Великая Кавказская Стена. Прорыв 2018 - Михаил Белозеров

— Финская, — сказал Глеб Исаков и выложил бутерброды.

Он по-прежнему избегал взгляда Феликса и старался не общаться с ним. Ясно, что, если бы не Александр Гольдфарбах и Нора Джонсон, с которыми он дружил из корыстных интересов, он, как и прежде, обошёл бы Феликса Родионова десятой дорогой. А здесь деваться некуда.

Феликса же воротило от его голоса и манер. И вообще, мысленно он его уже уволил из «военного отдела». А ведь за ним должок, вспомнил Феликс. Ну да мы ему ещё припомним, и он решил при случае набить ему морду.

— Эти люди себя дискредитировали, — важно объяснил Александр Гольдфарбах.

— Я не в курсе дела, — миролюбиво ответил Феликс.

В общем-то, ему было наплевать на подобные мелочи: буря в стакане воды. Нам бы их проблемы. Его больше заботила Лора Гринёва, которая мучила его, как зубная боль.

— What they do not tell you, it's all a lie,[65] — заверила его Нора Джонсон, и её гневливая морщинка между бровями обозначилась явственней.

«Американцы заражены мессианством. Каждое воскресенье Нора Джонсон ходит в церковь и молится на ночь. Может быть, от этого все их беды — переделать мир под себя?» — подумал Феликс и впервые нашёл объяснение поведению американцев, которое было абсолютно чуждо русскому духу.

— К тому же они любовники! — со смехом сказал Александр Гольдфарбах.

— И это люди, которые учат весь свет быть толерантным! — воскликнула Лора Гринёва и насмешливо блеснула глазами.

— Не надо быть наивным! — нервно отозвался Александр Гольдфарбах. — Честно говоря, господа, меня их отношения мало волнуют. Гораздо интереснее, что будет сейчас и в данный момент.

— Что будет? — наивно переспросил Глеб Исаков. — Война будет, что ещё будет.

— It's just all understand,[66] — многозначительно сказала Нора Джонсон.

— Нас интересует нечто другое, — снова важно сказал Александр Гольдфарбах. — Скрытое движение материи.

— Но кто же об этом в открытую заявит, — засуетился Глеб Исаков, стараясь показать свою журналистскую хватку.

— We're not talking about that,[67] — словно отрезала Нора Джонсон.

Глеб Исаков растерялся и, чтобы скрыть свою промашку, снова налил водки. Они выпили в мрачной тишине, откуда-то снизу долетел пронзительный звук трамвая, да в акации запела цикада, а в остальном Имарат Кавказ затих в предчувствии большой войны.

— Мы говорим о сенсации, которая витает в воздухе, — наконец-то проговорился Александр Гольдфарбах и вопросительно посмотрел на Феликса.

Если он сейчас унизится до того, что попросит раскрыть ему информацию, то он будет самым большим дураком в мире, невольно подумал Феликс, и ему впервые за сутки стало по-настоящему весело, он даже на мгновение забыл о своей неудаче с Гринёвой.

— А что это? — очухавшись после оплеухи, спросил Глеб Исаков.

— Мы не знаем, о чем идёт речь, — признался Александр Гольдфарбах. — Просто наши коллеги проявили нетактичность и пытаются водить нас за нос.

— But sooner or later, it will end,[68] — многозначительно поведала Нора Джонсон.

— Да, кончится, — заверил непонятно кого Александр Гольдфарбах и снова вопросительно посмотрел на Феликса.

— А я при чём? — удивился Феликс, сообразив, что отмалчиваться дальше опасно и подозрительно.

— What did they ask you?[69]

— Они мне показали телеграмму адмиралтейства, в которой названа точная дата начала войны, — не моргнув глазом соврал Феликс.

— So what?[70]

— Хотели, чтобы я напечатал в нашей газете, — снова соврал Феликс, — а гонорар поделил поровну.

И так у него ловко вышло, что ему захотелось рассмеяться им в глаза и посмотреть, какие у них после этого будут рожи — особенно у Глеба Исакова. Вот кто тут же побежит доносить. Порой откровенная ложь доходчивей правды.

— Это не тайна! — очень серьёзно сказал Александр Гольдфарбах.

— Yes, it is no mystery,[71] — согласилась Нора Джонсон.

— Для кого как, — сказал Феликс, намекая на тот общеизвестный факт, что все сенсации имеют предварительную информацию, вектор которой можно нащупать. Но такое дано не каждому. Это высший пилотаж в журналистике, ибо тогда можно достаточно точно прогнозировать и прослыть умным малым. Такому малому живётся, словно сыру в масле.

— Они бы не стали тебя поить, — убеждённо сказал Александр Гольдфарбах. — Я их знаю.

Несомненно, он заподозрил, что Феликс соврал.

— А мы встречались в Европе. Эта был дружеский жест, старые долги. Они мне предложили сделку, я отказался.

— Why?[72] — с безнадежностью в голосе спросила Нора Джонсон.

