Троянская тайна - Андрей Воронин

– Какой? – удивленно спросил Сиверов, с готовностью елозя мышью по коврику.

– Тот, где крупным планом снято лицо этого... неизвестного.

– А вы уверены? – спросил Глеб.

Вопрос прозвучал мягко, без тени насмешки и даже без привычной иронии. Ирина ни в чем не была уверена, и меньше всего – в своем желудке, где только что съеденное яблоко уже устроило что-то вроде восстания, но в ответ лишь упрямо мотнула головой.

– Верните кадр, – повторила она.

Сиверов вернул нужный кадр и, отвернувшись от экрана, стал смотреть на нее с видом человека страхующего гимнаста, который выполняет смертельно опасный трюк под куполом цирка.

Подавшись вперед, Ирина посмотрела на экран и быстро отвернулась.

– Уберите, – сдавленным голосом попросила она. – Выключите, пожалуйста.

Сиверов сразу щелкнул кнопкой мыши, и жуткое видение раздутого синего лица исчезло, сменившись мирной картинкой заброшенной аллеи, усыпанной золотой осенней листвой. Ирина смотрела на эту заставку, и ей казалось, что она, как надутый водородом резиновый шарик, плавает где-то там, среди старых, вызолоченных октябрем деревьев, и из-за каждого ствола, подстерегая ее, выглядывают мертвенно-синие нечеловеческие рожи с голодным блеском в холодных рыбьих глазах.

Потом откуда-то издалека, будто с другой планеты, послышался прозаический звук вынимаемой из бутылочного горлышка пробки, коротко булькнула жидкость, и в ноздри Ирине ударил знакомый запах – резкий, но приятный.

– Залпом, – скомандовал Сиверов, и Ирина повиновалась, как дисциплинированный солдат-первогодок.

Коньяк опалил вкусовые рецепторы и гортань, а мгновением позже мягко взорвался в желудке, разлив по всему телу приятное, животворное тепло. Прислушиваясь к этому ощущению, Ирина вдруг поймала себя на странной мысли, что здесь, в этой квартире и с этими людьми, она находится – что-что? ну да, вот именно! – на своем месте. Музыка, туш! Кандидат искусствоведения Ирина Константиновна Андронова на исходе тридцать первого года своей жизни наконец-то открыла свое настоящее призвание! И призвание это – сексот, тайный агент ФСБ... Господи!..

Тем не менее это было так. Отец приучил ее не кривить душой, по крайней мере перед собой, и, сидя с закрытыми глазами и с пылающим от коньяка желудком в собственной (ха-ха!) конспиративной квартире, Ирина очень четко осознавала, что вот эти двое – генерал ФСБ Потапчук и его неразлучный спутник, охотник за головами и мрачный шутник Глеб Сиверов – наиболее подходящая для нее компания. По крайней мере, в данный момент. По крайней мере, до тех пор, пока это дело не будет закрыто и кто-то не ткнется ненавистной мордой с расплющенным, перебитым носом в грязный бетонный пол и не почувствует, как на его заведенных за спину запястьях с характерным щелчком сомкнулись стальные браслеты наручников.

Вот тогда, и только тогда, наступит время для всего остального. Для докторской диссертации, например. Для привычных походов в музеи и на презентации открывающихся выставок. Для поездок за границу и для тамошних, заграничных, музеев и картинных галерей. Для умных бесед с умными собеседниками, которые не чета Глебу Петровичу и даже Федору Филипповичу. Генерал, а не знает, что такое лессировка!

– Еще налить? – спросил заботливый Сиверов, и Ирина усилием воли заставила себя открыть глаза.

– Спасибо, мне хватит, – сказала она и с неожиданной откровенностью добавила: – А то меня совсем развезет, и я начну нести околесицу.

Это заявление, как ни странно, было воспринято присутствующими вполне нормально и едва ли не с одобрением. Федор Филиппович только недоверчиво хмыкнул (дескать, а надо ли прибедняться?), а Сиверов мягко отобрал у нее пустую рюмку, без стука поставил ее на стеклянную крышку стола-аквариума, где обитали потенциальные людоеды, и сказал:

– Эксперимент был довольно рискованный. Интересно было бы узнать, каков результат.

– Результат нормальный, – уверенно заявила Ирина, подавив желание громко, на всю квартиру, икнуть.

– Правда? – переспросил Сиверов.

В глазах у него уже скакали знакомые веселые чертики, но на этот раз Ирина не обиделась. Во-первых, чертики были не злые, а вот именно веселые, а во-вторых, у нее было чем удивить этого насмешника.

– Правда, – сказала она. – Я его знаю.

– Так, – сказал Сиверов и налил себе коньяку в рюмку, из которой только что пила Ирина, сделав это, судя по всему, чисто машинально.

