Дальше в лес… - Владимир Васильев

— Эй, Леший! — крикнул я. — Ты трезвый? Или нажрался? А скорее всего, под кайфом…

— Мой кайф — мое искусство, — изрек он явно для истории. — В данный момент наше с тобой, Кандид, искусство. Я просто балдею от того, что мы с тобой сотворили! А рейтинги и вовсе зашкаливают. Пипл стонет в оргазме.

— Глядя, как меня трахают в лесу все кому не лень?

— Сопереживая тебе, балбес развесистый!

— Постой-постой! Ты что, превратил кино в реалити-шоу? — застонал я от унижения.

— За кого ты меня принимаешь?! — обиделся голос. — Твой мыслительный и словесный понос фильтруем, натуральный кишечный тоже, всяких побочных образных и словесных игровых ублюдков тоже в помойку выплескиваем… Монтаж — дирижирование режиссера. Не бойся, шедевр идет к зрителю чистым.

— Спасибо, утешил, — вздохнул я. — Сильно подозреваю, что ты и ребеночка — в помойку… Слушай! — вдруг заинтересовался я (выходит, соображать стал). — А как тебе удается снимать, когда все закрыто деревьями, да и вообще никакой съемочной аппаратуры не видно, разговаривать вот со мной? Как мне удавалось заставлять всех вокруг действовать по сценарию?

— О, современные технические возможности выходят далеко за пределы предполагаемого великим актером, — улыбнулся он покровительственно.

— Это ты про меня?

— Естественно, Кандид. А я — великий режиссер, — ответил он без ложной скромности, которой, впрочем, я никогда за ним не замечал.

— И какие же это возможности?

— Зачем тебе голову забивать, Кандидушка? Ни к чему тебе это знать в лесу…

— В лесу, возможно, и ни к чему, а на планете — в самый раз!

— Да пожалуйста, — раздобрился он на информацию. — Я снимал то, что видел ты… А ты вел себя профессионально — давал по большей части великолепные планы. Ну и спутник все время над лесом висел, все, что мог, снимал в разных участках спектра. Зонды запускали, когда назревала необходимость. Иногда через тебя удавалось ретранслировать то, что видели другие, особенно Нава. Она с тобой вживую контачила. Уж не знаю, дочка она тебе или жена, а родная душа — техника не врет.

— Но телепатии вроде бы не существует, а если случается, то требует бешеных затрат личных усилий и энергии! У людей, я имею в виду; людены — отдельная статья. Как тебе удавалось писать мои видения и мысли? Или я уже так безнадежно отстал от жизни? — требовал я информации: мне необходимо было понять, как все происходило, чтобы определить, блефует он или говорит правду.

— Не знаю, как там насчет телепатии, — признался Леший. — Но все элементарно, Ватсон… Человеческая речь сопровождается вполне определенными биофизическими процессами, которые при современном уровне техники очень четко фиксируются. То же со зрительной информацией — с ней даже проще: снимается с сетчатки и нервных окончаний, дальше — дело техники… Мысли… Оказывается, человек — относительно простой механизм: он мыслит словами, а слова оные, которыми он мыслит, непроизвольно проговариваются им, не превращаясь в звуковую речь, но нужные биофизические процессы происходят. Их-то я от тебя и имел. С образным мышлением чуть сложнее, но механизм близок к считыванию зрительной информации. Конечно, все более смазано и расплывчато, но путем компьютерной обработки информация превращается во вполне кинематографичную или, если угодно, фантоматографичную. И эта обработка идет в режиме реального времени.

— И что, ты любого человека умеешь так видеть?

— Да нет, Кандидушка, пока только тебя, — признался Леший, облегчив мне душу: я уж полагал, что дело совсем плохо. — И это влетело мне в копеечку!.. Но не волнуйся за меня — уже окупилось! Фильм еще не показан до конца, а уже окупилось! Теперь новое кино не остановить! Финансы не то что пошли, они потекли бурным потоком.

«Мутным…» — подумал я.

— Бурный всегда мутный, — отреагировал он. Ему было все равно, говорю я или думаю.

