Сгоравшие заживо. Хроники дальних бомбардировщиков - Иван Черных

Он увидел, как от соседнего самолета к нему направился командир полка подполковник Омельченко. На лице тоже радость, улыбка. Предупреждающим жестом остановил летчика, собравшегося отдать ему рапорт:

— Вольно, вольно. — По-товарищески протянул ему руку для приветствия. — Здравствуй. Дотопал, говоришь? — кивнул он на самолет. — Поздравляю. И с успешным выполнением очередного задания, — подполковник хитровато прищурился, делая паузу, — и с очередным званием. Только что сам телеграмму читал — старшего лейтенанта тебе присвоили. Рад и горжусь — достоин. Сколько, говоришь, на «рентген» слетал?

— Второй десяток разменял.

— Н-да, — вздохнул Омельченко, — отдохнуть бы тебе, пока самолет ремонтируется. Но сам понимаешь, какое жаркое время. Фашисты делают все, чтобы удержать Голубую линию и Крым. Эскадру асов «Удет» сюда перебросили. Надо подкараулить ее на аэродроме, как прежде делали.

— А где базируется она?

— Как где? В Багерово. Я сам вчера видел, когда возвращался с задания, как вспыхивали там прожекторы и садились самолеты.

— И я видел. А днем разведчик летал, снимки привез — аэродром пустой.

— Значит, немцы используют Багерово только ночью.

— И я так думаю.

— Но командованию нужны доказательства. Ставка приказала нам во что бы то ни стало сфотографировать аэродром ночью. Трижды мы пытались это сделать, и сам знаешь, чем все кончилось.

Да, Александр знал: два экипажа с задания не вернулись, третий еле дотянул на изрешеченном осколками самолете с разбитым фотоаппаратом.

— Надо какой-то маневр придумать, — высказал он вслух свои соображения.

— Думали. Только немцы нынче не те стали, на мякине их не проведешь. И воюют: при обстреле зениток их истребители нас атакуют. Встречают на дальних подступах, словно кто-то их предупреждает… Ну да ладно, отдыхай, что-нибудь придумаем.

Омельченко ушел, а Туманов стоял, погруженный в невеселые думы. Два лучших экипажа погибли — капитана Кулакова и старшего лейтенанта Ситнова. Не раз Александр летал с ними на задание, не раз прикрывали друг друга огнем пулеметов от истребителей. Молодые красивые летчики. И вот их нет. А кто-то не вернется сегодня, завтра…

— О чем, командир, задумался? — прервал его размышления Ваня Серебряный. — Снова гречанка вспомнилась? — И он запел: — «Когда легковерен и молод я был, младую гречанку я страстно любил…» Кстати, ты не обратил внимания, натуральная она брюнетка была или, как моя, крашеная? Вчера присмотрелся, а она вовсе не шатенка, а скорее блондинка. Говорит, голубые глаза лучше гармонируют с темным цветом. Вот и пойми этих женщин. Хорошо, если у них только внешность обманчива…

Ваня все шутил. Чуть под трибунал со своими шуточками не угодил. Правда, женитьба, кажется, остепенила его: не пьет и к службе относится серьезнее. Свободное время больше с Пикаловым проводит, считает его избавителем от трибунала и предан ему как собака. Александру тоже пришлось повоевать за штурмана, и Омельченко, пожалуй, больше его, командира экипажа, послушался, чем начальника связи эскадрильи. Да разве дело в том? Главное, удалось спасти Серебряного от трибунала…

— Моя гречанка была натуральная, — ответил Александр на вопрос штурмана, — и ни в чем меня не обманывала, в этом я уверен.

Серебряный расстегнул ворот гимнастерки.

— Это хорошо, что уверен, — без прежней насмешливости согласился он. Помолчал и все-таки возразил: — Но… хороша Маша, да не наша. И далеко, ко всему. А моя под боком. Хочет все с тобой поближе познакомиться, в гости приглашает. Может, сходим, пока матчасть наша к полетам непригодна?

— Сходим. После ужина, когда экипажи на задания улетят.

7

…В течение ночи на 17 марта наши войска вели бои на прежних направлениях…

Вечером резко похолодало. Земля еще не отогрелась, и, едва солнце опустилось за горизонт, стынью повеяло снизу и сверху, от посиневшего сразу неба, ставшего холодным, неприветливым. Александр и Серебряный провожали взглядом улетавших один за другим на юго-запад бомбардировщиков. Последним взлетел старший лейтенант Смольников на фотографирование аэродрома Багерово.

— Ну уж коли Смольников полетел на боевое задание, можно смело идти в станицу и по чарке выпить, — кивнул вслед Ваня.

Смольникова многие в полку недолюбливали, даже самый незлобивый Серебряный, и было за что: в полку летчик около года, а на боевые задания летал не более десяти раз — то вдруг болезнь у него какая-то обнаруживается, то неисправность самолета.