Вид у него был обалделый. Что и требовалось доказать.

– До чего же все-таки иногда бывает полезно иметь своего человека в мире изящных искусств, – рассудительно заметил Федор Филиппович и, потянувшись через стол, ненавязчиво отобрал у Глеба полную рюмку. Сиверов проводил рюмку рассеянным, задумчивым взглядом. – Так кто же он, наш мистер Икс?

– Андрей Яковлевич Зарубин, – сказала Ирина и была вынуждена снова прикрыть глаза, потому что до нее вдруг дошло: та раздутая, как наполненная кислородная подушка, объеденная речной мелюзгой, сине-серая, как у Фантомаса, физиономия – это и есть Андрей Яковлевич, добряк и балагур... вернее, то, что от него осталось. – Живописец. Крепкий живописец и даже талантливый, но, как теперь принято говорить, не раскрученный. Во времена его юности это дело еще не успели поставить на широкую ногу, а сам он по головам ходить не умел.

Сиверов с рассеянным видом достал из кармана пачку, сунул в зубы сигарету, а потом, спохватившись, протянул открытую пачку Ирине. Та с благодарным кивком взяла сигарету, прикурила от поднесенной Глебом зажигалки и, морщась от дыма, продолжала:

– Он был добрейший человек. И очень несчастный. У него очень сильно болела жена... Да что я говорю – сильно! Она была просто неизлечима, и об этом знали все, в том числе и сам Зарубин. Однако мизерный шанс на выздоровление в случае удачной операции сохранялся.

Федор Филиппович сочувственно кивнул, а потом вдруг взял и залпом выплеснул в рот коньяк. Он тоже был неизлечимо болен, и его болезнь называлась старостью.

Сиверов, которому в ближайшем обозримом будущем явно не грозили никакие хронические недуги, покосился на генерала с хорошо знакомым Ирине ироническим выражением и с явно преувеличенной услужливостью протянул Федору Филипповичу открытую сигаретную пачку. Федор Филиппович машинально потянулся за сигаретой, но тут же спохватился и, грозно сдвинув брови, метнул в Сиверова сердитый взгляд, тяжелый, как трехметровое копье древнегреческого пешего латника. Глеб молча спрятал пачку, а заодно с ней и улыбку.

– Это действительно очень грустная история, – продолжала Ирина. – Операцию надо было делать в Германии, никто из наших врачей за нее просто не брался. Это стоило огромных денег, которых у Зарубина никогда в жизни не было. Он унижался, просил у знакомых... К сожалению, я узнала об этом слишком поздно.

Сказав последнюю фразу, Ирина вдруг поняла, как фальшиво и двусмысленно она прозвучала. Это была чистая правда, но выглядела она как неуклюжая попытка оправдаться. Редкий человек даст большие деньги на заведомо безнадежное дело, зная при этом, что шансы вернуть их, пускай и без положенных процентов, практически равняются нулю. Потом-то, конечно, любой станет рассказывать всем и каждому, что если бы к нему обратились, если бы он только знал, то дал бы непременно.

Сиверов смотрел на нее внимательно и спокойно, хотя и с интересом. Иронических искорок в его глазах не было и в помине – он просто ждал продолжения, готовился впитывать в себя новую информацию, имеющую непосредственное отношение к интересующему его делу.

Федор Филиппович тоже смотрел на нее со спокойным ожиданием, рассеянно катая между ладонями пустую рюмку.

Они ей верили.

Она сказала: "Я узнала об этом слишком поздно", и они спокойно приняли ее слова на веру. Потому что они работали вместе. Потому что она принадлежала к их кругу – едва ли не самому узкому кругу доверенных лиц на всем белом свете. Раньше этот круг включал в себя двоих; теперь в нем появился третий.

– Кстати, – спросил Сиверов, – а когда именно вы об этом узнали?

– Когда Вере Ивановне уже сделали операцию, – сухо ответила Ирина. – Где-то в середине июня.

Потапчук и Сиверов переглянулись, и Ирина поняла, что вопрос был отнюдь не праздный.

– А когда она умерла? – спросил Федор Филиппович.

– Так вам все известно? – по привычке ощетинилась Ирина. – К чему в таком случае эта комедия?

– Вы сказали, что Зарубин был глубоко несчастным человеком, – терпеливо объяснил генерал и зачем-то понюхал рюмку. – Его жене была нужна дорогостоящая операция. Операцию сделали. Но Зарубин от этого счастливее не стал. Следовательно, операция не принесла желаемого результата, и пациентка скончалась.

– Через неделю после операции, – добавила пристыженная Ирина.

– Чтоб я лопнул, если это не мотив, – сказал Сиверов. – И если бы у всех преступников на свете были такие мотивы, я бы со спокойной душой ушел в дворники. Ей-богу!