— А как со мной это удалось? — задал я естественный вопрос.

— Неужели ты не помнишь? — удивился он. — С твоего согласия ты прошел через несколько операций, да не морщись, без скальпеля, — засмеялся он, уловив мои представления этих операций. — Тут все тонко, на уровне генной наноинженерии и уникальных технологий ее. Ты стал гипномонстром: ты излучаешь со страшной силой, поэтому тебе ничего не стоило заставить всех плясать под свою дудку и благополучно передавать информацию мне. Ну, про все технические тонкости приема, усиления и передачи рассказывать скучно, да я в этих мелочах и не разбираюсь, но принцип такой. Ты сам согласился на это, у меня есть письменное, и звуковое, и видеосогласие твое, подтвержденное нотариально.

— Да я не собираюсь с тобой судиться, что ты забеспокоился? — усмехнулся я. — Я шел в Город за правдой, и, кажется, я ее нашел. Спасибо тебе, что не поскупился.

— Да не стоит благодарности, ты заслужил.

— И что дальше? Сериал будешь делать?

— Ты же знаешь, я не любитель размазывать сопли по экрану. Шедевр должен быть концентрированным, как удар боксера…

— Или раствор яда, — хмыкнул я снова.

— Ну да, — согласился он. — Если травишь, так трави, а не мучь человека… У меня уже другие планы…

— Значит, я тебе больше не нужен? — поставил я вопрос ребром.

— Да, пожалуй, — после краткого раздумья ответил он. — Ты свободен! Ты мне, конечно, как сын, и мне будет интересно дальнейшее, но я не буду за тобой следить. Просто времени нет, извини. Может, гляну когда-нибудь запись-другую… Или если зритель с ножом к горлу пристанет, сооружу послесловие, эпилог…

— Эпитафию, — продолжил я список вероятных жанров.

— Ну, если тебя гиппоцет сожрет, то и эпитафию, — легко согласился он.

Я почувствовал, что его ничто не обременяло.

— Тогда пошел на хрен, Леший, — от души послал я его. — И не лезь больше в мою жизнь и в жизнь леса. Мы уж тут сами разберемся!

— А как же, конечно, разберешься, Кандидушка! Ты ж теперь, я полагаю, у них Главный Нуси будешь, ведь никто больше истинного положения вещей не представляет и представить не может. Будешь свою Флору уму-разуму растительному обучать…Ты уж не серчай, дорогой, искусство требует жертв, а тебя даже на костре сжигать не пришлось. Если про древность кино стану делать, придется жечь, ох придется, — деловито посетовал великий режиссер. — В жизнь твою лично я лезть не буду, обещаю. Но поскольку кино — это жизнь, не могу гарантировать, что наши роли еще не пересекутся… Прощай, Кандидушка! Благополучно тебе дождаться Навы и найти с ней общий язык, а я пошел на хрен, как ты послал. Хотя на хрена мне на хрен? Что за жизнь хреновая пошла? Хрен поймешь, но хрен с ней, пойду я… И хрен ты меня найдешь… — покаламбурил он на прощание. — А память к тебе вся окончательно скоро вернется, держись… Память — она иногда пострашнее, чем деревом по голове. А я устал на твои вопросы отвечать, сам вспомнишь, и в Город больше ходить не придется… Да, чуть не забыл: ты серьезно отнесись к предупреждению псевдотеток: «Представляешь, как они бредут к Белым Скалам и вдруг попадают в полосу боев!.. Они гниют там заживо, они идут и гниют на ходу и даже не замечают, что не идут, а топчутся на месте… для Разрыхления это только полезно. Сгниет — полезно. Растворится — тоже полезно…» Они никого к себе не впускают и никого не выпускают. Тебя, конечно, на биостанции постарались защитить, но никто не может гарантировать… Они, к сожалению, лучше нас владеют биологическим оружием. Поэтому и мы никого из леса не выпускаем: птиц отпугиваем излучениями, а остальных — огнеметами… Береги себя, Кандидушка…