Отныне и вовек - Джеймс Джонс

Все, кроме Пруита, рассмеялись. Засмеялась даже Билли. А Анджело на своем насесте самодовольно ухмыльнулся, напоминая излюбленного карикатуристами попугая, который выругался матом и заставил старую деву выбежать из комнаты.

— Я думал, папа Хэл лопнет от смеха, — добавил он. — А китаеза сразу испарился.

Билли вдруг соскользнула с коленей Старка, словно смех вывел ее из гипнотического транса. Она резко потянулась всем своим гибким девчоночьим телом, твердые маленькие, торчащие вверх груди — многие добродетельные женщины с завистью сочли бы их неположенными ей по рангу регалиями — упруго выпятились, и чернеющие сквозь платье соски почти уперлись Старку в лицо.

— Может, пойдем, Мейлон? — хрипло шепнула она. — Новых клиентов вроде не предвидится. Даже если кто-нибудь придет, уже почти два. А я, когда меня берут на всю ночь, по мелочам не размениваюсь.

— Пошли. — Глаза у Старка запали и были налиты кровью.

— А вы, ребята, идете? — Билли повернулась к Маджио и Сандре. — Бутылка же у вас.

— Ш-ш-ш, — одернул ее Маджио.

— Да ну! — Билли плюнула. — Пусть эта старая сука повесится!

— Мы сейчас, — улыбнулась ей Сандра. — Сейчас идем, детка.

Проходя мимо Пруита, Сандра нагнулась к его уху:

— Когда Лорен вернется, скажи ей, что мы пошли во второй коридор, над лестницей. Она поймет куда.

— Ладно, — безразлично кивнул Пруит.

Компания вышла из гостиной и со смехом скрылась за углом коридора.

Какого черта ты психуешь? — сказал он себе. Еще ведь нет двух, тебе пока не из-за чего расстраиваться.

Он повторял это себе снова и снова. Но в притихшей гостиной были только он и темный, выключенный музыкальный автомат, а на свете нет более выразительного символа одиночества, чем потухший и немой музыкальный автомат — люди все ушли, ушли и унесли с собой серебряные монетки, — и Пруит столько раз призывал себя не психовать, что сбивался со счета и волей-неволей начинал все сначала.

Но вот наконец в коридоре раздался низкий сдержанный голос Лорен, и он поспешно вскочил на ноги. Чересчур поспешно, сердито подумал он, хочешь, чтобы она догадалась, как ты психуешь?

Но он не стал садиться в кресло. В холле Лорен тепло прощалась с любителем серфинга из Форта де-Русси. Пруиту показалось, что она тратит на него слишком много времени, гораздо больше, чем нужно, и что прощается слишком тепло, гораздо теплее, чем с обычным клиентом. Может, она это нарочно, подумал он, чтобы поставить его на место? Но даже если так, ему наплевать. Когда Лорен, улыбаясь, вошла в гостиную, он стоял у кресла и никак не мог прикурить сигарету. Он увидел, что она улыбается, и у него отлегло от сердца.

— Ты ужасно себя вел, — укорила она его. — Что это еще за номера?

— Я знаю, — сказал он. — Я не хотел.

— И тебе не стыдно?

— Стыдно.

— У тебя-то хоть деньги есть. Билл, бедняга, мечтал остаться на всю ночь, но у него денег нет. Мне даже кажется, эти три доллара у него последние. Теперь до самого Ваикики будет пешком топать.

— Бедолага, — сказал он. — Я ему сочувствую. Ты меня извини, скотина я. — Он подумал, что еще днем у него самого не было ни гроша и он вкалывал в кухонном наряде. Теперь все это кажется таким далеким, будто и не с ним было, а с кем-то другим. Может, даже с бедолагой Биллом.

— Перед тем как ты к нам подсел, Вилл с отчаяния попросил меня одолжить ему до получки пятнадцать долларов, — грустно сказала Лорен. — А ты еще начал его подкалывать.

— Я ревновал.

— Ревновал? — Она безмятежно улыбнулась. — Меня? Проститутку? Не льсти мне. И вообще тебе должно быть стыдно.

— Мне стыдно. Я уже сказал. Но я все равно ревную.

— Не имеешь права.

— Знаю. И все равно ревную.

— Бедный Билл даже предлагал мне проценты — пять долларов. И обещал бесплатно научить серфингу. Сказал, что свою доску даст, не надо будет брать напрокат.

— Вот обнаглел! Это ж какую надо иметь наглость!

Лорен грустно улыбнулась:

— А мне все равно было его жалко. Особенно когда ты начал над ним издеваться.

— Чего же ты не одолжила ему?

— Ты тут ни при чем, не думай. Как я могла ему одолжить? Я торгую собой не потому, что мне это нравится, я деньги зарабатываю. А бизнес есть бизнес. В нашем деле в долг не отпускают, легко прогореть. Мало ли кого мне жалко или кто мне нравится. У меня не бакалейная лавка, не могу же я всем открывать кредит. Потому и не одолжила. И чувствовала себя при этом последней дрянью. А ты только подбавил.

