Пропавшая улика. И на восьмой день - Эллери Куин

— А Сторикаи работал недавно в этой мастерской? — терпеливо допытывался Эллери. — Мог Кладовщик изготовить ключ?

— Гость, — столь же терпеливо ответил Плотник-Кузнец, — я знал Сторикаи всю жизнь. Он часто бывал здесь, поскольку был Кладовщиком, а я часто бывал на складе, поскольку я Плотник-Кузнец. Видеть здесь Сторикаи было так же обычно, как видеть птицу на дереве. Он мог изготовить сотню ключей, и я бы об этом не знал. Но… — широкие плечи генерала Гранта поникли, — больше его никогда здесь не будет. Все люди должны умирать — мы приходим в этот мир, занимая места, оставленные ушедшими из него, и уходим сами, освобождая места для других. Но никто в Квинане никогда не умирал так, как умер Сторикаи, и, когда я думаю об этом, мое сердце болит.

Эллери достал целлофановый конверт с пуговицей, которую извлек из руки мертвого Кладовщика.

— Вы когда-нибудь видели эту пуговицу раньше?

Плотник-Кузнец колебался.

— Это пуговица Учителя, — сказал он наконец. — Большинство пользуется костяными или деревянными пуговицами. Члены Совета, Преемник и Управляющий носят роговые, И только Учитель носит пуговицы из металла. — Плотник-Кузнец указал на странный символ на пуговице, и Эллери внезапно понял, что это заглавная буква «И», выгравированная квинанитским шрифтом, так напоминающим «канцелярский почерк», который бытовал столетие тому назад на расстоянии шести тысяч миль отсюда. — Буква «N» означает «пятьдесят» — священное число, которым может пользоваться только Учитель. — Снова поколебавшись, он робко осведомился: — Гость, не должен ли ты вернуть ему пуговицу?

Но Эллери уже вышел из мастерской.

В ткацкой мастерской изготовляли шерстяные одеяла, и горьковатый плесневелый запах овчины висел в воздухе, как туман. Ткач стояла у станка. Это была крупная женщина, которая, при наличии сигары, могла бы сойти за Эми Лоуэлл[64].

Ее голос был мягким и мелодичным, Да, она умеет не только ткать, но и шить. Да, Учитель приходил к ней вчера во второй половине дня. Он сказал, что потерял пуговицу от своей мантии, хотя мог бы этого не говорить, добавила Ткач с печальной улыбкой, она сразу это заметила. Ткач сразу же пришила новую — у нее хранится запас металлических пуговиц для Учителя.

— В котором часу это было, Ткач? — спросил Эллери, чувствуя себя не в своей тарелке в присутствии лучащейся дружелюбием женщины.

— В котором часу? — Она сделала паузу. — Странно, что ты об этом спрашиваешь, Гость. Я мало внимания обращаю на время. Ведь ткать и шить — это не кипятить молоко. Когда у меня на сердце легко, челнок словно летит, а когда тяжело, как сейчас, станок становится тяжелым и работа идет медленно. Вчера, когда приходил Учитель, я мало думала о времени, так как работала над новым рисунком. Могу я показать его тебе?

На фоне шерсти цвета пустыни женщина ткала птицу из черной шерсти. Эллери прищурился, глядя на нее, пытаясь определить, является ли легкое искажение результатом несовершенства рисунка или его усталых глаз. Внезапно он понял. Здесь была изображена не сама птица, а ее тень на песке. Иллюзия была поразительной.

— Вы сами это сделали?! — воскликнул Эллери.

— Тебе нравится? Я очень рада. Да, я выткала это для моего… для Учителя.

Оговорка подсказала ему, что Ткач была одной из жен старика. По непонятной причине его пульс участился.

— Я не думала о времени, — продолжала женщина, — но Учитель спросил меня, который час. Поэтому я посмотрела на старые золотые часы, которые достались мне от отца, а ему от его отца. Внутри часов надпись, которую никто из нас не понимает, даже Учитель. «От 17-го полка. Вера-Крус, Серро-Гордо, Монтеррей, 1848».

Эллери закрыл глаза. Постыдное эхо прошлого — это было уже чересчур[65].

— Имеется в виду, — сказал он, тщательно подбирая слова, — экспедиция, совершенная за поколение до того, как была основана здешняя колония. Несколько групп людей отправились в Мексику — страну на юге. Очевидно, кто-то из вашей семьи — быть может, ваш прадед — командовал одной из таких групп, называемой 17-м полком. Впоследствии подчиненные подарили ему эти часы на память… Остальные слова — названия мест в Мексике.

Ткач кивнула. Ее глаза сияли.

