Тень Земли - Mихаил Ахманов

Из Поучений Чочинги Крепкорукого

Часть IV. ПУТЬ СМЯТОГО ЛИСТА

Глава 10

Спина Ричарда Саймона, обтянутая рубищем, ссутулилась, глаза слезились, руки, связанные крест-накрест, бессильно повисли, босые ноги дрожали на каждом шагу, кожу на шее и лице избороздили морщины. Вдобавок она была подкрашена ореховым соком, и это обстоятельство, вкупе со всем остальным, делало Саймона старше лет на тридцать. Если б Чочинга увидел его, то был бы доволен учеником: сейчас Дик Две Руки походил не то что на смятый лист, а на щепотку кладбищенского перегноя, которой предстояло в самом скором времени вернуться туда, откуда ее извлекли.

Под присмотром вертухаев он ковылял в цепочке из семи заключенных и был в ней, безусловно, самым жалким. Звали его Митьком по прозвищу Корявый, и, как утверждалось в сопроводительных бумагах, он был изловлен в Санта-Севас-та-ду-Форталезе у самодельного печатного станка и доставлен в Рио. Считалось неважным, что именно печатал Митек, стихи, прокламации или картинки с голыми девками; печать являлась прерогативой власти, и раз Митька поймали за таким занятием, он был политически неблагонадежен. Но политических криминален в ФРБ не признавали, используя иное определение, настолько древнее, что никто не помнил, откуда оно взялось и какими событиями вызвано к жизни. Никто, кроме Ричарда Саймона. Он единственный, осведомленный о прошлом, мог рассмотреть понятие «враг народа» в исторической ретроспективе и даже назвать страну и причины, в силу коих этот термин вытеснил другой – «враг царя и отечества».

Цепочка преступников медленно тащилась вверх по дороге, выбитой в скале. Справа – обрывистый склон, море и город – черепичные кровли, полоски зелени на бульварах, мачты, машины, фабричные трубы. Слева тоже склон, серо-синеватый камень, не успевший растрескаться под действием солнца, ветров и дождей, а над ним – стены, бойницы и башни.

Форт. Узилище врагов народа.

Такой приговор надо было заслужить. За малые вины – за воровство, за нарушение порядка или неправильный образ мыслей – в ФРБ били кнутом и ссылали в кибуц, тем дальше, чем серьезнее вина. За вины средние – разбой и грабеж, неуплату налогов, особенно «черного», и за убийство – полагалось висеть над ямой, а как альтернативный вариант существовали Разлом и рудники. Разумеется, для «шестерок», так как в бандеро разбой, убийство и грабеж были не преступными деяниями, а прямым служебным долгом. Самым тяжким считалось нарушение монополии кланов: контрабанда на морских и речных путях, торговля топливом или спиртным, денежные ссуды под проценты, несанкционированные зрелища и запретные ремесла, к которым относились печатное и оружейное, а также занятия радиотехникой и горными изысканиями. Все это было достаточным поводом, чтоб сделаться врагом народа, и за такие вины каждый клан карал преступников на месте, в соответствии со своим обычаем: их пускали плыть по бурным водам, бросали в термитники и муравейники либо скармливали пираньям и кайманам. Если же преступнику везло и он попадался в лапы закона – то есть смоленским, – его препровождали в Рио, в центральную тюрьму, где он сидел до праздничных торжеств и обязательной публичной казни. Тюрьмой являлся Форт – подвалы над Старым Архивом, уходившие в землю на три этажа.

Дорога кончилась на небольшой площадке перед воротами. Пока синемундирные передавали заключенных стражам в зеленой униформе «штыков», Саймон разглядывал башни. Интересующая его располагалась с юго-восточной стороны, где, как он помнил, утес обрывался к морю; с площадки он мог увидеть только ее вершину, зубцы парапета и торчавшие над ними антенны. Та, что имела форму параболоида, казалась отсюда огромным решетчатым прожектором, нацеленным в зенит.

Карабинер ударил его прикладом:

– Шевелись, старый хрен! И пасть захлопни, чтоб слюной сапоги не замарать!

Через калитку в железных воротах заключенных погнали во двор, а оттуда – в наклонный проход под аркой, уходивший под землю и перекрытый решетками. Проход тянулся метров на двадцать пять. В конце его были лестница, дверь со смотровой щелью и надзиратели, мужчины в возрасте, явно негодные к строевой: один – одышливый и толстый, другой – на деревянной ноге, третий – одноглазый, остальные – тоже не без потерь. Толстяк – видимо, из местных бугров – пересчитал пополнение, шевеля губами и заглядывая в бумаги, потом распорядился:

– Шестерых – в верхний коридор, а этого… Кто он, мертвец ходячий? Митек? Этого – вниз! Спустив к Хайлу в помойку. – Надзиратель оглядел Саймона, неодобрительно покачивая головой. – Присылают всякую гниль. На месте, уроды, кончить не могли. Какой с него прок? Какое развлечение? Над ямой часа не провисит, загнется. Или в камере сдохнет. К Хайлу его! Сунуть напротив! А остальных – сюда!

