Будь моей - Лора Касишке
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну да.
— Пьяный?
— Мам, ну пожалуйста, все в норме.
— Пьяный?
— Мам, ну пожалуйста! Хватит. — Он поднял на меня глаза, и то, что я в них увидела, заставило меня отступить. Это было похоже на угрозу — глаза прищурены, губы поджаты. Что он хочет сказать, принимая такое выражение лица? Что-нибудь знает?
Брем?
Неужели Гарретт ему рассказал?
Красный «тандерберд». Конечно. Он его видел.
Или знает что-нибудь еще. Например, что всего два месяца назад мы с Джоном возвращались от «Стивера» на машине — совершенно пьяные.
Больше я ничего не сказала.
Подлила ему кофе.
— Спасибо, мам.
В машине, которую вела я, Чад сидел с закрытыми глазами, прислонившись головой к окну. Мы уже подъезжали к огромному гаражу фирмы по ландшафтному дизайну, когда он нагнулся, чмокнул меня в щеку (запах мыла и зубной пасты) и вылез из машины.
— Я тебя люблю, мам.
Владелец фирмы Фред — толстый мужчина в джинсах, из которых вываливался живот, сначала помахал мне, а уже потом поприветствовал Чада. Чад оглянулся, послал мне воздушный поцелуй и исчез в гараже вместе с Фредом.
Он все еще любит меня.
Все по-старому.
Воздушный поцелуй. Летняя сезонная подработка.
Как прошлым летом, в пять вечера я приеду за ним, и он заберется в машину. Весь в пятнах и ошметках зеленой влажной травы, пахнущий газоном, листвой и ветром. И потом от физического труда. Он поцелует меня в щеку, дома пойдет в душ. Когда с работы вернется Джон, мы сядем ужинать. Если всплывет тема «тандерберда», мы с Джоном что-нибудь придумаем. Даже если Гарретт проболтался, мы сядем все трое и серьезно поговорим. Мы ведь его родители, мы найдем способ все ему объяснить.
Добравшись до дома, я вылила в чашку остатки кофе из кофейника и вышла на крыльцо.
Солнце заливало светом весь двор.
Откуда-то из кустов залаял Куйо, столь поглощенный чем-то интересным, что не заметил маленького белохвостого кролика, бездумно скачущего через лужайку к дороге. На шоссе, поднимая тучи пыли, появился почтовый грузовичок. Ему пришлось вильнуть в сторону, чтобы не переехать зверька, который безмятежно продолжал свой путь прямо под колеса.
Пришла почта.
Каталог спортивных товаров для Джона, счета за телефон, предложение кредитных карт и белый конверт с моим именем и адресом, написанным незнакомым почерком.
Внутри белый лист бумаги с текстом, накарябанным черными чернилами:
«Шерри! Жаль, что раньше не писал тебе любовных записок. Зря я ждал так долго, чтобы сказать, как ты прекрасна. Я никогда не отпущу тебя. Ты моя навеки. Позвони мне, пожалуйста. Брем».
Я раньше никогда не видела его почерка — убористого и даже с виду мужественного. Впрочем, разве может что-то, написанное на листке бумаги, быть женственным или мужественным? Мое имя в его исполнении казалось мне чужим, словно принадлежало другой женщине — той, что привела в свой дом любовника и отдалась ему в супружеской постели. Той, что целовала любовника на заднем крыльце дома, пока ее сын спал в своей комнате прямо у них над головой. Той, что могла притвориться, что порвала с любовником, хотя на самом деле даже не пыталась выяснить с ним отношения. Не говоря о том, чтобы с ним расстаться.
Почему она решила, что грехи такой тяжести забыть легко и просто?
С какой стати она возомнила, что сможет без всяких последствий вернуться к обыденной жизни, от которой с такой глупой радостью отказалась?
Глядя на свое имя, взятое в плен незнакомым почерком Брема, я слышала голос Джона, повторявший: «Кончай с этим прямо сейчас». Я положила конверт с обратным адресом Брема, написанным в левом углу, в сумочку и решительно направилась к машине.
Дом Брема стоял приблизительно в миле от шоссе в микрорайоне, застроенном небольшими коттеджами. Улицу — проезд Линнета — я нашла без труда, но вот дальше возникли проблемы, потому что на домах не было номеров. Создавалось впечатление, что кто-то специально прошелся здесь и закрасил все таблички, а с почтовых ящиков просто украл, — тщательно продуманная акция. Истинная дочь почтальона, я недоумевала, как же сюда доставляют почту. Наверное, нередко путают адреса. Любопытно, возвращают здесь письма настоящим адресатам или просто выкидывают?
Потом я увидела красный «тандерберд».
При виде знакомой машины у меня вспотели ладони. Я вцепилась холодными влажными руками в руль, но, стоило мне свернуть на подъездную дорогу, они безвольно упали. Я стукнулась о бордюр, но все-таки припарковалась, вылезла из машины и пошла к двери.
Дом был светло-голубой. Во дворе росла белая береза. Возле корней со ствола свисали ленты коры, обнажая нежную розовую бересту. На верхушке сидели вороны. Когда я вылезала из машины, они было закаркали, но, пока я шла под деревом, замолчали. Вокруг стояла мертвая тишина, только где-то под домом завывал кот. Дом казался необитаемым. Я поднялась по ступенькам.
Дверь, выкрашенная в красный цвет, в центре была снабжена глазком, который уставился на меня как настоящий глаз в медном обрамлении век. Тяжелые и плотные белые шторы были задернуты изнутри. Я перевела дыхание, постучала в наружную дверь, заставив стекло задребезжать в раме. Я стояла, прислушиваясь. Изнутри не доносилось ни звука.
Я постучала еще раз.
Ничего.
Я огляделась, увидела звонок за кустом форзиции — ее желтые цветы уже отцвели и поблекли — и позвонила. Звонок был электрический, громкий, и даже отсюда я слышала, как он сотрясает стены дома, колеблет шторы, заставляет звенеть тарелки и чашки в буфете. К сожалению, никакого движения в доме не отмечалось. Я пошла обратно к машине и тут почувствовала сзади какое-то шевеление.
Внутренняя дверь распахнулась, и в проеме появилась женщина.
— Да? — сказала она, стоя по ту сторону решетки.
Я сделала к ней шаг, и она пропала из моего поля зрения в бликах стекла.
— Я ищу Брема. Вы…
— Да. Я его мама.
Я почувствовала перебой в сердце, затем оно снова забилось равномерно. Я открыла рот:
— О-о.
Женщина со скрежетом распахнула стеклянную дверь, и я смогла рассмотреть ее получше. Да, это было лицо Брема — его женский вариант. Более старое, но с его глубоко посаженными глазами, бровями, строением лица. Она была одета в белое платье. Глаза темные, но не подозрительные. Может, я ошиблась, но она выглядела приятно удивленной. Интересно, ей известно, что Брем утверждал, что его мать умерла. (Зачем он говорил, что она умерла?) Мне удалось наконец произнести:
— Вы не знаете, где он?
Она улыбнулась и покачала головой:
— Нет, милая. Уверена, что нет.