— Мелко, — будничным голосом пояснил Феликс. — Через пару дней и так всё будет ясно. Тогда и начнётся настоящая работа.

Александр Гольдфарбах хлопнул себя по лбу, словно он прозрел:

— Я понял, на что ты нацелен.

— Да, я буду писать об ужасах и зверствах, чинимых русской армией, — просто и естественно ответил Феликс. — Такова линия нашей газеты «Единогласие», — заверил он их и даже самого себя.

По лицу Александра Гольдфарбаха промелькнуло разочарование. Он понял свою ошибку, забыв, должно быть, что та информация, которой он обладал, совсем не об этом. А ещё он плохо подготовился к этой вроде бы случайной встрече и не узнал, действительно ли Феликс Родионов был знаком с Джоном Кебичем и Виктором Бергамаско. Это был его прокол. Он надеялся обскакать русского на одном дыхании, которого не хватило, обмишурился он, где и как — ещё не понял, и ему нужно было время, чтобы сообразить, что делать дальше. А чтобы сообразить, ему нужно было залезть в компьютер и пошевелить мозгами. В общем, у Феликса появилась фора, и он понял это.

Нора Джонсон с беспокойством посмотрела на Александра Гольдфарбаха. Ясно было, что они не успели обговорить такой вариант развития событий.

От конфуза Александра Гольдфарбаха спас звонок мобильного телефона:

— Да? — с удивлением сказал он в трубку и вопросительно уставился на Феликса. — Ты уверен? — Он словно глядел сквозь Феликса, и надменная улыбка сходила с его лица, как дешёвая краска с забора.

— Абсолютно, — услышал Феликс, потому что связь была отличная, и голос был с характерным кавказским акцентом.

— Ну смотри… — как-то странно произнёс Александр Гольдфарбах и убрал телефон.

Теперь он был бледен, как покойник, даже бледнее Феликса.

Глеб Исаков, который абсолютно ничего не понял, снова подсуетился, и они неохотно выпили водку, которая больше напоминала сидр. Феликс на радостях даже закусил. По тому, как переглянулись Александр Гольдфарбах и Нора Джонсон, он почувствовал, что произошло что-то, имеющее непосредственное отношение именно к нему, Феликсу Родионову. И это «что-то» было не очень хорошее, даже, наверное, очень плохое, быть может, кардинально изменившее ситуацию. В гробовой тишине Исаков снова разлил водку. Выпили, и Норе Джонсон захотелось курить. Они отошли в сторонку.

— There's nothing there,[73] — услышал Феликс, у которого из-за Лоры Гринёвой до предела обострились все чувства.

— Are you sure?[74]

— More precisely does not happen.[75]

— Was he so clever?[76] — Она невольно оглянулась.

— God knows.[77]

— What do we do?[78]

— I'll think of something.[79]

— Think fast, there's no time,[80] — нервно сказала она, и её гневливая морщинка стала похожа на трещину в коже.

— Do not worry, I'll do it,[81] — заверил он её.

— You feel good, — сказала она, — and I would be killed without hesitation.[82]

— Do not worry, dear, not so bad.[83]

— Mind you, with both of us will be asked to complete.[84]

— Carefully, he observes.[85]

Они вернулись к столу со злыми лицами. И вот тогда страх, который сидел где-то в подкорке, снова вылез, и Феликса охватила паника. Вдруг эти двое связаны с секретными службами, а я их дразню. Рано или поздно они докопаются до истины. Хорошо бы, это произошло после начала войны, когда меня здесь не будет. Как он глубоко ошибался.

Он так расстроился, что всю ночь то ли спал, то ли не спал, а под утро, когда всплыл из небытия, страх снова овладел им: что если Гольдфарбаха посетит озарение и он поймёт что к чему? При ухудшении ситуации компашка может упредить развитие событий — недаром у них в наперсниках человек с кавказским акцентом.

Но наступил рассвет, ничего не случилось, и Феликса чуть-чуть отпустило, но ненадолго. Утром он снова кусал пальцы и не знал, что ему делать. Впрочем, думал он, если мне так везёт в жизни, то почему бы ещё раз не смотаться за марочным «наркозом»? И силы были на исходе, и колени дрожали, и сон бежал из глаз, однако надо было что-то делать, а не оставаться в неподвижности. Лора Гринёва! Любовь и отчаяние! Золотое облако из рыжей чёлки и серебристого смеха растаяли, как наваждение. На ней можно было поставить жирный крест: вчера она, вихляя своим восхитительным задом и поводя туда-сюда угловатыми плечами, ушла с Глебом Исаковым. И Феликс с его опытом и с бесконечным везением понял, что ничего не понял в жизни, что запутался, как в трёх соснах, как глупый пингвин в сетях, как мотылёк, прилетевший на огонь. Обожгла ему крылья Гринёва окончательно и бесповоротно. Так обожгла, что при мысли о ней у него начинала болеть голова, а в паху поселялся кирпич. И думать было абсолютно не о чем, потому что всё было передумано, всё истёрто в порошок и посыпано пеплом.