Еще один круг на карусели - Тициано Терцани

Из очереди раздался голос:

— Эй, приятель, дай-ка эту бумагу мне. Я — президент Соединенных Штатов, и ты хоть на марке сэкономишь.

Мы с Анджелой расхохотались, но остальные сделали вид, что ничего не заметили, и этим все закончилось.

Через час в окне захудалой харчевни мы увидели «президента Соединенных Штатов», он в одиночестве поглощал рис с красной фасолью, а неподалеку «агент ФБР» снова скандалил, на этот раз уже в канцелярском магазине.

В Сиэтле Анджела осталась у подруги и мы условились о встрече в Нью-Йорке, а я сейчас же улетел из Сиэтла в Сан-Франциско на свой семинар. Снова кварталы, заполненные убогими, нищими и отчаявшимися. Снова зрелище несправедливости, неравенства и человеческой неприкаянности: другое лицо Америки, страны, где я искал спасения. Но это не мешало мне в него вглядываться со все большей тревогой.

СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ

«Терра инкогнита»

Я договаривался о предстоящем семинаре по телефону и электронной почте. Меня предупредили, что некий Джерри заедет в девять утра в гостиницу и меня отвезет. Первое впечатление от него — сорок лет, длинная борода, волосы собраны в пучок — не слишком обнадеживало. Только я сел в машину, как он принялся о себе рассказывать. Да, он работает шофером, но на самом деле он актер. Но «поскольку сейчас в Голливуде делают только коммерческие фильмы и снимают только крупных звезд», он, Джерри, «выпал из обоймы» и играет на сцене лишь изредка, при случае, с труппой, организованной его друзьями. Когда это было в последний раз? Ну… в общем, уже прошло некоторое время.

Женат Джерри в третий раз. Жена держит продуктовый магазин недалеко от того места, куда мы едем; но это, по правде сказать, тоже не ее специальность. Магазин — это так, чтобы выжить. На самом деле она «a visual artist». Я не стал спрашивать, что это за визуальные артисты такие и каково это — быть одним из них. Мне казалось, что я уже хорошо изучил эту сглаженную и безобидную форму безумия, которой страдает столько американцев. Никто из них не живет в собственной коже, никто не хочет быть собой, никому не нравится то, чем он занимается. Все хотят быть кем-то другим и жить в другом месте.

Джерри продолжал говорить, но я не вслушивался, пейзаж привлекал куда больше. Проехав по мосту Голден Гэйт, мы двинулись вдоль побережья, и чем дальше ехали, тем безлюднее становилось. Утро было теплое, ветерок залетал в открытое окошко, дымка размывала линию горизонта, море и небо сливались в бесконечность, и я был безмерно счастлив от того, что я — это я и нахожусь здесь.

Джерри вез меня в Коммонвил, центр, где мне предстояло провести неделю в пансионате для раковых больных. Я знал, что место это отрезано от мира и ближайший населенный пункт называется Болинас, но названия эти нам не попадались. Вдоль шоссе не было ни рекламных щитов, ни дорожных указателей.

— Это битва, которую мы, местные жители, выиграли, — сказал Джерри. — Дорожные знаки уродуют пейзаж. Здешние и так знают, как до нас добраться. Остальные… что ж, лучше бы им вовсе не приезжать.

Пейзаж становился все более голым и диким. Место было исключительно красивое; несмотря на близость Сан-Франциско, оно почти сохранило первозданный вид. Спас эти места несчастный случай. В 1971 году здесь потерпел аварию танкер, его содержимое вылилось, и смертоносная черная жижа вот-вот должна была уничтожить любую форму жизни на побережье. Судоходная компания, виновная в происшедшем, предложила пятьдесят долларов в день всем, готовым помочь в очистке пляжа и спасении фауны, особенно многочисленных морских птиц, у которых крылья слиплись от мазута. Сотни молодых хиппи и виндсерфистов отозвались на этот призыв и съехались сюда со всей Калифорнии. Многим из них здесь понравилось, и они остались. Одни принялись разводить коров и свиней, другие занялись выращиванием экологически чистых овощей. Поняв, что ценность этого края в его первозданности, они встали на защиту местной природы и успешно ее охраняют. Их представители были избраны в органы местного самоуправления. Бывшие хиппи сейчас составляют здесь большинство: с их приездом население Болинаса увеличилось с шестисот до двух тысяч человек.

