Бета-самец - Денис Гуцко

Если бы Лелик сопротивлялся — ну да, если бы Лелик сопротивлялся, я бы вступился за него.

Сейчас Лелик уже «молодой». Но продолжает салабонствовать вовсю. Антон объяснил ему, что по закону он должен прислуживать своим дедушкам, пока ему на смену не придет другой салабон. Другого, ясно, в обозримом будущем не ожидается. Но Лелик не возражает: «Вам тут осталось-то…»

Он вообще доволен тем, как всё для него обернулось: когда мы с Антоном уйдем, налаженное дело по производству дембельских альбомов останется ему.

Мне иногда кажется, к Антону он относится лучше, чем ко мне.

Сопки черны, как обычно. Покатые груди с утопленными сосками.

Старшина Бану расстался с Тоней. У Тони теперь старший лейтенант из новеньких.

Что-то случилось с сопками. Они черны, как обычно, и парный силуэт их по-прежнему повторяет очертания женской груди. Но грудь больше не дышит. Не стало великанши, распластавшейся в нетерпеливой истоме.

Только ветер суетится без устали, встряхивает в темноте свои покрывала.

Я хожу сюда по привычке. Куда-то же нужно ходить.

В целом я усвоил: простота — она о двух концах. На одном конце куклы, на другом — кукловоды. То одним то другим изысканным зрителям перестает нравиться немудрящее действо — они возмущенно топают ногами, хлопают сиденьями кресел, выкрикивают проклятья, врываются за кулисы, бывает. Но в целом и они — законные участники шоу.

Есть среди зрителей те, кто проживает всерьез, — не спектакль, конечно… самих себя.

Но уж больно накладно выходит.

Это ясно. С интеллигентским пуританством — решено. Закрыта тема. Абсолютизм идеалов и все эти тонкие субстанции, в которых зарождается потребность невозможного… Чур меня, чур.

Куда ты полез, глупый, испуганный Саша? Зачем спускаться к пустоголовым марионеткам, счастье которых в том, чтобы ниточки дергались правильно? Одним персональный живой хозяин, другим — сойдет механический: громадный невидимый монстр, управляющийся сразу со всеми… В тягомотной пьесе про оскотинившихся воинов тебе показали всё — оставалось только увидеть.

Слегка притушить, немного подретушировать… и можно жить. Успешно и комфортно. Самому подергивая за чьи-нибудь нитки.

Я не мог отказаться. Отказавшись, обидел бы Антона. И, в общем, это могло кончиться плохо.

Многое изменилось с того дня, когда ко мне для обучения писарскому делу был приставлен синеглазый Лелик. Дело он кое-как освоил. Писал и печатал медленно, поскольку поминутно нырял в словарь. С запятыми по-прежнему обращался бесчеловечно. Впрочем, в этом его все равно некому было уличить: командиры и сами грамотностью не блистали. Зато Лелик наконец-таки научился нравиться начштабу. Выправка у него обнаружилась отменная, строевые выкрутасы он проделывал ловко, с офицерским щегольством. Когда подполковник Стеблина входил в писарскую, Лёлик так упруго вставал, выстреливал над столом такой жизнерадостной пружинкой, так ладно вскидывал чеканный подбородок, что нач-штаба прощал ему и медлительность с бумагами, и неумение без разметки малевать на заборах «Караульный стреляет на поражение».

— Воот, — говорил мне Стеблина отечески, указывая фуражкой на Лёлика. — И ты бы кой-чему поучился. Девки на гражданке будут пищать, когда к ним с такой осанкой и весь такой бравый. Я тебе говорю!

С Антоном у Лёлика сложились те замысловатые отношения, которые складываются порой между салагой и его дедом: у салаги нарождается сердечная преданность, у деда — братская нежность, старательно скрываемая под предписанной казарменными законами суровостью. Видел я такое в подразделениях. Бывало, так понравится дедушке шустрый салага, что тот забирает его себе в безраздельное пользование — и счастливчик обслуживает только его, своего деда. Если, конечно, дед статусный. Или духовитый и может остальных дедов послать. Словом, если может себе позволить изъять салагу из общего оборота. Случались даже ссоры среди дедов из-за сто́ящих салаг. До драк, правда, не доходило. А уж крепкая задушевная дружба между дедом и его вчерашним салагой, перешедшим в ранг молодого, — дело обычное.

Такие вот отношения связали Антона с Лёликом — с поправкой на то, что Лёлик по сроку службы уже молодой, а по жизни по-прежнему салага. С салагой деду дружить нельзя никак, а с молодым очень даже можно. В итоге Антон то учит Лёлика за какой-нибудь прокол, то откровенничает с ним, как когда-то откровенничал со мной.

