Корабль дураков - Витаутас Петкявичюс

Не хочу никого подозревать, случаются чудеса и почище. Из всех улик осталась только представленная прокуратуре запись разговора Тварионавичюса и Дубининкаса, в котором последний утверждает, что передал своему сообщнику в Вильнюсе 300 тысяч и что эта сумма должна быть списана в его общие расходы.

Я снова поймал Кястаса Дзидоликаса. Он не стал ни подтверждать, ни отрицать этот факт:

— Ты подумай, объявится какой–нибудь концерн ЭБСВl и все развалит, появятся тысячи безработных, а здесь — надежные люди. Нужно было спасать предприятие, пока оно не потерпело банкротства. Бразаускас поступил очень хорошо, правильно и своевременно…

- …и ты его не трогай, — разозлился я, но что–то во мне надорвалось, появились сомнения, я вспомнил клан А. Навицкаса. Скажи, он взял? Только без дураков!

— А кто сейчас не берет? — изворачивался старый волк. – Разве что дураки вроде тебя.

— Кястас, это слишком серьезно. Об этом нельзя говорить уклончиво.

1 Действовавшая в Литве фиктивная фирма.

— Я и не говорю.

— Если врешь, от меня добра не жди. И твои усы не сметаной вымазаны. Я все равно докопаюсь.

— Ничего ты не найдешь. Мы с Бразаускасом старые друзья. Если бы он что и взял, я все равно ничего бы не сказал. Успокойся, «Лифоса» оказалась в надежных руках. Я этим очень доволен.

Я успокоился. В самом деле, я не имел никакого права копаться в таких делах. Но неожиданно возникла еще одна загвоздка. Главный двигатель той приватизации С. Дубининкас очутился в тюрьме. Кто дал такое указание, точно не знаю по сей день, но предполагаю. Адвокат Дубининкаса Гаудутис изучил причины ареста и все материалы передал председателю Каунасской судебной коллегии по уголовным делам Смольскасу. Тот не обнаружил в действиях арестованного ни состава преступления, ни преступного деяния и отпустил его домой. Все шло в законном порядке.

Но вдруг, ни с того, ни с сего, президент вызывает заместителя генерального прокурора и, дважды ударив кулаком по столу, строго спрашивает:

— Кто выпустил Сатурнаса?

— Надо выяснить, — осторожно отвечает тот. А я смеюсь:

— Вылезло шило из мешка!

Все это невероятно, но факт остается фактом. Президент почему то очень спешит. Он издает неправомочный декрет с требованием уволить председателя суда Смольскаса. Это тоже комедия. Ведь согласно закону, подготовленному самим Бразаускасом, президент сам должен увольнять судью и представлять это Сейму на утверждение. Какой–то невразумительный кордебалет. Меня охватывает беспокойство. Узнаю, что Смольскас — зять Витаутаса Эйнорюса. Я тестя предупреждаю:

— Витаутас, если Смольскас подаст в отставку, я перестану его уважать. Это юридически несостоятельный декрет заинтересованного человека.

Беседую с министром юстиции Валисом. И тот смеется:

— В это дело я соваться не буду, хотя мне и приказано.

К Смольскасу выезжает председатель Верховного суда П. Курис и уговаривает судью заболеть, уйти в отпуск, после чего обещает ему лучшую работу, а тот отказывается.

— Не смей, — звоню я ему, — если уйдешь, то забудешь вообще, кем ты был.

Но президент лезет из кожи вон и издает еще один декрет — дескать, он будет советоваться по поводу создавшегося положения с опытными юристами. Это не только наивно! Запахло необычайной заинтересованностью этого человека. Все в его руках, поэтому практически ему придется советоваться самому с собой. Я пытаюсь убедить президента, что он не имеет права вмешиваться в конкретное дело. Мы разговариваем как чужие. Он от всего открещивается, смотрит на меня с подозрительностью, но неожиданно спрашивает:

— Так что делать?

— Ничего, от этого надо отказаться. Разве вам не известно, что Сатурнас — сын вашего близкого товарища по охоте Гликаса, что он со своими друзьями защищал парламент?

На это он ничего не ответил, но по его глазам я понял, что между ним и Дубининкасом стоит еще какой–то человек, заходивший в кабинет президента. Скандал понемногу улегся. О ничтожных декретах и сейчас никто не хочет вспоминать. «Лифоса» приватизирована, во главе ее оказывается Данас Тварионавичюс, тоже сын близкого приятеля Бразаускаса, оборотистый докторишка. Я опять отлавливаю К. Дзидоликаса:

— Господин Кястутис, что за чертовщину вы там затеяли?

— А думаешь, я знаю? Может, привезли не все, что обещали. Может, что–то утаили или проболтались. Но, скорее всего, сам Тварионавичюс подобрался через Берёзоваса, не желая возвращать Сатурнасу кредит в два миллиона. Это его почерк. — Он стал более откровенным, так как сам был ему должен. — Не умеют люди трудиться ни на благо народа, ни на собственное благо.

