13-й Легион - Гэв Торп

— Четыре тысячи мертвых штрафников «Последнего шанса». Несчастный случай. Три с половиной миллиона мертвых тифонцев. Несчастный случай. Миллион гвардейцев со всего сектора. Несчастный случай. Пятьдесят планет в опасности. Несчастный случай?

— Ты никогда не поймешь, — огрызается он, отходя на шаг, — чтобы победить тиранид, мы должны изучать их. Ставки выше, чем несколько миллионов человек. Выше чем пятьдесят миров. Весь Империум человечества может быть вырезан этими тварями. Их нужно остановить любой ценой. Любой ценой!

— Я думаю, это тоже просто несчастный случай, — добавляю я, вбивая рукоять пистолета ему в подбородок, он слетает вниз по ступенькам. Я шагаю в шаттл и закрываю люк, вращая колесо замка.

— Летим! — ору я Страйдену. Когда я пристегиваюсь рядом с Полковником, двигатели оживают и отрывают нас от земли. Меня вжимает на месте, когда Страйден дает полный газ, шаттл вылетает из дока, подобно снаряду из пушки. Мы пролетаем небольшой туннель, по пути периодически задеваем стены из-за неопытности Страйдена, после чего с воем вылетаем на яркий дневной свет, ослепленные после освещения светополос за последние несколько дней. Я смотрю вниз и вижу простирающийся Коританорум, построенный в горах и тянущийся почти пятьдесят километров.

За нами начинает разрастаться оранжевый шар, бушующий водоворот энергии, окруженный вспыхивающими дугами молний. Следов взрываются еще два реактора, образовывая треугольник, пока их взрывы сливаются в один. Плазменный шар стремительно увеличивается, подбрасывает к небесам камни и метал, перед тем как сжечь их. На мгновение мне показалось, что я вижу черную точку, несущуюся перед плазменной бурей, но это, может быть, мое воображение. Опять же, в ангаре оставался еще один шаттл. От взрыва рушатся горы, и все, о чем я могу думать, так это о том, что от них останется лишь пепел. Гора пепла, ценой в три с половиной миллиона жизней из-за чьей-то ошибки. Мои мысли возвращаются к собственному выживанию, и я вижу, как ревущий ветер гонит камни и пыль к нам.

— Быстрее! — ору я Страйдену, когда ударная волна поднимается в воздух. Невиданные силы колышут землю, скалы дробятся на части, высокие стены взрываются миллионами осколков. Последним конвульсивным спазмом, плазма поглощает все. Свет обжигает мне глаза, звук взрыва достигает слуха, когда шаттл взлетает над взрывной волной и нас швыряет в облака. Корпус оглушительно дребезжит от попаданий, метал скрипит под натиском сверхъестественного шторма, на своих местах нас швыряет то вверх, то вниз. Я слышу, как спереди истерично хохочет Страйден, но я больше сосредоточен на своих подпрыгивающих внутренностях, пока нас вертит, швыряет и перекатывает взрывом.

Когда мы вылетаем, то все начинает успокаиваться, я слышу странный звук и разворачиваюсь, чтобы взглянуть на Полковника. Он смеется, дико гогочет. Он сидит там взъерошенный — одна рука оканчивается рваным обрубком, другая покрыта кровью и кусками внутренностей убитых — и ржет. Он смотрит на меня, его ледяные глаза блестят.

— Каково ощущать себя героем, Кейдж? — спрашивает он.

Эпилог.

Полковник отсылает суетливого дежурного раздраженным жестом руки. Я нетерпеливо стою там, ожидаю получить на руки свое прощение. Мы вернулись на пост комиссариата, где нам в своем время поведали о задании. За мной со скрипом открывается дверь и входит личный писчий Шеффера, клерикус Амадиель, край его коричневой туники волочится по полу. С ним кто-то еще, молодой человек, на его лице татуировка черепа и шестеренки Адептус Механикус. Амадиель держит в руках связку прощений, в то время как техноадепт несет какое-то причудливое устройство, которое выглядит, словно помесь лазпистолета и паука.

— Вот документы, Полковник, — медленно произносит Амадиель, выкладывая их на чистый деревянный стол перед Шеффером.

Я одергиваю себя от желания схватить всю связку и найти свое. Полковник намеренно не торопится, подписывает прощения остальных — Франкса, Кронина, Лори, Лорона и Гудманза. Прощение для мертвых, живые подождут. Он работает медленно и методично, клерикус держит перед ним пергамент, пока он подписывает его здоровой рукой. Амадиель передает ему горящую красную свечу, и с той же, приводящей в бешенство неторопливостью, он капает воском на каждый пергамент, затем Полковник скрепляет печатью, которая появилась из рукава писчего. В конечном итоге, кажется, что прошла вечность, когда Полковник достает мое.

