Демонология Сангомара. Хозяева Севера - Д. Дж. Штольц

много свежих ветров с моря, а зимой не так холодно, как здесь. Ну, так говорить все люди… Хотя и у нас иногда бывать очень холодно. – Девушка устала подпирать голову и села, обхватила колени. – А еще наш Ноэль называть везде землей голубой олеандр – этот цветочек пахнуть сладко-пресладко! Всю весну, лето и осень он цветет, усыпать Ноэль голубыми цветами. Это так красиво, тео Юлиан! Я любить в месяц Осте сидеть на высокий холм, около особняк, и любоваться оттуда море и… – Она забывала слова и путала окончания. – И весь, подобно одеялом, холм укрываться голубыми олеандрами. Ада, правда, ругать на меня, называть лентяйка и бездельница, но она просто не понимать! Вам понравится, тео, вы полюбить Ноэль всем своим большим сердцем!

– А какое оно, море? Как большое озеро? – спросил Уильям, никогда ранее не видевший его.

– Оно… Ну, оно больше озера… синенькое такое, иногда голубенькое, а когда из ноздрей дюжа дуть страшный ветер, то становиться черное. Оно лежать до самой… вон туда… – помялась девушка, не зная, как объяснить. – До самой полосочки, там далеко…

– Горизонт, – снова подсказал Уилл.

– Да, спасибо, – раскраснелась Фийя. – В общем, во время хорошей погоды море – ярко-синий и сиять в лучах солнца, как сапфир в перстень тео Мариэльд, а во время непогоды становиться угрюмым и мрачным. Не зря же наши цвета, тео Юлиан, – это голубой, бледно-васильковый, синий, серый и белый. Это цвет олеандр и моря!

Вдруг сильнейший порыв ветра ударил в ставни. Они с грохотом распахнулись. Ржавый крючок, державший их, переломился от старости пополам и отлетел куда-то в угол. В комнату ворвалась вьюга и принялась настойчиво наносить сугробы, обдавать все и всех ледяными порывами ветра.

Спрыгнув с кровати, Уильям с трудом закрыл ставни, отплевываясь от летящих в лицо снежинок. Нужно было чем-нибудь скрепить створки, и он оглянулся, но под рукой не нашлось ничего подходящего.

– Дайте что-нибудь! – воскликнул он.

Фийя подскочила и растерянно, как всякая женщина, не способная принять решение без мужчины, замерла посреди комнаты. И захлопала глазками.

– Не стойте! Дайте!

– Что дать-то?..

– Спицы. Одну достаньте! Я видел их у вас! – обернулся Уилл.

– Да-да, сейчас… – Девушка кинулась доставать ее из сумки.

Вскоре распахнутые ставни были побеждены. Бронзовую спицу вставили вместо вылетевшего ржавого крючка, скрутили ее колечком, и Уилл обернулся, чтобы выдохнуть. За этот короткий миг метель успела обелить все снегом, и пришлось вытряхивать его из одеял, убирать следы зимы с сумок и табуретов, пока ничего не промокло. Внутри вновь обосновался приятный глазу полумрак.

– Как бы нам здесь не проторчать несколько дней, – произнес наконец Уилл. – Столько времени потеряем…

– А вы куда-то спешить? – спросила айорка.

– Моя родная матушка в Офурте. Она больна зимней аспеей. И я читал, хотя, впрочем, и замечал, что чем холоднее зима, тем сильнее болезнь. Я переживаю, мы не успеем.

– Ох, это очень плохо, – прошептала Фийя. – Но я надеяться, что дюжи проявят снисходительность. – И она тут же стыдливо добавила: – Хотя это прозвучать грубо, тео Юлиан, но я с утра, наоборот, подумать, что подольше бы продлилась эта северная метель. И чтобы засыпать все по крышу. И чтобы мы подольше быть вдвоем. Мне хотелось показать вам, что я не так плоха, как показаться ночью. Теперь я, конечно, понимать – это дурные мысли. И мне стыдно.

С разрумянившимся от вьюги лицом она стояла, потупив взгляд. Фийя не имела ни тонких черт лица, ни узкой талии, ни таинственной глубины глаз и уж тем более особой грации, присущей той же дочери графа Тастемара. Нет, ни в коем случае ее нельзя было назвать утонченной красавицей. Относительно многих других она и вовсе казалась блеклой. Однако в силу юности, которая зачастую одаривает даже блеклость отблеском красоты, меркнущей спустя пару-тройку лет, она была привлекательна.

И главное, что, испробовав утонченную красоту, которая оказалась предательской, Уильяму понравилось это отсутствие глубины в глазах Фийи, этих теней, в которых прячутся затаенные злые мысли. Напротив, все ее помыслы как бы лежали на поверхности, протяни руку – и вот они, понятные, открытые и преданные.