Дверь открылась, в лицо Саймону пахнуло затхлым воздухом, и он разглядел широкий, скудно освещенный проход с темными нишами по обе стороны. В нишах что-то шевелилось и сопело. Один из стражей двинулся вперед, тыкая в ниши дубинкой, двое стали заталкивать в дверь узников.

– Вниз! – Палка уперлась в ребра Саймона. – Вниз, падаль!

Он потащился по лестнице, охая и вздыхая, кренясь набок, словно попавший в бурю корабль. Одноглазый надзиратель шагал следом, не скупясь на ругань и пинки. Бил он исключительно под копчик, и после каждого удара Саймон корчился, стонал и приседал, будто с трудом удерживаясь на ногах.

Первый лестничный пролет, площадка, дверь под тусклой лампой – в точности как наверху. Второй пролет, площадка, дверь. Здесь лампа не горела, а смотровой «глазок» был серым от пыли. С наклонного потолка свисала рваная паутина, стены были не сложены из каменных глыб, а вырублены в скале или выжжены лазером – Саймону показалось, что он разглядел натеки оплавленного камня. Но это могло быть игрой воображения. Он видел в полутьме гораздо лучше, чем его тюремщик или любой нормальный человек, но черные пятна на темных стенах были едва различимы. Возможно, это проступившая сырость либо копоть от факелов и фонарей.

С площадки лестница уходила вниз, в абсолютно непроглядный мрак. Саймон шагнул к ступенькам, однако тут же раздался окрик одноглазого:

– Стоять, ублюдок! Здесь!

Надзиратель возился у двери, со скрипом проворачивая ключ. Саймон, уткнувшись в стену, ощупал ее кончиками пальцев. Неровная, в буграх и впадинах, но гладкая… Значит, все-таки лазер, решил он. Скорее всего эти подземные тоннели и камеры выбиты взрывами, а после их обработали излучателем. На «Полтаве» и на других боевых кораблях имелись разрядники. Саймон даже припомнил их мощность – восемьсот киловатт в миллисекундном импульсе.

Дверь, взвизгнув, растворилась.

– Шагай! – Одноглазый толкнул его в коридор, освещенный не электрической лампой, а керосиновым фонарем, который висел у низкого сводчатого потолка. В нос Саймону ударило зловоние. Пахло здесь гораздо хуже, чем на помойке – мочой, фекалиями, потом и могильной сыростью заброшенного склепа. Коридор был гораздо уже, чем наверху, но с такими же глубокими зарешеченными нишами. Одноглазый снова заскрипел ключом, дернул решетку на себя и толкнул Саймона в камеру.

– С новосельем, старый пень! Жрать будешь вечером. Жратвой у нас не балуют – меньше жрешь, меньше гадишь. Зато компания имеется, так что можешь или спать, или болтать. С ним, с Хайлом, – надзиратель вытащил нож и ткнул лезвием в нишу, что темнела в противоположной стене. – Руки давай!

Узник вытянул связанные руки. Нож полоснул по веревке, решетка задвинулась, лязгнул ключ в замке, потом одноглазый прошаркал по коридору, хлопнула дверь на лестницу, и стало тихо.

Саймон огляделся. Камера напоминала гроб – пять шагов, в длину, три – в ширину. Прутья решетки были толщиной в два пальца, проржавевшие, но еще прочные; из дальнего угла воняло, каменный пол холодил ступни, под низким потолком не удавалось выпрямиться в полный рост. Зато – безлюдье, тишина, покой.

Он уселся на пол у решетки, с облегченным вздохом выпрямил спину и принялся тереть запястья, попутно размышляя, чем занимается в эту минуту Митек Корявый. Настоящий Митек, пропавший где-то по дороге из Севасты в Рио, вместе со своей охраной… Подмену совершил Пачанга, и надо думать, что сидит теперь Митек в каком-нибудь тайнике в лесу или в горах, намного более уютном, чем камеры Форта. Самое время ему помолиться, думал Саймон, за всех своих освободителей, за Майкла-Мигеля, Пачангу и его парней, а также за брата Рикардо, который решил проинспектировать Старый Архив.

– Эй, козел! Хуянито! – донеслось из ниши напротив, и Саймон неторопливо повернулся. Жуткая физиономия уставилась на него: нос с вывороченными ноздрями, огромные зубы в широком рту, сальная грива, сливающаяся с нечесаной бородой и рыжей шерстью на груди. Грудь, а также руки и плечи мощные, мускулистые, – не хуже, чем у борцов из Сан-Эстакадо.