Шумеры - Людмила Сурская

Поиграли в молчанку.

— Хорошо, — уступил он её упрямству. — Пусть будет так, как ты хочешь.

Включив ночник и помогая ей раздеться, он удивлялся множеству надетой на ней одёжки. Ему привыкшему видеть её ночами почти раздетой, в одном лёгком халатике, смешно было снимать сейчас с неё многочисленные вещи.

— Малыш, ты, как капуста.

Она, потупив взгляд, объяснилась:

— У меня нет машины. А на улице зима. Холодно.

— Прости, я забыл, — хлопнул он ладонью себя по лбу.

Купалась она одна. Он стоял рядом с ней истуканом и трепался о всякой ерунде, она молчала, да и за льющейся водой наверняка его слова ей не разобрать. Выдохшись, он примолк. Молчала и она. В общем, помолчали вместе. Он терялся перед ней такой неприступной, она не желала с ним говорить. Оттого и висело то тягостное молчание. Эд надеялся на постель, которая соединит их. Больше ни на что другое, ему надеяться не оставалось. Она, раздирая его на куски тем, молчала. Но сколько можно… Не на пальцах же объясняться. Люда виновато попросила:

— Дай мне твою футболку. Вместо ночнушки.

— Раньше обходилась без такой ерунды и сейчас не понадобится, — обиженно заметил он. Его сопение удвоилось. Ей вновь захотелось напомнить ему, что раньше она засыпала в объятиях Эдика, а сегодня это будет генеральный. Но сдержалась, а он посопев, посопев сбегал к шкафу и принёс. Опять тишина давила уши, а сердце было не на месте. "Хоть бы ещё за чем сгоняла", — вздыхал он. Она обряжаясь в неё большую и просторную думала о том, что надо говорить… Но о чём? Да хотя бы о хлебе насущном….

— Мне надо постирать своё бельишко. Смены с собой нет, а завтра на работу. Необходимо, чтоб оно высохло. Где я могу это сделать.

— Я сделаю всё сам. Давай сюда, — приказал он.

— Эд… — заупрямилась она.

— Я сам, — повторил он, забирая её кружева. — Успокойся ты, в самом деле, дай твою руку. Помнишь, как ты меня во второй раз нашего необычного знакомства исследовала своими шустрыми пальчиками, пролазив везде. Повтори изучение. Ведь у меня ничего не выросло и не изменилось. Я всё тот же. — Она спрятала руку за спину, но вытянул её и прогнал по своему телу. Она негодовала, а он твердил:- Ну, убедилась, — и водил её ладошкой по своему голому телу. — Не со зла же. Пойми Лю, я просто, как мальчишка играл с тобой, дразня. Не хотел, увяз. Согласись, киношная ситуация, грех не воспользоваться. Доигрался переиграл сам себя, ревновал самого к себе и, если б тебя ещё так не заводила личность генерального… Давно б повинился… Хотел прийти к тебе в номер на Мальте и всё как на духу выложить, но в последний момент струсил, у самой двери струсил… Побоялся потерять тебя. Честное слово, поверь!

Ах, как хотелось ей в то верить. Мощный водопад горячих струй вулканом, выбросившим огненный поток, полыхнул по телам. Жар ударил в головы и сплёл руки. Она блаженно стонала и, сладко охая, сползала к его ногам… Он был прав, рубашка ей не понадобилась. Эдик любил, как сумасшедший. Люда не мешала. Он не мог повредить ребёнку, а живот она постоянно страховала, не позволяя ему улечься на него. "А ведь он не догадывается, что это прощание. У мужиков совсем нет интуиции. Любая женщина сообразила бы, а он нет".

Но и эта длинная чудная и безумная ночь всё же кончилась и она, как и мечталось когда-то, проснулась на его широком плече, не желая подниматься, долго, пока не проснулся он сам, смотрела в лицо, запоминая складочки, ямочки и морщинки. Глотая горчинку посмеивалась над собой: "Эд и генеральный одно лицо". Очнувшись, он улыбнулся, прижав её к себе, сказал:

— Нам так сладко спится утром вдвоём, что есть шанс проспать работу. Надо вставать. Ты за всю ночь и утро не сказала ни одного словечка. Лю, ну, что с тобой не так? Ты же любишь меня, я чувствую это. Кончай обижаться, прости меня. Я не обманывал, не изменял…

Что-то с ней происходило. Он это чувствовал. Вроде бы она оставалась прежней, той которой он её знал, но вот внутри… Это как с поездом, едешь, едешь… Он встал, а тебе кажется, что движение продолжается. Что же с ней такое?

"А что, если он всё же старается так из-за страха обнародования его увечья… Дурачок, я никому, никогда не скажу. Возможно, в боевой готовности держит потеря партнёрши. Собственно, какая разница, если, это прощание".

28

Впервые завтракали за столом вдвоём и от этого чувствовали себя немного скованно. Он опять ломал голову: "Её что-то смущает? Что? Мой вид, возраст, положение? Если б знать. А может мне только кажется и к общению днём ещё просто придётся привыкать. Ночь, как никак, развязывает руки и языки", — поглядывал он на неё, путаясь в мыслях, но всё время улыбаясь. Ехали тоже почти молча. Вернее он пытался шутить, травить анекдоты, а она опять молчала.

Несмотря на её скованность у него было замечательное настроение. Потихоньку всё устроится. Они поженятся. Никаких разговоров порочащих её связью не будет. Они смогут после работы, не сочиняя сюжет и не таясь, ехать в его машине. Опять же утром вместе приходить на работу. Вот как сейчас. Сегодня же он перевезёт её к себе, и не будет торопиться, всё глядишь и утрясётся. Не доезжая офиса, она попросила остановиться и объявив, что у неё тут встреча вышла. Он свёл брови, но убедив себя, что она не хочет огласки их отношениям, уступил, решив по мелочам не спорить. Это, конечно, подпортило ему настроение, но всё равно был счастлив. Он порхал почти до обеда, пока не надумал пойти за ней в отдел, чтоб пригласить на обед с собой в ресторан. Не успел выйти из кабинета в приёмную, как секретарь сунула в его руку коробочку с кольцом, ту самую, что он вчера опустил Людмиле в карман. Улыбка моментально сползла с его лица. Засунув драгоценность в карман, ускоряя шаг, поспешил в отдел, где она работала. Вошёл и удивился, стол был пуст от бумаг и её рабочее место тоже. Подобрав эмоции, наигранно весело, поинтересовался у Садовниковой:

— Лидия Михайловна, подскажите, где ваша сотрудница гуляет?

Он аплодировал самому себе, восхищённый собственной смелостью и сообразительностью, когда вдруг понял, что его шаг- выстрел был сделан в молоко.

— Если вы Эдуард Алексеевич о Людмиле Александровне, то она уже не наша сотрудница, — ошарашила его Садовникова.

Его бровь выгнулась дугой.

— Что это значит? — опешил он.

Та не поняв в чём её подозревают и обвиняют, принялась оправдываться.

— Она две недели назад как подала заявление на увольнение. Вчера её был последний рабочий день.

— Что? Где она сейчас? — встал столбом он. — "Она прощалась с Эдом, а я осёл обрадовавшись, и не заметил". — Укололо вдруг его прозрение. Он сжал в кулаке коробочку с кольцом и неосмотрительно постучал им по пустому столу.