Поэтому, когда айорка опустила свою головку с разметавшимися по плечам волосами, он обреченно вздохнул, а затем выругался про себя. Похоже, Мариэльд победила… Уже стало казаться, что и вьюгу наслала тоже она, хотя, конечно, Уильям понимал, что это глупости.

Фийя тотчас почувствовала этот задержавшийся на ней долгий взгляд, в котором был уже совсем непростой интерес касаемо Ноэля. Она едва улыбнулась, стесняясь. Когда его пальцы расшнуровывали льняные завязочки, чтобы потом, избавившись от верхнего платья, снять и нижнее, айорка стояла и сжимала пальчики – пол был ледяным. Но она терпела. Впрочем, скоро ее уже положили под теплое одеяло, где ее скромность сменилась юной беззаботной смелостью.

– Ну вот… Все-таки я вам понравиться, – через время прошептала согревшаяся Фийя, закинув свою ножку на мужское бедро.

– Сразу понравились, как только увидел, – вздохнул Уилл. – Просто мне пришелся не по душе поступок госпожи Лилле Адан.

– Разве она не сделать нам хорошо? Нам обоим сейчас хорошо и тепло, тео. – И она простодушно улыбнулась, обнажив остренькие зубки. – Тео, вы просить меня рассказать про Ноэль.

– Да. Если хочешь, расскажи еще что-нибудь.

– Я просто хотела сама попросить… Может, лучше вы рассказать о себе?

– Нечего рассказывать, – нахмурился Уильям, поглаживая мягкую ногу айорки.

– Ну ладно, нет так нет. Извинить.

* * *

Пока вьюга буйствовала за окном, Уилл и Фийя провели весь день в постели, без одежды, согревая друг друга. Фийя развлекала их обоих рассказами о своем детстве, об отношениях с сестрой, о матери, что умерла, когда девочкам было по десять лет. О самом Ноэле она говорила мало, просто не понимая, как описать то место, где выросла. Для нее он был, похоже, столь обыденным и понятным, что она не могла отделить какие-то отличающие его от других земель черты. Просто дома все вокруг было куда теплее, красивее, голубее, а море-то какое бескрайнее, до самого горизонта! Она постоянно путала слова на северной речи, но, когда ее исправляли, Фийя соглашалась, чтобы тут же забыть и продолжить все путать.

Уильям слушал ее истории вполуха.

Мыслями же он пребывал то в прошлом, то в будущем – в Больших Вардах. И вместе с тем не был нигде одновременно… Мысли его не имели четкой формы. Уилла будто покачивало на волнах сознания, пока его шею обвивали нежные ручки. И пусть снаружи стонала метель, заметая все снегом, но под одеялом, благодаря сплетению молодых тел, было жарко. Эти ни к чему не обязывающие разговоры утешали душу. Ненадолго забывалось все плохое, и так случилось, что все больше он думал о том, каков же этот привлекательный морской Ноэль, а не вспоминал страшный суд. Таково было действие ласки и мягкого, податливого тела, и Фийя начинала напоминать ему в чем-то Линайю.

Уже скоро она так задорно разболталась, что выкладывала все подряд, без разбору: какой неприятный этот молчаливый Кьенс, как противно зыркает на ее сестру, а как сама сестра задрала нос, когда ее обучили грамоте, чтобы читать вслух хозяйке! Еще у них в Ноэле перед отъездом цветы поели какие-то бабочки, и Фийя гоняла их тряпками на протяжении всего дня и кричала, чтобы не портили сад хозяйке. И Уильям невольно подумал, что в глазах графа Филиппа он, возможно, выглядел примерно таким же наивным олухом.

– Фийя, а сколько тебе лет? – обратился он к служанке на «ты», после того как она сама попросила его об этом.

– Вроде семнадцать. А что?

– Я думал, около тридцати или сорока, – удивился Уильям. – Странно, я не понимаю, что у вампиров с возрастом.

– Ах, так это! Мы сначала расти, как обычный человек, в общем-то… Ну, кроме клыков. А дальше цвести, словно цветочек, долго-долго лет и потом начинать медленно стареть. Но тут кому как повезти. Вон, моя сестра Ада выглядеть старше, а мы с ней близняшки! Хотя мама говорить, что Ада походить на отца, ну, того мерзкого работорговца, который маму взять перед продажей на рынке, – деловито произнесла Фийя, уткнувшись носиком в мужскую шею.

Уилл вздохнул и прикрыл глаза, поглаживая выглядывающее из-под одеяла округлое плечико. Рассказ, а также краткая передышка напомнили ему о жажде, и он пригладил изнутри клыки, ощущая их губительную остроту. Если так подумать, то за все время у него не было никаких проблем с кровью: Филипп фон де Тастемара давал ему и кров, и еду. Но как живется тем,