Повторяю еще раз: я не хочу делать никаких резких движений, хотя выводы сами лезут в глаза, как мошки. Я прикидываюсь дурачком и спрашиваю известных теперь юристов: почему только в том единственном случае в поисках стрелочника президент издал даже два компрометирующих его декрета? Будто облигации какого–то активного участника. Они не аннулированы, поэтому еще долго будут колоть глаза не в пользу первого человека республики. Кто это может отрицать?.. Поэтому не отрицаю и я, все остается во власти старательно создававшейся, любовно выпестованной всемогущей «репуссацuu». Кто не верит, тот не ходит без штанов. Строй из себя великого, благородного, прекрасного, тогда и понимания добьешься, и наворуешься досыта.

Странной была моя работа в Сейме. Для ее характеристики хватает нескольких слов: белая ворона, ни правым товарищ, ни своим друг. Совсем как в «Саюдисе», не пришелся впору, хоть плачь. Здесь следовало дать волю всем свои порокам, только тихо, вежливо, с улыбочками и рукопожатиями подходить даже к самому ненавистному человеку, а за его спиной действовать свободно, без стеснения, как в монгольской степи, — но я все делал открыто, глядя в глаза и порядочному человеку, и негодяю. Мне стыдно лицемерить. Двуличие, как учит древняя литература, — главное оружие и преимущество дипломата, — а у меня от него сводит челюсти. Поэтому, чем дальше, тем яснее я сознаю, что честность здесь совсем не Нужна. К счастью, рядом со мной ТРУДИЛИСЬ такие светлые и разумные личности, как Ю. Пожела, Й. Кубилюс, В. Лютикас, А. Будвитис, А. Байорас и другие, мало известные читателям депутаты, с которыми я чувствовал себя более сильным духовно, морально выросшим, хотя иногда одолевало сумасшедшее желание выйти на трибуну и во весь голос крикнуть: «Горе тебе, Иерусалим, и детям твоим!»

Я сблизился с Казисом Бобялисом, образованным и обладающим огромным политическим опытом деятелем эмиграции, но все его дела, если не считать разумных выступлений и поучений, тоже только в редких случаях продвигались вперед. Он очень старался приспособиться к нам, но пропитывающий его до мозга костей американизм делал этого человека чуть–чуть смешным. Я пытался создать группу для выработки программы, чтобы каким–то образом ориентировать членов Сейма на избирателей, но по тем же причинам все быстро рухнуло. При любой попытке помочь избирателям на меня и моих сторонников смотрели как на желающих подняться повыше во власти. Поскольку большинство само к этому стремилось, то к нам относились как к соперникам, способным подставить подножку. Такой стереотип мышления, или, напротив, недоумия, царил и слева, и справа, и в центре — кто кого! А на войне, как известно, все средства хороши.

Скажу откровенно: кое–кто пытался меня приручить подачками, пытался вовлечь в деятельность в групповых интересах, соблазнять высокими должностями, но все это ко мне не приставало, я не мог отказываться от своих принципов и присяги, принесенной народу. Чем дальше, тем чаще я задумывался, как с честью выйти из этой игры. Как известно, надежда дуракам заменяет разум, а вера в то, что со временем все изменится, — чепуха не меньшая, чем вера в лотереи. Пожертвует один грош — и ждет, ждет, как будто уже что–то сделал, а результат всегда одинаков: круглый пшик.

Однажды после доброжелательной критики Бразаускас меня упрекнул:

— Ведь ты был нашим товарищем?

— А кто, если не товарищи, скажут тебе правду?

Я не оправдывался, так как был прав, но ответа он не понял. Мы разошлись, жалея друг друга. Оказывается, слушать его — и есть настоящее товарищество, а ему выслушивать других не обязательно. Этовеличайшая ошибка любого возвысившегося «нового демократа», атавизм, не дающий ему понять, что не он выбирал нас в свои слуги, а мы избрали его своим руководителем. Из–за такого отсутствия взаимопонимания и происходят все беды нынешней демократии.

Близились выборы, а в нашей фракции только тол кались, как на блошином рынке, следили друг за другом, делили власть, которой практически не было, пока, наконец, фракция не стала рассыпаться и разбегаться по сторонам. На выборы нужны были средства, поэтому наши лидеры придумали соломоново решение, чтобы их собрать. Поскольку Киркилас был слишком охоч до чужих денег, заняться финансами было поручено Ю. Каросасу, еще большему «копейколюбу», а Киркилас должен был честно руководить всей пропагандой и агитацией за «спасибо». Умнее не придумал бы и сам Франк Крук[36]. Это была мудрость близящихся похорон.