— Я рада, что наконец узнала это. Должно быть, они очень любили его, если сделали такой ценный подарок. Спасибо, что объяснили мне. А теперь я отвечу на ваш вопрос. Учитель спросил меня, который час. Тогда часы показывали без четверти пять.

— Еще один вопрос, Ткач. У Учителя был с собой молитвенный кувшин?

— Нет. — Ее лицо снова помрачнело.

Только позже Эллери понял, что ошибался насчет причины ее печали.

Запахи весеннего утра щекотали ноздри Эллери, когда он шагал по тенистой аллее. Акация была покрыта белыми цветами. Повсюду виднелись маленькие розы, очевидно слишком давно не выращиваемые в цивилизованном мире, чтобы можно было определить их разновидность.

Эллери размышлял о странном поведении Учителя. Стал бы человек, которому было что скрывать, открыто идти к Гончару за новым молитвенным кувшином так скоро после того, как разбился старый, или — к Ткачу, чтобы пришить новую пуговицу?

К тому же оставался вопрос времени. Хотя квинаниты не были связаны строгим графиком, Учитель мог выпадать из универсального континуума не в большей степени, чем житель Лос-Анджелеса или Нью-Йорка. Где же был и что делал старик между половиной пятого, когда он посетил мастерскую Гончара, и без пяти пять, когда Эллери застал его в зале собраний над телом Кладовщика, покуда люди толпились снаружи?

В четыре тридцать Учитель вошел в гончарную мастерскую за новым молитвенным кувшином и, очевидно, сразу отправился в санктум поместить его на подставку, где ранее стоял разбившийся кувшин. Вся процедура едва ли могла занять больше пяти минут. В четыре сорок пять он шагнул в мастерскую Ткача, чтобы пришить новую пуговицу. На это также могло уйти не более пяти минут.

Таким образом, пятнадцать минут между половиной пятого и без пяти пять оставались необъясненными.

Что старик делал в это время?

Все еще размышляя, Эллери подошел к хижине Старейшин — мужа и жены, представлявших в Совете старшее поколение Квинана. Было невозможно угадать, сколько им лет. Эллери думал о них, как об Адаме и Еве, и не сомневался, что если бы обследовал их, то обнаружил бы отсутствие пупков.

Старики приветствовали его, улыбаясь беззубыми ртами, и старуха похлопала по свободному месту рядом с ней на скамье, покрытой овчиной, где они грелись на солнце.

Казалось, трагедия прошла мимо них. Возможно, они не поняли ее или уже забыли. Эллери не знал, с чего начать.

— Ты здесь, чтобы помочь нам, — нарушил молчание Адам. — И мы благодарны тебе. Да будет благословен Вор'д.

— Уилли рассказал нам, — добавила Ева.

Эллери недоуменно заморгал:

— Уилли?

— Учитель. В миру его звали Уилли.

Старая леди снова улыбнулась. Маленькая подробность, но весьма удивительная! Учитель, чья величавая фигура словно шагнула из Ветхого Завета, некогда был маленьким мальчиком по имени Уилли, носившим кружевной воротничок и катящим обруч по деревянному тротуару!

— Мы знали его всю жизнь, — сказал Адам.

— Тогда позвольте спросить, — отозвался Эллери. — Слышали ли вы когда-нибудь, чтобы он лгал?

Ему не ответили. Возможно, старики погрузились в воспоминания о давно ушедшей эпохе газовых фонарей и гаваней с парусными судами.

Затем высохшие губы старухи дрогнули, и Эллери понял, что пара ошеломлена его вопросом.

— Лгал? — переспросила Ева. — Учитель?!

Ее муж раскачивался взад-вперед, словно в приступе боли.

Оба заговорили одновременно. Учитель никогда не лгал — даже по мелочам. Он просто не мог этого делать.

— Даже ради спасения своей жизни, Гость! — воскликнул Адам.

— Даже ради спасения своей жизни! — точно эхо, повторила Ева.

В голове у Эллери возникли строки из старой книги: «Наш хозяин разговаривает с ангелами!» — «Откуда ты знаешь?» — «Он сам сказал нам». — «Но, возможно, он солгал». — «Дурак! Разве ангелы стали бы говорить с лжецом?»

Но по какой-то причине Эллери не мог отмахнуться от этих заявлений с обычной улыбкой, как от следствия старческого слабоумия или сектантского невежества. С облегчением и одновременно с ужасом он чувствовал, что верит им безоговорочно.

Учитель не стал бы лгать даже по мелочам — даже ради спасения собственной жизни.

Остаток первой и всю вторую половину дня, пока солнце не подошло к горизонту, Эллери продолжал свое расследование. Скрипела мельница, по каналам бежала вода, мычали коровы, а старик продолжал говорить дрожащим голосом. Когда Эллери вернулся в свою комнату, его поджидал Управляющий.