— Я вот смотрю тут на многих, даже на свой призыв, — говорит задумчиво Антон, пока Лёлик надраивает его сапоги. — У них, блин, мозги еще по-старому работают. Ме-е-едленно.

Одетый по полной форме, но босой, он растянулся на командирском топчане, закинув руки за голову. Его тянет поговорить. Раньше за такими разговорами мы коротали с ним ночи. Рассказывали друг другу истории из детства.

Теперь, когда у Антона есть Лёлик, ему достаточно того, что тот его слушает и, отрываясь от надетого на руку сапога, задерживает на нем вдумчивый небесный взгляд.

— Они когда вернутся, — кивает Антон в сторону КПП, — ох, им тяжко будет. Там теперь быстро нужно кумекать. Быстро, понимаешь? Они тут опухли, на хрен. Школа жизни, блин, ага… Масло съели, день прошел. Ну-ну. Они и там так же будут… Такие дела, Лёля. Ты слушай, что дедушка говорит, слушай. Потом вспомнишь, спасибо скажешь.

От некоторых салабонских дел Антон старается Лёлика избавить. Полы, например, Лёлик теперь редко моет сам. Антон договаривается с другими дедами, те выделяют в помощь Лёлику своего салагу.

В нашей тесной компании я начинаю чувствовать себя лишним.

Я теперь бегаю по утрам. В смысле — выхожу на зарядку. Чтобы выглядело солидней, я и Лёлика с собой таскаю. Он, правда, пытался отлынивать. Но как-то раз я заговорил об этом при Антоне, который давно уже перед обедом и ужином ходит на спортплощадку, и саботаж был пресечен на корню.

— Ты чё, Лёльчик! Это ж для тебя нужно. Смотри, какой дохлый.

Короче! Я никак не мог отказаться.

Подготовка началась задолго до приказа.

Прежде всего Антон договорился с Мацегорой, который присматривал за спортзалом и офицерской сауной. По сроку службы Мацегора «черпак», но в спортзал без него не попасть. А круче спортзала места нет. Приглашены были самые авторитетные деды, с которыми Антон водил дружбу. Пятеро. Миша из первой роты, Паша-Рэмбо из второй, двойняшки Тишкины из третьей и двухметровый весельчак Репа из роты связи. Выпивку и закуску пронесли в часть недели за две. Антон назначил отвал на первый выходной день после приказа, когда дежурным по части встанет Митя — Вася Митюк, новенький лейтенант, переманивший Тоню у старшины Бану. С Митей, как все уже знали, можно договориться обо всем без проблем и по приемлемым ценам. За то, чтобы не заглядывать после отбоя в спортзал, Митя попросил полтинник. Основные расходы понес Антон. Мацегора предоставлял территорию, остальные выложили, кто сколько смог.

Проституток было заказано три. Но явились только две.

— Третья заболела, — нервно хихикала темненькая, заглядывая каждому в лицо.

Старалась выяснить, есть ли тут опасные. От меня и от Репы сразу отвела взгляд. На Мише ее взгляд задержался. Ему она повторила развернуто, с заискивающей улыбкой:

— Заболела подруга. С утра, главное, все нормально, а как ехать, блядь, заболела.

Дембеля широко улыбались в ответ. Рассредоточились вдоль шведской стенки, напротив проституток, усевшихся на стопку матов. Переминались с ноги на ногу. По обычаю побритые наголо в день выхода приказа об увольнении в запас дембеля светлели голыми черепушками, и казалось, именно этим ощущением наготы объясняется их некоторая скованность. Я уже раз десять погладил свой мягкий, продуваемый сквознячком «полубокс».

Проститутки тоже не искрились весельем. Квелые какие-то. Не фонтан. При свете свечей, расставленных на гимнастическом коне, сложно было разобрать и внешность их, и возраст. Мне смутно припомнился рассказ Репы о том, как он выбирал на улице путану, подсвечивая себе спичками.

Уловив общие мысли, темненькая поднялась, далеко потянувшись руками и пригнув голову, будто влезала в тесную одежку. Обширная задница ее на какой-то миг зависла над матами. Она игриво ойкнула, сказала:

— Работала вчера. Всё болит.

Шагнула к уставленному свечами коню, ближе к свету, чтобы ее можно было рассмотреть. Но стояла шпалой, как приезжая на деревенской дискотеке. Ее крашенная в радикальную блондинку подруга осталась сидеть на матах. Она не произнесла до сих пор ни слова. Вид у нее был глубоко отсутствующий.

Один только Мацегора выглядел естественно — деловито раскладывал на матах, за спинами у проституток, закуску и выпивку из вещмешков. Стучал кружками, откупоривал магазинные банки с соленьями.

— Сервелат здесь хороший, — задумчиво произнес Мацегора, на что Репа тут же отреагировал.