Не вычеркивай меня из списка… - Дина Ильинична Рубина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так встречают отца, отбывшего тюремный срок.
В его, по сути, героическом характере имеется некая постыдная прореха. Неловко говорить, но придётся. Я имею в виду его мистический страх перед салютом. Да-да, праздничный салют – вот слабое место в душе бесстрашного пса.
Это стыдно. Ой как стыдно – бояться взрывающихся в небе разноцветных фонтанов и брызг, огненных искр по всему небу… Но Кондрат ничего с собой поделать не может. Так бывает; у очень храброго человека, например, бывает патологическая боязнь высоты.
Он дрожит всем телом и нигде не находит себе места. При очередном раскатистом взрыве он вздрагивает, прижимает уши и жалко трусит, поджав хвост, из одной комнаты в другую. Забивается в туалет… Да и для нас – какая уж там радость и веселье, какое там ликование, когда любимое существо абсолютно, как говорят китайцы, теряет лицо, трепещет, мечется в безумии по квартире, то запрыгивая в ванну, то залезая под кресла… Сердце разрывается от жалости! Я хватаю его на руки. Обнимаю, прижимаю к себе, глажу, ласково бормочу: «Ну что ты, милый, это только салют, это ничего, ничего…» – он в отчаянии вырывается, продолжая трястись мелкой дрожью, мечется по дому и ищет пятый угол.
(Я упоминаю о его слабостях отнюдь не для того, чтобы опорочить одно из самых бескорыстных и благородных существ, когда-либо встреченных на моём пути; но если уж говорить, то говорить начистоту. Справедливость алчет правды!)
* * *
Ещё одно занятие, чрезвычайно ответственное: копать. Раскапывать передними лапами – одеяло, брошенный на кресло свитер, любую тряпку вообще, а если её нет, то яростно раскапывается пол. При этом передние лапы двигаются, как ноги танцора, отжигающего чарльстон. Закончив разгребать умозрительную яму в полу, он начинает медленно и задумчиво вращаться вокруг собственного хвоста, пока не укладывается на «раскопанное» место.
Стоит ли говорить, что в его табели о рангах всяк домашний стоит на своём, только ему принадлежащем месте? Но и свои особые отношения у Кондрата с гостями, которых он, кажется, подразделяет на виды, семейства, группы и подгруппы. К тому же он явно делит свою жизнь на служебную и частную. Когда, обложив оглушительным лаем очередного гостя, то есть проявив положенное представительство, он смиряется с временным присутствием в доме чужого – он как бы снимает мундир, расслабляет галстух, облачается в домашнюю куртку. Тем более что гости перешли в кухню и теперь сидят за столом, над которым, как водоросли, колышутся густые запахи мяса, колбас, салатов и, кстати, квашеной капустки, которой Кондрат тоже не прочь отдать дань уважения.
Тут он ведёт себя в точности как хитрый ребёнок, отлично понимающий, что послабления следует ждать совсем не от родителей, а от душки-гостя.
Тактика проста. Вначале он садится у ног приступившего к трапезе голодного гостя и минуты три вообще не даёт о себе знать. Этюд под условным названием: «а я тут по делу пробегал, дай, думаю, взгляну – что дают…» Когда гость заморил самого назойливого, первого червячка и расселся поудобнее, Кондрат приподнимается, присаживается поближе, складывает физиономию в умильно-скромное любование и, склонив набок башку, несколько минут сидит довольно кротко с выражением скорее приглашающим – «Угостите собачку», чем требовательным.
Если гость не дурак и слабину не даёт, Кондрат, сидя на заднице, протягивает лапу и треплет гостя по коленке – дай, мол, дядя, не жадись…
Как правило, этот пугающе человеческий жест приводит гостя в смятение.
– Чего тебе, пёсик? – спрашивает он, опасливо косясь на Кондрата, настойчиво глядящего прямо в глаза нахалу, так вольно сидящему за семейным столом. – Дать ему кусочек? – неуверенно спрашивает меня гость.
– Ни в коем случае! – говорю я. – Кондрат! А ну отвали! Щас получишь раза! Немедленно отстань от Саши (Иры, Маши, Игоря)!
Несколько секунд Кондрат молча пережидает, провожая тяжёлым взглядом каждый кусок, который гость отправляет в рот. На морде выражение сардоническое и высокомерное, что-то вроде: «А харя твоя не треснет?»
Затем, будто нехотя, снова поднимается на задние лапы и на сей раз уже дотягивается передней лапой до руки с вилкой. И требовательно треплет эту руку: «Не зарывайся, дядя! Не кусочничай. Угости честную собаку».
Тут его пора нещадно гнать в три шеи, пока не наступил следующий этап: хамское короткое взлаивание абсолютно нецензурного содержания.
Если же и этот этап упущен, остаётся только одно: накормить его до отвала, к чёртовой матери.
* * *
За ночь он, как отъявленный ловелас, успевает поваляться на всех постелях в доме. Начинает с Евы. Она ложится раньше всех, потому как уходит раньше всех в школу. Зайдёшь к ней в комнату перед сном – Кондрат сонно поднимает голову с её кровати: ну чего ты беспокоишься, я же здесь.
Как только я укладываюсь под одеяло, он вскакивает ко мне на постель и скромно примащивается в ногах, якобы я тут с краю, незаметно, я вас не обременю.
Уже часа через полтора я просыпаюсь от храпа где-то около моего плеча. Кондрат покинул своё кухаркино место и развалился рядом, прямо в барской опочивальне: лохматая башка на подушке, рядом с моей, и храпит, как намаявшийся за день грузчик. Когда я его спихиваю, он огрызается и, ворча, перебирается к Борису. Но тот спит беспокойно, ворочается, то и дело просыпается, встаёт пить и вообще – пассажир беспокойный. Тогда раздражённый невыспавшийся Кондрат бежит к Димке. Это его последнее рассветное прибежище. Во-первых, Димка спит как убитый, на нём можно топтаться, плясать, храпеть ему в оба уха, бесцеремонно спихивать с места. Во-вторых, у него широченная тахта.
Утром можно видеть такую картину: раскинувшись в одинаковых позах, эти двое дрыхнут как пожарники, всю ночь таскавшие вёдра с водой.
Вообще, поразительны его позы, в которых он копирует хозяев. В жестах, привычках и манерах очеловечился до безобразия. Например, полулежит на диване в совершенно человечьей позе, опёршись спиной на подушки, передние лапы расслабленно покоятся на брюхе, и, кажется, будь на них пальцы, он бы ими почёсывал поросшую нежной белой шерстью грудку. Если б мне впервые показали такого где-нибудь в чужом доме, я бы испугалась. Мне и сейчас иногда становится не по себе, когда мы с ним одни в квартире и он вдруг подходит к рабочему моему креслу,
