Троянская тайна - Андрей Воронин

Тем не менее, очутившись после жаркой улицы в кондиционированной прохладе пассажирского терминала, Анатолий Владимирович испытал немалое облегчение. Таможенный контроль он прошел без проблем, поскольку из багажа при нем имелся только кейс с личными вещами и приобретенной в магазинчике на нейтральной территории бутылкой шотландского виски. Гальцев точно знал, с кем разопьет эту бутылку, а главное – за что. За успех этого великого начинания – вот за что. За это было уже немало выпито, с речами и без, но теперь, когда успех был по-настоящему близок, буквально рукой подать, грех было не выпить за него еще разок – просто чтоб не сглазить, не спугнуть удачу.

Он представил, как усядется на мягкий диван в гостиной, как откроет бутылку и, не спеша потягивая из низкого широкого стакана жидкий янтарный огонь, расскажет, как у него все прошло там, в Австрии. А поскольку все прошло просто превосходно, разговор обещает быть приятным – очень может статься, даже с намеком на увеличение причитающейся ему доли. Прибавку Анатолий Владимирович заработал, это факт...

Гальцев был из тех художников, кто, не добившись успеха на родине, делает себе имя и довольно приличные деньги за рубежом. Много лет подряд он мотался по Европе, навьюченный упакованными в целлофан картинами, и за это время как-то незаметно стал своим человеком во многих галереях на огромном пространстве от Варшавы до Лиссабона. Не то чтобы он был с галерейщиками запанибрата – на русских Европа всегда смотрела косо, за что русские испокон веков платили ей взаимностью, – но кое-какими полезными связями в мире тамошнего так называемого искусства обзавелся. Кое-кто из владельцев галерей был, как водится, не совсем чист на руку, и именно с такими людьми Гальцев старался сойтись как можно ближе. Через одного из них он даже продал собственноручно изготовленную копию Шагала, благо копировать Шагала – дело нехитрое и справится с ним любой дурак.

Галерейщики имели выход на коллекционеров, а те, в свою очередь, на других, более богатых, которые жили в обнесенных высокими каменными стенами особняках и даже средневековых замках и не затрудняли себя общением со всякой швалью и мелюзгой, вроде владельцев сомнительных галерей и их приятелей из далекой пьяной России. Заставить их снизойти до такого общения и было главной и единственной целью предпринятой Анатолием Владимировичем поездки. В этот раз он отправился в Европу налегке, без опостылевшего груза картин и принадлежностей для их написания, с тугой пачкой денег на дне кейса, и не рейсовым автобусом, как когда-то, а самолетом "Люфтганзы", исполненный сознания собственной значимости и важности доверенной ему миссии. Потому что без него, Анатолия Владимировича Гальцева, и его связей с европейскими галерейщиками гениально задуманная и филигранно осуществленная афера полностью теряла смысл...

Миссия на него была возложена непростая, требовавшая большой осторожности и длительных переговоров. Эти самые предварительные переговоры, а именно многодневные хождения на цыпочках вокруг да около, чтобы, упаси бог, чего-нибудь не вышло, отняли уйму времени. Гальцев улетел из Москвы в середине мая, а вернулся только к началу сентября. Разумеется, никто не потрудился проинформировать Анатолия Владимировича о событиях, происходивших на родине в его отсутствие, – ни письменно, ни по телефону, ни каким-либо иным способом. Он регулярно, не реже раза в неделю, общался по телефону с Игорьком, и на его вопросы, как дела в Москве, тот неизменно отвечал коротко и исчерпывающе: "Все путем".

Словом, Гальцев ничего не знал, и именно по этой причине настроение у него было приподнятое и праздничное. Увидев в зале ожидания Игорька, который явился его встречать, он искренне обрадовался и, воскликнув по-немецки: "Либер готт!", обхватил его руками и прижал к груди.

Правда, Игорька тут же пришлось отпустить, потому что от него разило, как от молотобойца после полной рабочей смены. Да и вообще, выглядел он неважнецки: бледный, несмотря на загар, заметно похудевший, с мешками под провалившимися, какими-то нездоровыми глазами.

– Что это с тобой, братец? – спросил Анатолий Владимирович, старательно выговаривая слова с легким заграничным акцентом – неважно, с каким именно. – Выглядишь так, что краше в гроб кладут.

– А, – вяло махнул потной ладонью Игорек, – жара достала. Да еще, как на грех, просквозило где-то. На улице без малого сорок градусов, а я, блин, простудился.

– Летняя простуда самая злая, – с видом знатока изрек Гальцев. – Ничего, старик. Не было бы хуже, а это мы как-нибудь переживем, верно?

– А то! Конечно, переживем, – солгал Игорь Чебышев.