— Понимаю. Но какой же он наглый, если мог о таком попросить! Я эту породу знаю: все-то они умеют, все попробовали — и тебе серфинг, и альпинизм, и самолеты, и подводный спорт. О чем разговор ни зайдет, во всем разбираются. И наглые, как танк. А на самом деле ни черта не умеют. Я таких много видел.

— Насчет серфинга он не врет. Я видела на Ванкики, как он катается. У него правда хорошо выходит. Он все деньги тратит на серфинг, подводную охоту и взносы в Морской клуб. Всегда в долгах на три месяца вперед. Я еще и поэтому не могла ему одолжить.

Разговор о спортивных подвигах Билла надоел ему.

— Сандра просила передать, что они пошли в коридор над лестницей. Она сказала, ты знаешь куда. Анджело протащил бутылку, мы хотим ее вместе выпить.

Лорен пристально посмотрела на него холодными и очень ясными глазами.

— Хорошо. Я знаю, где это. Пойдем.

— Подожди. Ты на меня еще злишься?

— Нет. Не злюсь.

— А по-моему, злишься. Я тебя потому и спрашиваю. Если злишься, давай лучше все отменим.

Она снова посмотрела на него, так же пристально, потом улыбнулась:

— Забавный ты. Я не злюсь. Сначала злилась, а теперь нет.

— Я не хотел тебя злить. Мне важно знать, что ты не обиделась.

Говорить такие слова трудно: невольно чувствуешь себя дураком и боишься, что тебе не поверят. Ведь очень многие, наверно, произносят эти слова с легкостью, не вкладывая в них никакого смысла.

— Льстец, — кокетливо сказала Лорен. Он не подозревал, что она может кокетничать, и был поражен.

Она взяла его за руку и весело, кокетливо повела за собой из гостиной в прихожую, а оттуда во второй коридор над внешней лестницей, куда выходили двери целой шеренги крохотных спален. Смущенный ее неожиданной веселостью, он прошел за ней по вытертой ковровой дорожке сквозь узкий сумрак под одинокой голой лампочкой, свисавшей с потолка посредине коридора, к третьей от конца двери.

— Этими комнатами мы редко пользуемся, — сказала она. — Только в дни получки, когда большой наплыв. А так придерживаем их для… солидных гостей. Для тех, которые на всю ночь. Принимаем здесь избранных. Ночью тут никто не ходит, тихо, спокойно. Окна все на улицу, иногда автобусы слышно. В той половине намного хуже. Там среди ночи может пьяный вломиться, а здесь такого не бывает.

— Я что, тоже избранный? — хрипло спросил он.

Она остановилась у двери, посмотрела на него через плечо и рассмеялась.

— Раз ты здесь, — она кокетливо улыбнулась, — значит, избранный.

— Здесь-то я здесь. Только это ничего не значит. Это же все Анджело и Мейлон. И бутылка. Они просто хотели, чтоб мне тоже выпить осталось. — Он мысленно отметил, что кокетство ей идет, она становится очень женственной. — Билли и Сандра повели сюда не меня, а их.

— А тебе это так важно? — поддразнила Лорен.

— Да, важно, — запальчиво сказал он. — Важно. Потому что нас к вам много ходит. И мы для вас лица в толпе, не больше. А вас тоже так много, что вы для нас даже не лица, а только тела. Тебе приятно чувствовать себя телом, с которым переспали и сразу забыли? Когда мы отсюда уходим, нам хочется, чтобы вы нас хотя бы запоминали. Может, мы все кажемся одинаковыми, но мы — разные. А если тебя не могут отличить от остальных, если тебя даже не могут запомнить, это убивает в тебе человека. Душа в тебе умирает. Замужние бабы ничем не лучше проституток, тем же способом деньги зарабатывают, тоже страсть изображают. И хоть дерьмово получается, все равно сходит, потому что суть-то одна. Но если тебя через пять минут забыли, то это грязь и скотство. Мы не ждем, что нас полюбят, но хотя бы запомнили! Если тебя запомнили, это уже…

Сквозь мутный сумрак он увидел, что она смотрит на него с удивлением, и тотчас закрыл рот.

В тишине Лорен смущенно засмеялась.

— Если тебе это так важно, — она улыбнулась, — считай, что ты один из моих избранных.

Пруит отрицательно покачал головой.

— Это не ответ, — упрямо сказал он.

— А какой ответ тебе нужен?

— Не знаю, — нетерпеливо сказал он. — Бог с ним. Это наша комната?

— Да. — Она положила ему на плечо свою такую тонкую, такую женскую руку и лукаво улыбнулась.

Тонкая женская рука лежала на его плече, слишком нежная для заключенной в ней мощи, и ему захотелось схватить в охапку это хрупкое тело, задушить его поцелуями, вдохнуть в него жизнь, ту жизнь, которую он знает, и заставить ее эту жизнь почувствовать. Но негласное табу запрещает целовать проституток. Они не любят, когда их целуют. Поцелуй для них нечто очень интимное, как для большинства женщин — постель. Она не почувствует того, что он хочет, в ее глазах он только нарушит давно укоренившийся закон, и она рассердится на него за эту вольность.