Утопия - Марина Дяченко

Лидка устало улыбнулась.

Некоторое время они молчали, весь лагерь молчал. Это был удивительный, тихий, молчаливый лагерь, только тюкал где-то топор, и натужно ревел мотор в отдалении, и звенели мухи. А люди молчали. Ни смеха, ни плача, ни громких голосов.

В городе не было семьи, не пережившей потерю.

Остались по ту сторону апокалипсиса мать и брат Артема Максимова.

Погибли и Тимур, и жена его Саня, Яночка осталась круглой сиротой. Лидка знала, что мама каждый вечер молится перед тусклой обгорелой иконой. И каждый раз возмущенно спрашивает у того, кто на ней изображен: почему?! Почему именно они, молодые?!

– Артемка, а университет?

– Какой университет? – спросил Максимов шепотом. – Какая наука… после всего ЭТОГО?

– Поднимется, – сказала Лидка без особой уверенности.

– Поднимется, – после паузы отозвался Максимов. – Через пару лет. Я вернусь… к тебе. Или заберу тебя… туда, если устроюсь.

Надувались и опадали рыжие бока палатки.

– Ты уже завербовался? – просто спросила Лидка.

Максимов сглотнул. Облизнул губу. Посмотрел загнанно, как тогда у доски, в их первую с Лидкой встречу.

Следовало, наверное, улыбнуться. И потрепать его по плечу. И выразить уверенность, что да, конечно, это лучший выход, что через пару лет он сможет вернуться или забрать Лидку к себе. И тогда они поженятся, и будут жить мирно и счастливо, и умрут, возможно, в один день…

Лидка стиснула зубы. Она знала, что ТАК случится, но не думала, что это произойдет именно сегодня.

Именно сегодня, в этот жаркий-жаркий, озвученный мухами день…

И такое ощущение, будто ударили под дых.

За день до отъезда Максимов принес ей огромную фотографию Андрея Игоревича Зарудного. Из тех плакатов, что были напечатаны еще в позапрошлом цикле. Копия журнальной фотографии, когда-то лежавшей у Лидки под стеклом, только копия увеличенная; вырезанное из журнала фото сгорело вместе с квартирой, которую Лидка когда-то снимала.

– Где взял?!

– У Ярослава Игоревича.

– Что, он тебе прямо так и дал?

Максимов жестко усмехнулся:

– Я ВЗЯЛ, Лида. Хотя давать он не хотел.

Лидка представила себе эту картину – покосившийся аварийный дом, седеющий Славка в дверях старой квартиры и перед ним – такой вот плечистый, здоровенный, уверенный в себе парень.

– Ты что, с ним дрался?!

– Да ну, мне еще с ним драться, – безмятежно отозвался Максимов. – Он же… струсил, короче говоря.

Лидка облизнула губы.

– Артемка, а если он пойдет в милицию?

Максимов снова усмехнулся, на этот раз снисходительно.

– Да ты что, Лид. Какая теперь милиция?

Лидка взяла в руки старый, пропахший пылью свиток. Развернула; краски, конечно, давно поблекли, но улыбка Андрея Игоревича оставалась прежней.

Теперь он был моложе Лиды Сотовой. По крайней мере на вид моложе.

…Пустые оболочки. Существа безмозглые и бездушные. Всякий, кто видел их, согласится с этим суждением… Но вот закончен апокалипсис. Люди и высшие твари ушли в Ворота, низшие твари затаились, пережидая опустившийся на землю ад… И глефы, те, кто остался в живых и сумел насытиться, возвращаются в кипящее море. И покрываются пеленами, и становятся куколками, о которых нам неизвестно ни-че-го…

Говорят, что глефы – пустые существа, готовые принять в себя человека. И вот в начале нового цикла они перерождаются не только физически, но и внутренне. Говорят, души погибших во время апокалипсиса вселяются в дальфинов. Но души эти как бы спят и только изредка вспоминают бывшее с ними когда-то. Дальфины видят людей – и вспоминают, что сами когда-то были людьми. И очень часто ищут контакта, но люди видят в них убийц и людоедов и встречают их гарпунами и пулями…

Песок на берегу изрыт был колесами самосвалов. Удивительно, но кто-то где-то что-то отстраивал, у кого-то были самосвалы, кому-то понадобились песок и галька, раз он взялся добывать их прямо с городского пляжа. Тоже своего рода мародерство…

Лидка прошла дальше.

Пляжные зонтики, косо воткнутые в песок, похожи были на жутковатый лесок-уродец. Трепетали на ветру лоскутки расползающейся ткани, ржавые спицы торчали во все стороны, будто лучи бракованных железных солнц. Говорят, с одного из пляжей порывом ветра сорвало все зонтики. И они летели, кувыркаясь, и опустились где-то в городе, причем в падении поранили с полдесятка человек…

Лидка шла, увязая по щиколотку. Ее старые кроссовки давно были полны песка, песок перетекал между пальцами ног, сперва Лидка морщилась, а потом притерпелась. Ритм шагов затягивал; так борются с зубной болью – четыре шага вперед, четыре шага назад, из угла в угол тесной кухоньки…

Лидка шла, тупо глядя перед собой.