Они пошли через терминал к выходу, беседуя о погоде. Какая погода в Москве, было видно невооруженным глазом и без дополнительных пояснений, поэтому Игорек сообщил лишь, что это чертово пекло держится уже третью неделю и что сердечников, астматиков и прочих слабосильных с улиц увозят пачками, так что "скорая помощь" совсем сбилась с ног. Гальцев в ответ подробно и обстоятельно поведал, какая погода в Австрии – переменная облачность, температура плюс двадцать два – двадцать четыре, давление умеренное, без осадков. Заодно он рассказал множество интересных, с его точки зрения, вещей, на которые Игорю Чебышеву было глубоко плевать. Австрия его не интересовала – его интересовали австрийские денежки. А когда по счетам будет уплачено, Австрия вместе со всем своим населением, Альпами, зальцбургами, венами и прочими достопримечательностями может, если ей так захочется, проваливаться в тартарары – Игорь Чебышев о ней не заплачет, не вспомнит даже, что была когда-то на карте такая страна – Австрия...

Но перебивать Гальцева Игорь, конечно же, не стал. Этот придурок был вроде токующего глухаря – пока говорил, ничего вокруг не видел, не слышал и не замечал. А ничего другого от него в данный момент и не требовалось. Требовалось, чтобы он, ничего не заподозрив, пересек стоянку и сел в машину Буры. И все.

– Ты картину-то пристроил? – спросил он, дождавшись короткой паузы в потоке словесного поноса, извергаемом на него стосковавшимся по родной речи Гальцевым.

Спрашивать было необязательно, потому что, не пристроив картину, Гальцев бы не вернулся в Москву. Кроме того, он подробно доложил обо всем по телефону во время их последнего разговора. Но Чебышев все-таки решил спросить, уточнить – словом, убедиться, что все действительно тип-топ. Потому что потом спрашивать будет не у кого.

– Обижаешь, старик! – жизнерадостно воскликнул Гальцев. – Майн либер готт! Все в полном ажуре, я же тебе говорил. Счета в швейцарском банке уже открыты, покупатели сгорают от нетерпения. Как только прибудет первый пробный образец, деньги сразу же будут переведены. Слушай, – сказал он, – какие мы все-таки молодцы! А? Скажешь, нет?

– Молодцы, молодцы, – кисло поддакнул Чебышев.

Они вышли из прохладного терминала под палящие солнечные лучи и не спеша двинулись к автомобильной стоянке.

– Такое дело провернули! – продолжал Гальцев. – Такое, что никому и во сне не снилось! Давай в следующий раз Царь-пушку умыкнем, а? Втюхаем ее какому-нибудь итальяшке, а он поставит ее у себя на лужайке и будет каждое утро суконкой начищать, чтоб блестела... А?

– Не вопрос, – через силу пошутил Игорь. – Только давай сначала с этим дельцем закруглимся.

– Так я же не спорю! – воскликнул Гальцев. – Работать, чтобы жить, а не жить ради работы... Надо отдохнуть, развеяться, дать серому веществу восстановиться...

– Нервные клетки не восстанавливаются, – зачем-то сказал Игорь.

– Либер готт! Ты отстал от жизни, старик! Восстанавливаются! Еще как восстанавливаются! Ученые установили это уже лет десять назад, если не раньше. И...

Гальцев осекся и стал как вкопанный, увидев впереди, на стоянке, потрепанный темно-синий "опель" и Буру, который лениво курил, прислонившись поджарым задом к пыльному багажнику.

– А этот здесь зачем?

Гальцев сильно недолюбливал Буру. Пожалуй, не столько недолюбливал, сколько побаивался, и тут Игорь Чебышев его понимал: Бура был из тех людей, кто вызывает у всех, кто с ним знаком, примерно одинаковые чувства. Ну, может быть, за исключением точно таких же отморозков, как он сам...

– Для безопасности, – ляпнул Игорь первое, что пришло в голову.

А что еще он мог сказать? Что Бура приехал встречать Толю Гальцева потому, что соскучился?

– Для какой еще безопасности? – немедленно всполошился Гальцев, и Игорь понял, что допустил ошибку. – Что случилось?!

У него сделался такой вид, словно он собирался немедленно рвануть обратно в терминал, локтями проложить себе дорогу к кассе и схватить билет на первый попавшийся рейс – неважно куда, лишь бы поскорее и подальше от Москвы. Ему наверняка мерещились всякие ужасы вроде бандитского наезда на их компанию – иначе зачем, для какой такой безопасности мог понадобиться костолом Бура? Игорь подумал, что, что бы там сейчас ни мерещилось этому трусливому ублюдку, того, что творилось здесь, в Москве, он просто не мог себе вообразить. Еще он подумал, что дело они провернули крупное, а вот людей в нем пришлось задействовать мелких, никудышных – не людей, а людишек. Третий сорт, отстой, муть, болтающаяся на дне хрустальной чаши большого искусства...