Лазурное море - изумрудная луна (СИ) - Евгения Кострова

Немного задумавшись, и разглядывая черты ее лица, он провел по кружевным, искривленным линиям на ее ошейнике, шепча незнакомые слоги заклятия, что складывались в стихотворные строфы — неуловимые и чарующие, наречие было завлекающим, и она вслушивалась в то, как ладно произносят, словно балладу о любви, его губы. И путы разлетелись на сверкающие тяжелые осколки. Сначала она не могла поверить в чистоту воздуха, что проскальзывало без излишних препятствий в легкие, но дыхание было настолько полным и свободным, что когда она вобрала глоток кислорода, заполнившим рот, на кончиках ее ресниц заблестели слезы. Облегчение затопило, накрыло с головой. Ни один дворянин не сможет понять этого, принять за блаженный дар; как и ни один свободный человек, что жил в обыденности и бесцветной серости жизни — прочувствовать насколько прекрасной и благословенной может показаться жизнь. Когда можно дышать не трупным запахом и едким дурманом гнили, а когда полной грудью можно вбирать в себя свежей воздух, льющийся с вершины небосвода, когда жизнь проникает внутрь сердца, когда ветер обнимает, скрывая в своих ласкающих объятиях страстного любовника.

— Постарайся подняться на ноги, — прошептал он над ней, вставая и выпрямляясь в полный рост, откидывая волну серебристо-белоснежных волос за спину, и золотые подвески вспыхнули на кончиках его шелковистых лентах. Но когда она попыталась опереться ослабевшими ладонями на скользкие от ее крови плиты, то руки задрожали, и, не выдержав, она лицом рухнула вниз, больно ударяясь щекой о каменное ложе.

Он сделал резкий жест рукой в сторону стражникам, что остались подле него, и один из мужчин незамедлительно подхватил девушку на руки, подбирая под колени, и ее голова безвольно откинулась назад.

— Тебя осыплют золотом за такую покорность, обещаюсь, — произнес арфист приторным и хриплым голосом, словно предвкушая желанную награду. — Наш господин будет очень доволен после того, как я представлю товар в лучшем виде.

Ее вели вдоль открытой площади, освещенной полуденным светом, где били хрустальные фонтаны, и белоснежные розы заплетались в причудливые косы, и тернии обхватывали небесных драконов. Это было огромное пространство, заполненное чистейшей водой, что отражало в своих гранях бирюзовое небо, и они словно ступали по голубому эфиру, окруженному полными и загадочными узорами плывущих в таинстве своей вдаль облаков. Белоснежные и черные ониксовые дворцы запечатлелись на водной глади — все бело в белизне и спокойствие, и они ступали босыми ногами по мраморным белым плитам, в которые врезались округлые орнаменты цветов и восточных драконов. Ее посадили на кремовую софу в одном из алых шатров, и прозрачные занавесы поднимались, вспыхивая оттенками багрянца и меди, пока для нее готовили купальни в огромном бассейне из цельного опала, затопляемого горячей водой, от которой исходил сизый пар, и лепестки магнолии смешивались с благоухающими маслами в молочной жидкости.

Айвен дрожала, все еще прижимая руки к разъедающему горлу, кожа воспалилась, как лепестки багряной камелии, и гноилась, и немного надавив пальцами в основании шее, она почувствовала, как бело-прозрачная масса, скатывается на кончики пальцев, затекая под основание ногтей, смешиваясь с чернотой копоти и застывшей грязной кровью. И она удивлялась, как до сих пор не умерла от заражения крови, почему не поддалась лихорадке и ломящей боли в каждой конечности. Перед ней расставляли прозрачные кувшины с кремами и духами, раскладывали белые и пушистые полотенца, расставляли склянки с благовониями бальзамами, зажигали курильницы с успокаивающими настоями, встряхивали шелковые и батистовые ткани. Несколько мужчин внесли тяжелые сундуки из богатой темной древесины, покрытые золотыми арабесками, и когда ларцы раскрывались, женщины доставали сапфировые бусы, что падали на полы, звонко ударяясь о камни, ткани с великолепной вышивкой, пояса — широкие и узкие, расшиты крупными изумрудами и топазами, переливающимися в лазурь и глубокую синь; открывались шкатулки с жидкими помадами и золотистой хной, сверкающей на коже ярче истинного золота. Зеркала ставили на серебряные подносы, а гребни укладывали в прямоугольные подставки из красного нефрита вместе с браслетами и кольцами с лунными каменьями, расправляли длинные ленты из ситца, раскупоривали керамические горшки для притираний. Пол был устлан покрывалами из шкур белой лисицы, соболя и куницы, и алые шторы вздымались на теплом ветру, поднимая кружевные, упругие ленты дыма, поднимающих от медных светильников, пронизывали шатер таинством. Одна из женщин в шафрановой полупрозрачной накидке, сцепленной серебристым обручем, подняла к губам костяную флейту, и музыка полилась, пронзая диагональные столбы света, вплетаясь в виноградные лозы, огибающие ложе из белого камня с инкрустированной спинкой из опала и платины, по которому плелись белые азалии, а на подлокотниках восседали мраморные оскалившиеся мангусты и поднимающие голову вверх ласки.

