Песочное время - рассказы, повести, пьесы - Олег Постнов

- Ah, Serge! - с веселым раскаянием воскликнула она, лукаво вскидывая округлившиеся брови. - Je l'oubliais completement... Excusez du peu, mon ami!* - Она забрала у него цветы и, прихватив по дороге с трюмо тётушкину вазочку (очень хорошенькую, из тех, что только и жди от мужчин), отправилась набирать в ванной воду. Кис, наблюдавший всю сцену с немым участием, оживленный, кроме того, французскою речью Ёлы и от нее сразу повеселевший - Ёла заговорила по-французски не без расчета на его снобизм, - благосклонно кивнул Гаспарову.

- А propos, - грассируя, произнес он. - Я тут узнал стороной, что, кажется, в этот раз поторопился удрать с урока. Говорят, ты держал речь?

Гаспаров слабо усмехнулся.

- Ну... если это можно назвать речью, - признал он скромно. Осведомленность Киса ему польстила. Он, кстати же, был не прочь поговорить с ним о чем-либо, хоть и об этом, в особенности еще потому, что остерегался слегка какой-нибудь новой заминки.

- Так-с. Однако ж, по слухам, Горгоночка сегодня окаменела наконец сама, - продолжал неторопливо Кис, смакуя тонкость намека.

- Горгона? - Гаспаров взглянул на него с удивлением, отчасти, впрочем, деланным. - Может быть; но она, мне кажется, была довольна...

- Ха! - хмыкнул вдруг Пат, поворачиваясь в их сторону, и даже хлопнул себя ладонью по колену. - Будет врать-то! Оттаскал за бороду Толстого так т(к и говори. "Была довольна"!! - Он вдруг весело и громко захохотал.

- Я, по крайней мере, не этого хотел, - оправдался Гаспаров, еще больше удивившись веселости Пата, а также и тому, что тот вообще проявил интерес к участи классика: литература занимала его в последнюю очередь в жизни.

- Ну-с, это тут не главное, положим, - заметил с важностью Кис, многозначительно сдвигая брови. - Тут, вот видишь ли, любопытен уже самый предмет. Признаться, я пожалел даже... впрочем, я это уже говорил; да, так вот: что, собственно, у тебя там вышло с Львом Николаичем?

- Подождите, не спорьте еще, - попросила Ёла, выходя из ванной с вазочкой и цветами в руках. - Я тоже хотела слушать. - Вазочку она унесла в "келью".

- Да мы, может быть, вовсе спорить и не станем, - возразил Гаспаров. - И к тому же, - он неуверенно посмотрел вокруг, - всем наверное... не интересно?

Всем и в самом деле не было интересно. Мало того: увидав действительную опасность попасть на литературный спор, слишком уже напоминавший продолжение урока, все еще скорей оживились посторонними делами, приняв вид равнодушия к разговору между Гаспаровым и Кисом. Исключение, правда, составил Пат и с ним вместе вежливая Ёла, озабоченная вообще необходимостью занять гостей; но и со стороны Пата это уже было странно. Он, очевидно, имел в виду какой-то свой интерес, вмешиваясь в ход беседы, и слишком явно преследовал цель, далекую от Толстого, так что Гаспаров отметил это про себя мимоходом, присматриваясь к нему. Как ему показалось - может быть, не напрасно, - он понял Пата вполне.

Пат, между тем, предпочитавший всегда быть в курсе чужих дел, нежели докучать кому-либо своими, наделен был, действительно, чертой, хотя и тайной - во всяком случае оберегаемой от лишних глаз, - но известной тем, кто близко знал его. При общей своей веселости и безвредности нрава, а также при внешнем добродушии Пат иногда намеренно, но словно бы невзначай любил стравить кого-нибудь друг с другом и после посмотреть, что из этого выйдет. Сегодня эта его черта разыгралась уже в полной мере. Ему удалась штука (как он ее про себя называл) с Лёнчиком и Светой, и теперь он, увлекшись было мыслью напустить еще Гаспарова на Киса, принялся как раз раскидывать в уме план, когда увидел, что толку не выйдет. Прежде всего, "самый предмет", вопреки кисовым уверениям, не вызывал должного задору. К тому же и Гаспаров, по всему судя, никакой охоты спорить не имел, а, напротив, вгляделся в Пата с таким любопытством, что тот тотчас же махнул в душе на все рукой, рассудив за лучшее подождать до следующего раза; у него и вообще были вкус и сноровка. Кис же, разумеется, по простоте своей ничего этого не заметил.