Дорога петляла между большими дюнами, поросшими ярко-зеленой травой. В какой-то момент Джерри сбавил скорость, свернул на грунтовую дорогу, и несколько минут спустя вдали показался большой мыс. Он выглядел так, словно миллиарды лет подряд волны вгрызались здесь в каждый доступный им клочок суши и оставили от горы один обглоданный остов. Высоко на скале, о которую бились пенные волны, одиноко стояли странные массивные бетонные здания, похожие на бункеры. Вокруг — ажурные вышки и высокие ржавые антенны. Издали все это выглядело заброшенным. Что-то вроде бывшей базы марсиан — будто те погостили недолго на Земле, а потом решили вернуться домой, потому что здесь им не понравилось.

— Как знать, может, они снова прилетят, — сказал Джерри, которого моя гипотеза позабавила.

Насчет марсиан я не угадал, но истинная история, которую рассказал мне Джерри, оказалась не менее интересной. В свое время здания принадлежали американской корпорации «Маркони». Именно отсюда в начале XX века были посланы первые радиосигналы через Тихий океан. В период Второй мировой войны здесь перехватывали радиопередачи из Японии. С появлением новых видов связи этот комплекс, занимающий тридцать гектаров земли, стал бесполезен, и в 1975 году его решили сдать в наем. Один молодой человек, Майкл Лернер, — тогда ему было двадцать девять — арендовал его на пятьдесят лет.

— Это вышло очень кстати. Я как раз развелся, собака моя умерла, у отца обнаружили рак, — рассказал через несколько дней Майкл.

Вместе с друзьями Майкл мало-помалу привел в порядок часть зданий и устроил там нечто среднее между исследовательским центром и пансионатом для отдыха, размышлений и покоя. Это и был Коммонвил.

Я услышал о Коммонвиле от некоторых пациентов Онкологического центра и прочитал «Choices in Healing» — книгу, написанную Майклом. Позже, уже во время «химии», я позвонил, чтобы записаться на один из их семинаров. По телефону я говорил с неким Вазом, ответственным за программу, и мне удалось быть включенным в список.

Я оказался в зачарованном месте. Нелепое здание в ассиро-вавилонском стиле, где когда-то была генераторная, а сейчас разместились офисные помещения и библиотека, пряталось в роще. Старые узловатые деревья непрестанно раскачивал океанский ветер. Чуть дальше располагались три коттеджа с подсобными помещениями, кухней, аудиториями и комнатами для приезжих.

Первое впечатление было очень приятным. Сотрудники Коммонвила будто вышли из сказки: мужчины с большими усами и добрыми глазами, женщины с лицами без косметики, коротко остриженные. Одна из них, повариха, вообще обритая, была буддисткой-монахиней и готовила исключительно вегетарианскую пищу, «веган», не только без мяса, но и без яиц и молочных продуктов.

Я наконец увидел Ваза, которого узнал по хриплому голосу. Это был высокий, поджарый афроамериканец с вихляющей походкой, лицом доброго пирата, светлой бородкой и светло-зелеными глазами, ярко выделяющимися на оливково-смуглом лице. На голове у него красовались большие серебристые наушники. Он много лет занимался йогой и написал сотни две стихотворений. Некоторые были действительно очень хороши.

— А ты откуда? — спросил я у поварихи. Лицо у нее было круглое, как луна, и трудно было определить, кто она, кореянка или североамериканская индианка.

— В этой жизни я из Огайо, — ответила она, — но в прошлых воплощениях я жила в Индии.

— Ясно. А откуда ты это знаешь?

— Сейчас я не смогу тебе этого объяснить, — сказала она и скрылась на кухне.

Еще не все прибыли на семинар, и за обедом представился случай познакомиться поближе с основателями Коммонвила. Почти у всех за плечами была история болезни, выздоровления, ожидания. У некоторых случилось повторное ухудшение. Сам Майкл, у которого от рака умерли отец и сестра, перенес тяжелую болезнь мышц, после которой он еще долго приходил в себя. У обеих руководительниц моего семинара тоже был свой драматический опыт, они тоже в свое время перенесли рак. Не в этом ли источник силы шамана, целителя, который спасает других именно потому, что сам когда-то страдал? Тому, кто перенес серьезную травму, тяжелую болезнь и сумел выжить, действительно легче помочь и другим проделать тот же путь. Рубцы на теле шамана — доказательство того, что он настоящий. Здесь тоже было так. Все мы здесь были «ранены», и поэтому нам было легко и просто говорить друг с другом.

Сотрудники принялись рассказывать истории о прежних семинарах, о дружбе, зародившейся здесь, о похоронах, на которых они побывали. Кто-то вытащил старые групповые снимки; мне показали, кто из людей на фотографии все еще жив, а кого уже нет на свете. Меня потрясла легкость, с которой все упоминали смерть.