Мужчина, вставший перед ней, поставил изысканный табурет с изогнутыми львиными ножками из дерева оливы, и удобно устроившись на нем поставив ногу на ногу, принялся изучать рабыню, останавливая внимательный взор на груди и нагих бедрах, на глубоких и уродливых шрамах, на выпирающих костях и сломанных, искривленных пальцах ног. И все же он отмечал про себя и даровитую красоту, которыми обладала перед ним сломленная тяготами плена женщина. Губы были ее бледны, как у утопленницы, разбиты, как алая брусчатка городов после прохода конных отрядов армии, но в них различался отлив разбавленного красного вина, которое готовят из лучших сортов темного винограда, а кожа могла бы сиять белизной лунной ряби на воде, не будь она осыпана ярко-розоватыми шрамами. В его глазах не возникло желания, они оставались тихими и безучастными, как тишина в глубине ночного лиса, орошаемого лишь лунным бризом. Ее волосы доходили раньше до середины спины, теперь же были длиннее, и ворохом скапливались где-то у поясницы, и за темной своей пеленой прятали обрисованную ожогами спину, покрытую водяными пузырями и красно-белесыми сморщенными полосами, оставленные раскаленными до расплавления камнях стены, к которой она была прикована больше года. Арис помнил, как девушку в первые недели своего появления поставили к белоснежному столбу наказаний, сорвав ту единственную и грязную одежду, которая у нее имелась, сковав руки и ноги медными оковами, и тогда один из самых жестоких надсмотрщиков рассек воздух хлыстом, разрубив нежную плоть с одного жгучего удара. Ее крик разнесся по плацу агоническим эхом, сводящим к краю безумия, и его кровь застыла в жилах, когда мужчина расслышал новый удар, что лишил ее сознания. Она была приговорена к пяти ударам за то, что посмела посмотреть на одного из выходцев знати, когда же он увидел черное клеймо рабыни на затылке, то посчитал это глубочайшим оскорблением, чтобы одна из изгнанниц посмела поднять на него свой взор. Ее могли убить, но оставили жить, поэтому расплаты была ничтожной в сравнении с иным исходом. И на протяжении всего года, его господин искал покупателя, в конце концов — прибыль было самым значимым для красного дома. Начальная ставка выкупа рабыни с северных окраин была настолько ничтожной, что даже на чашу зерна не хватило бы. Однако через некоторое время на столе главного управляющего стоял темный сундук, окованный рубиновыми камнями с лежащем внутри свертком пергамента, запечатанного красным сургучом с гербовой печатью одного из двенадцати великих домов Османской Империи, главных служителей самого Императора. Арис так и не узнал содержание письма, оно было сожжено, превратившись в горстку пепла, но к девушке в тот же вечер послали трех искуснейших целителей врачевать свежие раны. Дворяне были заинтересованы в приобретении рабыни с проклятых и запретных территорий. Славян покупали, но крайне редко. Больше их использовали для переводов с различных наречий или они становились подмастерьями в оружейных столицы, но женщин никогда прежде не оставляли в живых. Они были без надобности, не были образованы, разве что обладали красотой, в которой скрывалась сила и непревзойденная дикость, столь захватывающая, что у некоторых перехватывало дыхание. И по традиции женщин убивали, чтобы не пасть перед коварством чар их жгучей красоты, не успеть привязаться к воплотившимся демонам. Меньше чем через месяц пришли новые послания от других знатных домов с подношениями золота, которые приходили целыми караванами, прося оставить товар для них и предлагая совершенно неразумные деньги, на которые можно было бы построить целую флотилию кораблей и торговать с отдаленными от континента полуостровами.