Однако внутренние силы, те самые, чье посредство, может быть, равно движет народами в истории и горсткой людей, собравшихся вместе на чай, эти силы решительно были теперь не на кисовой стороне. Тристан как раз сменил ленту в магнитофоне, зашипев, она побежала под валёк, и тотчас звон, грохот и визг, отмеренные ровными долями ритма, наполнили studio. Света и Ира вскочили. Из всей компании порядочно танцевать умели одни они, к тому же и места было мало; Гаспаров с фальшивой улыбкой посторонился, Пат разулыбался искренне, хотя его и принудили уйти с пуфа в свободное кресло, а более всех завеселился сам Тристан, который под шумок, поднятый им, стащил с блюда угол ёлиного пирога, взобрался задом на стол и принялся жевать в такт, роняя на брюки крошки; ему было приятно, что музыка имела успех, и он подмигнул Ёле, вернувшейся из "кельи" и тоже с удовольствием отметившей, что вечер пущен и все идет своим чередом. Тут, кстати же, мелкое, но примечательное событие произошло между нею и Патом, придав ходу вечера отчасти уже иное направление и задев за живое Гаспарова, отвлекшегося было своей мыслью... Случилось это так:

Выйдя из "кельи" в зал и остановившись в стороне у шкафа чтобы не мешать танцующим, Ёла поискала глазами, куда бы присесть, но не нашла. И вот, вопреки ее воле, даже, пожалуй, застав ее врасплох, уверенной и твердою рукой Пат вдруг привлек ее к себе и, как она ни противилась она под конец даже молча ткнула его кулачком в плечо, - усадил ее себе на колени. При этом он так же все продолжал улыбаться, глядя мимо нее на Иру и еще больше на Свету, и с прежним искренним любопытством следил, как у той подрагивают от танца груди. Ёла смирилась. Собственно, это и было то, что требовалось ей: чуя твердую ладонь Пата, она могла, конечно, позволить себе строить глазки на стороне кому угодно и даже думать излишне тепло о Лёнчике, не беспокоясь вовсе за свой душевный уют. Ее не слишком волновало и то, что иногда ради этого приходилось сносить патовы выходки, как, например, и теперь: последнюю неделю он не казал к ней глаз, где-то околачиваясь. В этом, к слову же, заключалась и та ее обида, за которую Ёла думала отплатить ему, кокетничая с Гаспаровым; теперь ей это не удалось. Улыбчивый, но непреклонный Пат, как видно, знал толк в основании женских симпатий.

Однако же Гаспаров, слишком явно отставленный и оказавшийся теперь в стороне ни при чем, был вопреки логике обижен и надулся про себя. Ему стало тотчас скучно и особенно гадко от сознания собственной, излишней во всем происходящем роли, уже успевшей к тому же, назло ему, его увлечь; он иронически осклабился и прищурил глаза, одновременно сузив перед собою взгляд в расчете не глядеть в сторону кресла, и в уме его сейчас же представилась вероятность такого именно исхода, но только серьезного, на фоне глубоких чувств и надежд. Говорить ему вовсе расхотелось.

Наоборот Кис как раз ощутил прилив сил. Не находя в танцах толку, но не упуская из виду и освободившийся диван, он подхватил под локоть Гаспарова и увлек его за собой, продолжая болтать с легкостью, обыкновенно означавшей в нем крайнюю степень возбуждения: он давно уже считал минуты, не осмеливаясь часто глядеть на циферблат, и заранее даже дрожал в глубине рук и колен, ожидая Машу.

- Не подумай, чтобы я был толстовец, - говорил он, усаживая Гаспарова подле себя и сам садясь к нему вполоборота, с уже приготовленной сигаретой в руках, - отнюдь; и потом, конечно, я понимаю, из того, что Светка тут плела, половина вранье, остальное глупость. Но... и однако: это что же, действительно твой взгляд, будто Толстой - гм! - не художник?

Гаспаров, нехотя изображавший участие в то время, пока Кис говорил, при последних словах его усмехнулся и поглядел внимательней. Кис и вообще-то из всех присутствующих вызывал в нем менее всего беспокойства, а его навязчивость в вопросе с Толстым показалась Гаспарову забавной.

- Положим что да, - сказал он уже без следа в голосе от своего прежнего смущения. - Что из этого?

Кис удовлетворенно кивнул.

- Это, разумеется, оспорить нельзя, - живо заявил он, садясь удобнее и загнув высоко ногу, от чего еще больше поворотился в сторону Гаспарова. - Но позволь узнать: почему?

- Это уж другой вопрос, - сказал Гаспаров, который не решил еще про себя, уклониться ли ему или нет от разговора. Досада и проистекающая из нее лень - следствие любого, даже минутного разочарования - не вполне еще в нем улеглась, а потому он прежде нахмурился и даже словно бы остался недоволен собою в том, что все-таки заговорил под конец. - Я, впрочем, не имел того в виду, чтобы Толстой был плохой писатель, объяснил он. - Я, видишь ли, думаю, что он был попросту больше, чем писатель, а это-то и худо.

- А! так давай спорить, - тотчас оживился Кис. - Тут уже, по крайней мере, есть предмет и взгляд... И хорошо: пусть он больше чем писатель; чт( в этом дурного?

- Дурно не это само по себе; плохи следствия, - продолжал Гаспаров, смиряясь постепенно с необходимостью говорить и уже следуя мимикой ходу слов. Он принял небрежную позу и изобразил на лице равнодушие ко всему прочему. - Собственно, это вопрос религии.