В прибрежных камнях лежал на боку прогулочный катер. На остатках снастей сохли какие-то тряпки, от катера тянуло дымком – видимо, и там кто-то живет.

Лидка обошла тушу дохлого корабля. Шагать становилось все труднее, песок сменился сплошным нагромождением камней. Лидка упала и поранила колено, поднялась и, шипя сквозь зубы, побрела дальше.

…Вероятно, настоящая любовь и обязана быть слепой. Настоящая любовь должна видеть потенциал великого ученого там, где его нет и быть не может…

Лидка криво улыбнулась.

Все злее жгло маленькое белое солнце. Наконец-то она выбилась из сил, присела на первый попавшийся камень, прикрыла глаза. Сквозь опущенные ресницы море казалось лужей расплавленного олова. И когда в этой луже замелькали черные спины, Лидка решила, что ей мерещится.

Дальфинов было штуки три.

Они были молоды. Они были, наверное, дети, почти младенцы, в глянцевой черной шкуре они существовали меньше месяца. Прежде они были яйцами в глубоководных кладках, а потом – чудовищными глефами, пожирающими все живое и мертвое… А потом короткое время – сонными неподвижными куколками. И вот теперь они полным ходом шли к берегу, не зная (или зная?), сколько пуль и гарпунов спят и видят, как бы войти в черный блестящий бок… Впрочем, теперь берег почти пуст. Никто не станет охотиться на относительно безопасных, поменявших шкуру людоедов.

Лидка сидела, поддавшись странному оцепенению. Дальфины то едва показывались над волнами, то выпрыгивали высоко в небо. Лидке казалось, что она различает их морды (лица?). И как будто они на нее смотрят. И идут к берегу специально затем, чтобы оказаться рядом с ней.

Она вспомнила, как когда-то смотрел на нее маленький удивленный глаз. И как потом этот глаз съели чайки.

Почему-то все, кто в ее присутствии стрелял в дальфинов, были ей неприятны. Гэошник Саша. Президент Стужа. Возможно, это совпадение. Даже скорее всего.

Дальфины подошли еще ближе. Гораздо ближе, чем это обычно случалось. Лидка сидела, не трогаясь с места.

Дальфины теперь делали вид, будто ее нет здесь. Облюбовали глубокое место почти у самого берега и затеяли, похоже, игру. То гонялись друг за другом, уходили на дно, то выскакивали наверх. Лидка оглянулась, нет ли на камнях стрелков, уж больно подставлялись прыгучие твари.

Берег был пуст.

Тогда Лидка, поколебавшись секунду, сняла футболку. Сбросила полные песка кроссовки, стащила спортивные штаны, скомкала и сунула в какую-то щель застиранное белье. Ссадина на колене отзывалась болью на каждое движение.

Попав в воду, больное колено сперва вспыхнуло, а потом как-то странно успокоилось.

Вода.

Ритм волн.

Лидке казалось, что она вообще ничего не чувствует. Ни ссадины, ни колющей боли в левой стороне груди, ни тридцати семи прожитых лет. Ни двух апокалипсисов. Ни гибели Зарудного. Ни ухода Максимова. Ни рук, ни ног.

Она растворялась, как кусочек сахара. Потихоньку и с удовольствием. Кажется, сквозь нее уже просвечивало солнце…

Она улыбнулась. Опустила лицо в воду. Без маски смотреть было плохо; размазанная черная тень прошла прямо под ней и вынырнула на поверхность в пяти метрах от Лидки.

– Привет, – сказала Лидка без страха и без радости.

Дальфин мягко ушел в воду. Рядом тут же вынырнул другой; при взгляде на его лицо (морду?) Лидке показалось, что это дальфиниха.

– Как у вас с половыми проблемами? Тоже, небось, нерест?

Третий дальфин подошел совсем близко. Лидка увидела его метрах в двух перед собой и даже успела испугаться.

Тугая спина провернулась колесом. Дальфин исчез.

Возник у Лидки за спиной.

«Сожрут, – подумала Лидка. – Сожрут, я поранилась, я пахну кровью…»

Дальфин повернулся боком, не сводя с Лидки острого глаза. Глаз был карий, как у Тимура.

Лидка протянула руку и коснулась его кожи.

На мгновение вспомнилось видение в створе мертвых Ворот. Когда Лидкины руки вдруг удлинились, не потеряв при этом чувствительности. Дальфин был, наверное, в двух метрах от Лидки, а она легко, не напрягаясь, дотянулась до него указательным пальцем. И рука непроизвольно отдернулась…