Лазурное море - изумрудная луна (СИ) - Евгения Кострова

Губы девушки были обескровлены. Слишком часто ей приходилось вонзать зубы в мягкую плоть, чтобы ненароком не откусить язык от боли, и за долгие месяцы, проведенные в заточении, она привыкла к агонии. Хороший способ, чтобы научиться выжить, особенно если судьба готовила ей нечто худшее и ужасающее. Она подняла взгляд на женщин, что выливали из прямых ваз розоватые жидкости, заполняя края каменной ванны, расставляя у подножия кристаллические мыльницы и чарки с медом и воском. Такие процедуры проходили при приготовлении женщин к ночи с посетителями красного дома, и неприятная мысль забрезжила где-то на краю сознания, отчего ее затошнило. В этот момент, она пожалела, что человек, в руки которого она попала первоначально, не исполнил свой приговор в действие, возможно, вкуси ее плоти, змей, она бы уже была в ином мире, отдаленным от столь страшного места подобного этому.

— Ты способна мыслить даже в таком состоянии, — вымолвил человек в задумчивости, очерчивая указательным пальцем треугольный подбородок, придававший его лицу отголосок старинной аристократичности, и какой-то неестественной красоты, — это хорошо. Я удивлен и впечатлен стойкости славянской крови, — он ухмыльнулся при произнесенных словах, прикрывая глаза.

— Действительно несгибаемы. Это меня привлекает в твоей заклятой культуре, это манит многие столетия моих сородичей к обездоленным окраинам, откуда ты пришла.

Айвен молчала, смотря на свои руки пустым взглядом, но взор все же скользнул к аккуратным и ухоженным кистям мужчины. Он вертел на мизинце кольцо с изумрудным отливом, а потом снял золотой ободок, с чеканными головами золотых львом, что когтями удерживали изумруд.

— Я думаю, что буду вознагражден за свои усилия, — прошептал он скорее для самого себя, нежели для нее, и, вытащив камень, опустил его в кубок с вином, который пододвинул девушке. Но она не шелохнулась.

— Тебе нужно это выпить, — настаивал с загадочной улыбкой арфист, и на какое-то мгновение глаза его расширились и потемнели, и, не обращая внимания не внезапно окутавшую их тишину, поднес к самим губам расписной бокал, когда женщины перестали работать и смотрели на двоих людей с замиранием сердца.

— Это ценное снадобье, ты наверняка слышала о нем, — шептал Арис, вдыхая воздух с хрипотцой в голосе. — Небольшие бутыли хранятся у самых благородных из вельмож, достать эликсир вечности крайне сложно. Обычно за такое убивают, — заметил он, обнажив зубы, — но я посчитал, что после того, как тебя смогут продать, в награду заполучу целый флакон с этим лекарством. Оно исцеляет любые раны, и даже старость приходит куда медленнее к порогу молодого тела.

Кубок переливался серебром и жемчужным светом, но Айвен смотрела на скользящую к краям жидкость, словно на яд, ей на миг представилось, что ножку с обнаженной богиней, что поддерживала основание кубка, оплетает кольцами толстая змея, стискивая прекрасную фигуру, обвивая черными кольцами своего склизкого тела, и чешуя блистала адамантом, будто горячей золой.

Она едва издала тихое восклицание, но связки в горле натянулись, и Айвен смогла произвести лишь неразборчивый хрип. Девушка обвела себя руками и чуть покачала головой из стороны в сторону, боясь беспокоить свежую рану, которая неприятно слипала волосы на затылке.

— Если ты думаешь, что я буду уговаривать тебя, то глубоко ошибаешься, — его глаза сузились, вспыхнув отражением голубого пламени багряных свечей, расставленных на высоких подсвечниках. Они горели, несмотря на то, что стояло солнце, это было неким ритуалом, сжигать сухие травы над горящими свечами и развевать аромат в пространстве палаток, в которых готовили женщин для ночи с мужчинами.

Пальцы Айвен вцепились в расшитые льняные подушки, когда она упрямо покачала головой. И ярость отразилась на лице молодого человека, ноздри раздулись, а черты лица стали резче, как на завершенной работе скульптура.

— Пей, — настойчиво произнес арфист.

— Нет…, - слабо выдавила девушка.

Что-то в его глазах мелькнуло, словно внутри безбрежной серости забрезжила и яростно грянула буря.

— Пей, — вновь сказал мужчина, не отрывая от нее своих глаз, и ее сознание поглотила темнота, оплетающая душу, все заволокло призрачным туманом. Голос его раздался монотонным эхом в ее ушах, пламя в светильниках встрепенулось. И тогда трепещущими пальцами она схватилась за кубок, делая большой глоток, и несколько капель упали на ключицы, стекая изумрудно-прозрачной волной к груди. Женщины затихли, и солнце играло на костяных эфесах мечей, на белоснежных каменных пилястрах, скользя по тонким медным стойкам светильников, заканчивающихся львиными фигурами, и золотые глазницы поглощали свет.

— Пей до конца, — тихо и грозно приказал он, поднимая молочную чашу с жасминовым чаем, который принесла одна из женщин, склонившаяся перед ним, и так и не поднявшая головы, пока мужчина пил. Руки ее застыли в неподвижной позе, но браслеты в образе единорогов и черепах немного подрагивали на воздухе, звеня легкой мелодией бубенцов. И Айвен испила напиток до последней капли, и сделала большой глоток воздуха, набирая кислорода в легкие, чтобы отдышаться и откашляться.

— Хорошая девочка, — шептал он, проводя пальцем меж ее груди и собирая оставшуюся влагу, чтобы слизнуть с кончиков своих пальцев, и в это же мгновение где-то в отдалении вновь заиграла музыка, барабаны и звонкие кимвалы.

Айвен все еще туманным взором посмотрела на свои ладони, удивившись прозрачности и светлости коже. Ногти были аккуратными и чистыми, пальцы прямыми, а на кистях рук, прямо на глазах затягивались рубцы с вмятинами от железных браслетов, что сдавливали вены. Девушка облизнула губы и почувствовала мягкость и полноту своих губ, какими они были прежде, еще до того, как она прибыла в Османскую Империю, еще тогда когда она играла на арфе, и с восхвалением стягивала грифы, чтобы настроить тонкие струны и читала стихи. Музыка была равносильна для нее сильному наркотику, поэтому она не смела слишком долго наблюдать через видимую преграду своей темницы за музыкантами, испытывая дикую зависть, что они могли почувствовать в своих руках тяжесть инструмента, ощутить вибрацию звуков, поднимающихся из стеклянных корпусов. Когда же ей сломали несколько пальцев, она думала, что ей вырвали сердце — так человек стоящий на твердости льдов погружается в морозную воду, от которой стынут вены и омертвляются нервы, когда льдины расходятся под ногами. Взгляд ее приобрел осмысленность, когда она опустила глаза на ноги, темнота глубоких ранений, куда заползали змеи, стягивались, а кожа становилась ровной и гладкой. Вздох изумления сорвался с ее губ, когда девушка приподнялась на софе, чувствуя небывалую легкость в каждой мышце, и в ней купался страх от увиденного чуда. Она слышала про это снадобье, но оно больше наводило ужаса, нежели благоговения.