— Есть определенные условия, при которых действует прощение, Кейдж, — строго заявляет он мне, наконец-то взглянув в мою сторону.

— Да? — спрашиваю я, с подозрением думая о том, что дальше скажет Полковник. Я не считаю, что он из тех людей, которые будут пытаться извернуться или что-то такое. У него есть честь, я в этом уверен.

— Первое: вы ни с кем не имеет право обсуждать детали миссий «Последнего шанса» в Коританоруме, кроме тех, кто специально уполномочен моим приказом или Святейшими Орденами Инквизиции Императора, — мрачно произносит он, считая условия подняв палец.

— Забыть о том, что произошло, верно, сэр? — подтверждаю я.

— Верно, — кивнув, отвечает он, — нас здесь никогда не было, отказ реакторов Коританорума вызвал разрушение цитадели. Волеизъявление Императора.

— Понятно, — уверяю я его. Я ожидал что-то такое, с тех пор как шаттл приземлился, и нас в спешке усадили в еще один раскрашенный в черное бронеавтомобиль комиссариата.

— Второе, — говорит он, поднимая второй палец, — ты освобожден условно. Прощение будет отменено, если ты когда либо нарушишь Законы Империума, или, если останешься в Имперской Гвардии, любые положения Кодекса Имперской Гвардии и Законы Поведения.

Он произносит это так, словно читает по бумаге у себя в голове.

— Не дам повода для придирок, — отвечаю я ему и искренне киваю.

— Сомневаюсь, — внезапно криво ухмыльнувшись, отвечает он, чем выводит меня из душевного равновесия. Это ведь почти шутка!

— Просто постарайся, чтобы тебя не загребли на чем-нибудь слишком серьезном.

— Не волнуйтесь, Полковник, — с жаром отвечаю я, — я так насладился вашей компанией, что больше никогда не хочу вас видеть.

— Вот такие условия, — завершает он, ставит подпись на свиток и ударяет по нему печатью. Небрежным жестом он протягивает его мне. Я осторожно тянусь вперед, почти ожидая, что он в последний момент с жестоким смехом отдернет руку.

Боюсь, что я почти выдергиваю его из рук, после чего жадно вчитываюсь в слова: «свобода… прощение всех преступлений». Свобода!

— Чем теперь займешься, Кейдж? — спрашивает Полковник, откидываясь на хрупком деревянном стуле, под его весом спинка трещит.

— Останусь в Гвардии, сэр, — мгновенно отвечаю я. Я размышлял об этом во время получасового, ухабистого полета на шаттле. Скорее, чтобы не думать о слабых летных навыках Страйдена, чем по какой-то другой причине. Если бы разразилась еще одна буря, то она нас угробила бы. Он вопросительно поднимает бровь, и я объясняю.

— Я вступил в ряды Имперской Гвардии, чтобы сражаться за Императора. Я принес клятву защищать Его царство. Я собираюсь сдержать клятву.

— Очень хорошо, — одобрительно кивает Полковник, — ваше звание лейтенанта будет сохранено в любом полку, к которому вы присоединитесь. Тут их множество и есть из чего выбирать. Но я бы посоветовал вам держаться подальше от мордианцев.

— Так и буду, — решительно заявляю я, — мне вроде как нравится униформа Тробаранских Рейнджеров, так что, возможно, я примкну к ним, если они возьмут.

— Уведомите клерикуса Амадиеля, как только сделаете выбор. Он подготовит необходимые бумаги для приказа, — говорит Полковник, кивая в сторону писчего. Амадиель смотрит на меня своим целеустремленным, ничего не выражающим лицом.

— И еще одно, — добавляет Полковник, когда я уже готов повернуться к двери. Он пальцем поманил к себе техноадепта.

— Я могу удалить вашу татуировку штрафного легиона, — говорит адепт, поднимая свой специфический аппарат, словно объясняя. Я закатываю рукав и смотрю на плечо, на котором еле видно эмблему из черепа и перекрещенных мечей. Выше над знаком можно прочитать «13-ый Штрафной Легион», а под ним до боли знакомая строчка «14-3889: Кейдж. Н». Хотя теперь ее не видно из-за белого рубца.

— Я сохраню ее, — объявляю я, позволяя рукаву опуститься.

— Сохраните? — заикается Амадиель, не удержавшись.

— На память, — добавляю я, и Полковник понимающе кивает. Воспоминания о четырех тысячах погибших выгравированы у меня в мозгу. Было странное ощущение, что их также вытатуировали мне под кожу.

Мы больше не говорим ни слова, я отдаю честь, разворачиваюсь на каблуках и выхожу, сжимая рукой свое прощение так крепко, что костяшки пальцев белеют. Снаружи бункера два военных полицейских щелкают каблуками, отдавая честь, когда я прохожу мимо них, и я намеренно это игнорирую. День тому назад, они бы расстреляли меня, если бы я дал им малейший шанс или причину.