мальчик на свете. Наверное, нужно как-то подбодрить его, поцеловать в щеку, поправить бейсболку: перед тем, как они отправятся в путь.

Они уже отправились в путь.

— Я с тобой, слышишь?..

…Это самая обыкновенная улица.

И при этом она не похожа ни на одну из известных Елизавете улиц. Она не питерская — питерские улицы вечно мокры от дождя и снега и заполнены людьми и транспортом. Не улица в городишке Очаков — там были пыль, зной и одинокая коза, привязанная к водяной колонке. Не улица Транкгассе, о которой так мечтал Карлуша и с которой лучше всего смотреть на Кельнский собор.

Собор — достопримечательность.

А на улице, где находятся сейчас Елизавета с Ильей, нет никаких достопримечательностей. Кроме автобусной остановки в отдалении. Видимо, им туда и нужно, на автобусную остановку — павильончик под стеклянной крышей. Одна из стен павильончика отведена под рекламу. И, несмотря на то что остановка находится достаточно далеко, Елизавете хорошо виден рекламный плакат с огромным четырехтрубным лайнером.

TO NEW YORK

From Southampton — Cherbourg — Queenstown

From Liverpool — Queenstown

ТО BOSTON

From Liverpool — Queenstown

For Freight and Passage apply to

THOS. COOK & SON

Плакат — единственное яркое пятно, если не считать оранжевого жестяного флажка с расписанием движения автобусов. Ни один автобус еще не подъехал, ни один не отъезжал, и Елизавета понятия не имеет — нужно ли им поторопиться или можно идти к остановке спокойно. Правильнее будет положиться во всем на Илью.