Будь моей - Лора Касишке

У меня не было ни одного телефона Брема — ни мобильника, ни домашнего. Он никогда не говорил мне, где и с кем живет, например, есть ли у него собака или кошка. Что вообще я знала о Бреме? Я набрала единственный номер, который знала, — номер его кабинета, втайне надеясь не застать его на месте. Но он ответил после первого гудка:

— Брем Смит.

— Это Шерри.

— Да?

— Я звоню, чтобы поговорить, Брем.

— Я сейчас занят.

— Мне позвонить позже?

— Да. Позвони.

— Когда?

— Не знаю. Может, вечером.

— Постараюсь. Это будет…

— Да, я знаю. Тебе интересно, откуда я знаю?

— О чем?

— О твоих планах на ужин?

— О чем ты?

— О ваших гостях к ужину, миссис Сеймор. Я только что видел его в магазине. Слышал, он сегодня идет к тебе на ужин, детка. Похоже, это становится системой, гости к ужину. Не дом, а проходной двор.

— Брем! Ты видел Гарретта?

— Да, миссис Сеймор. Мир тесен. Нельзя ведь трахаться с каждым встречным и думать, что их пути не пересекутся.

— Брем! — Я надолго замолчала. Не могла говорить, казалось, что слова застревают в горле. Потеряла нить разговора.

— Брем, между нами ничего нет и быть не может, — наконец выдавила я. — Ради бога, Брем! Он друг моего сына.

— А вот Гарретт говорит другое. То есть ты действительно выкручивала маленькому паршивцу руки, чтобы выбить правду, а когда он наконец раскололся, выяснилось, что они с твоим Чадом не такие уж кореша. Это ты хочешь, чтобы они дружили. И позвала его на ужин. Правда?

— Нет, Брем.

— Ладно, миссис Сеймор, как я уже сказал, я сейчас занят. Почему бы вам не позвонить мне после вашего прекрасного ужина? — Он повесил трубку.

В мертвой тишине телефона молчание казалось почти живым: оно дышало и пульсировало, словно одушевленное. Я долго стояла с трубкой в руке, прислушиваясь к тому, как молчание удалялось через телефонные провода от меня и возвращалось обратно. Я не шевелилась, пока не вернулись Джон с Чадом.

— Ау, Шерри!

— Эй, мама!

Звуки их голосов хлестнули меня, я положила трубку на аппарат и, не в силах отвечать на их призывы, пошла в кухню и начала готовить ужин.

Гарретт появился на заднем крыльце ровно в восемь часов.

Ему открыл Джон. Чад, не вставая, махнул рукой. Я вышла из кухни поздороваться.

Он очень коротко постригся, почти наголо. Кивнул мне, не глядя. На нем была чистая белая рубашка навыпуск. Чад наконец медленно поднялся, хлопнул Гарретта по плечу:

— Что это у тебя на голове, чувак? Ты же вроде до сентября еще здесь.

— Передумал. Решил уйти поскорее. Через две недели уезжаю в лагеря.

— О Гарретт! — начала я.

Но Чад так резко обернулся ко мне, что больше я ничего не сказала. Он выглядел одновременно подозрительным и раздраженным.

— Все-таки ты сделал это, старина, — со смешком сказал он. — Будешь защищать родину. Позволь мне первому пожать тебе руку.

Они пожали друг другу руки.

Если Гарретт и уловил в этих словах сарказм, на его лице это никак не отразилось. Он не улыбался, но и не защищался. Просто коротко кивнул.

— Чад, Гарретт! Мальчики, можете начать с пива, пока я накрою на стол. Хорошо?

Чад пошел за мной на кухню.

Я открыла холодильник, он достал две бутылки «Короны», снял с крючка на стене открывалку и уже повернулся было идти в гостиную, как вдруг наклонился ко мне и шепнул, так тихо, что я едва его расслышала:

— Это ты моя мама?

Чад и Гарретт ушли пить пиво на парадное крыльцо. Дверь за ними захлопнулась. Джон возился в гараже: что-то переворачивал, двигал, ронял. Он был расстроен. Еще до того как явился Гарретт, а Чад сидел в холле и читал газету, Джон заглянул ко мне на кухню:

— Позвонила?

— Да. Его на месте не было. Позже перезвоню. — Джон с недовольной миной протопал наверх.

Пока мясо для начо шкварчало на сковородке, я приготовила салат. Тоненькими колечками нарезала лук, локтем утирая глаза. Взяла один помидор, потом второй. Он выглядел замечательно, был насыщенного темно-красного цвета, но оказался черным и гнилым. Сгнил изнутри? Или, наоборот, зрел и распухал вокруг гнили? Я вышвырнула его в уже полное мусорное ведро, вытащила из ведра пакет, завязала на нем тесемки и понесла к задней двери.

Проходя мимо столовой, я слышала, как на крыльце разговаривают Чад с Гарреттом.

Дверь оставалась открытой. Какое-то крупное насекомое зажужжало над ухом и шмякнулось о москитную сетку на двери. Кто-то закашлялся, Чад или Гарретт. Я секунду постояла с пакетом в руках, напрягая слух, но ничего не уловила. Или они прекратили разговор, услышав мои шаги, или вообще сидели молча.

Я оставила пакет у задней двери, чтобы Чад или Джон вынесли его, и вернулась на кухню заканчивать приготовления к ужину. Расставила приборы, еду и позвала всех. Когда они вошли, улыбнулась как ни в чем не бывало. Я, по-прежнему мужняя жена и мать, приглашаю семейство к столу. Я все приготовила — как два месяца, год, десятилетия назад. Как на протяжении половины моей жизни.

Гарретт с Чадом перенесли свое глухое молчание и за стол.

Они передавали друг другу блюда, но не смотрели друг на друга.

Джон, впрочем, казался вполне умиротворенным. Он нахваливал еду: как вкусно пахнет, как всего много. Мальчики согласно кивали. Я сказала спасибо. Поинтересовалась, может, кто-нибудь хочет чего-нибудь еще.

Нет. Никто. Ничего.

Все прекрасно.

Все великолепно.

Несколько минут мы ели в молчании, потом Джон откашлялся и задал Гарретту несколько вопросов об армии и флоте, на которые тот вежливо ответил.

— Я решил, что нечего болтаться тут все лето, — добавил он. — Пойду в армию прямо сейчас.

Я посмотрела на Чада — он покачивал головой.

— Еще по пивку? — предложил он.

Гарретт вытер рот салфеткой и посмотрел на меня.

— Чад, сколько вы уже выпили? — спросил Джон. — Гарретту еще домой ехать.

— Да. Спасибо, но мне хватит.

Чад фыркнул:

— Мне-то никуда ехать не надо. — Встал из-за стола и пошел на кухню. Мы с Джоном наблюдали, как он идет, но не сказали ни слова.

— Ну ладно, — сказал он, вернувшись, и, держа бутылку за горлышко, открыл ее. — Гарретт, как там твой «тандерберд» после починки? Бегает? Гарретт положил вилку:

— Что?

— Твой «тандерберд». Я-то думал, у тебя старая развалюха.

— У меня «мустанг», — сказал Гарретт.

— Значит, «мустанг»?

«Тандерберд»…

Я тоже положила вилку.

Меня словно ударили под дых.

— Пока в гараже. Сейчас чиню трансмиссию. А езжу в старом мамином фургоне. Недолго осталось.