— Не спеши с выводами, а то вдруг передумает, — пошутил Александр. И как в воду смотрел: бомбардировщик вдруг уклонился на взлете к оврагу и прекратил взлет.

— Вот гад! — возмутился Ваня. — Опять на самолет свалит. И теперь не иначе…

— Не иначе, нас пошлют, — дополнил штурмана Александр. — Больше некого.

Не прошло и десяти минут, как к ним подбежал дежурный по аэродрому и передал, что их срочно вызывает на КП командир дивизии.

Полковник Лебедь, подполковник Омельченко и начальник штаба полка стояли на улице, о чем-то круто разговаривая со Смольниковым, — лица всех суровы, недовольны. Александр доложил о прибытии.

— На постановке задачи присутствовали? — без обиняков спросил у него Лебедь.

— Присутствовал, — утвердительно кивнул летчик.

— Какую задачу должен выполнять Смольников, знаете?

— Так точно. Сфотографировать аэродром Багерово.

— Теперь эта задача поручается вам. Ясно?

— Так точно.

— Полетите на самолете Смольникова.

— Только учтите — у него тенденция разворачиваться влево, — подсказал Омельченко.

— Не у самолета тенденция, товарищ подполковник, а у летчика, — не удержался Серебряный от реплики.

— Ну, это мы сами разберемся, — пресек разговор Лебедь. — Отправляйтесь на самолет, и через десять минут — взлет.

— Через десять не получится, — возразил Александр.

— Что? — Лебедь согнул свою длинную шею и непонимающе посмотрел на Омельченко. — Что он сказал?

— Через десять минут взлететь не сумею, — твердо повторил Александр. — Надо осмотреть самолет. Это во-первых. Во-вторых, через десять минут взлетать нецелесообразно по тактическим соображениям.

— Ну-ну, продолжайте, старший лейтенант. — Лебедь сбавил тон, и в его глазах появилось любопытство.

— Наши летчики уже трижды летали на это задание. Неуспех, думается, заключается не только в том, что аэродром сильно защищен артиллерией, прожекторами и истребителями, но и в нашем тактическом просчете: разведчик идет в общей группе на Керчь, когда все средства ПВО приведены в боевую готовность. И высота фотографирования — шесть тысяч — по-моему, великовата: могут облака помешать и локаторам легче поймать.

— Ваши конкретные предложения? — поторопил Лебедь.

— Разрешите мне, товарищ полковник, взлететь на сорок минут позже. К этому времени группа завершит работу, ПВО успокоится. Я на приглушенных моторах с семи тысяч снижусь до тысячи восьмисот…

Лебедь стрельнул взглядом в Омельченко, в Серебряного и снова в Александра.

— Хорошо, взлетайте хоть на час позже, но снимки — кровь из носа — привезти. Привезешь — к капитану представлю, не привезешь — в лейтенанты снова произведу.

— А мы, товарищ полковник, не за чины воюем, — с улыбочкой встрял в разговор Серебряный. — Можете считать нас рядовыми, но снимки мы привезем.

Лицо Лебедя побагровело, он круче согнул шею, но сдержался, согнал с лица огонь и перевел разговор в шутку:

— Ну-ну. Не хвались, говорят, идучи на рать…

— И еще вопрос разрешите, товарищ полковник? — не унимался Серебряный.

— Валяйте.

— У нас нет стрелка-радиста. Прикажите взять старшего лейтенанта Пикалова, начальника связи третьей эскадрильи. Мы с ним уже летали, и он сегодня свободен.

— Омельченко, распорядись, — повернулся полковник к командиру полка.

Бомбардировщик долго и нудно набирал высоту, и чем выше он поднимался, тем чернее становилось небо и ярче светили звезды, словно до них оставалось совсем недалеко. Члены экипажа изредка подавали голос, не желая, видно, отвлекать командира от пилотирования.

Наконец стрелка высотомера достигла семитысячной отметки. Александр отдал штурвал от себя — перевел самолет в горизонтальный полет. Машина сильно отяжелела, почти не реагирует на рули, долго «раскачивается», прежде чем опустить нос или накрениться. Кислородная маска больно давит на переносицу и подбородок, чистый кислород сушит горло, зато на такую высоту редко залетает зенитный снаряд, истребителей тоже пока не видно. Внизу — пустота и безмолвие, будто никого и ничего там нет — ни людей, ни сел, ни городов. Притаилось, спит все живое… Нет, не спит! Справа, чуть в стороне, вспыхивает ракета и взвивается ввысь, то ли указывая, где вражеская цель, то ли просто приветствуя наших летчиков. Кто он, этот смельчак? Профессиональный разведчик или оставленный на подпольную работу отчаянный мальчишка-комсомолец? А может, она, Ирина?…