Сезон мошкары - Джайлс Блант

Кардинал глубоко вздохнул и коротко ответил:

— Да.

— Она опять в больнице?

Зажегся зеленый свет, и Кардинал дал полный газ. Это было непохоже на него.

— Но такое ведь и раньше случалось, Джон. Она поправится, разве ты так не думаешь?

— С Кэтрин никогда не знаешь, на каком ты свете. Ведь год-другой она была в полном порядке, и я почему-то поверил, что на этот раз так будет всегда.

Никогда раньше он так откровенно не говорил о болезни. Лицо его, как стекло трещинами, покрылось страдальческими морщинками. Делорм хотела было утешить его, дескать, она поправится, это ненадолго, не стоит так волноваться, но подобрать подходящие слова было трудно, и она молчала, хотя и молчание казалось неуместным.

В Кризисном центре Нед Феллоуиз впустил их в свой кабинет, а сам пошел за Терри. Прислонившись к давно не разжигавшемуся камину, Кардинал как будто спал стоя.

— Странно, почему его так долго нет, — заметила Делорм.

В ответ Кардинал лишь прикрыл глаза.

Через несколько минут Феллоуиз вернулся.

— Похоже, что наша приятельница покинула Центр, — сказал он. — Она не отвечает на стук. В телевизионной комнате и в столовой ее тоже нет. И вот уже полчаса, как никто ее не видел. А я ведь ясно дал ей понять, что покидать здание она не должна.

— Мы тоже ей это говорили, — сказал Кардинал. — А кроме того, она знала, что мы едем к ней.

— Конечно, не она первая избегает встречи с полицией.

— Но она сама звонила нам. И хотела, чтобы мы приехали.

Феллоуиз вытащил из ящика стола связку ключей и повел их наверх. Делорм хорошо знала Кризисный центр. Будучи единственной женщиной-следователем в уголовном розыске, она часто препровождала сюда испуганных и избитых жертв домашнего тиранства. Знакомый запах ковров и старого дерева щекотал желудок.

— Но как я и сказал по ее прибытии, — продолжал Феллоуиз, — это не тюрьма. Я не могу удерживать здесь людей вопреки их воле.

Вставив ключ в замок, он отпер дверь.

— Ее кофта исчезла, — сказал Феллоуиз.

— По-моему, с ней что-то случилось, — сказал Кардинал. — Она выражала такое желание говорить с нами. И она знала, что мы едем.

Феллоуиз хотел было закрыть дверь, но Кардинал распахнул ее.

— У вас нет ордера, — сказал Феллоуиз. — Я не могу этого допустить.

— Нед, — сказала Делорм, — этой девушке грозит опасность. Кто-то пытался ее убить, и у нас есть все основания считать, что он предпримет новую попытку. Мы можем запросить ордер, но получение его займет полдня. А столько времени у нас, возможно, и нет.

Феллоуиз поглядел на Делорм, затем на Кардинала. Самый вид Делорм выражал полную решимость.

— Послушайте, — сказал он, обращаясь к Кардиналу, — почему бы нам не спуститься и не обсудить все это. В течение, скажем, минут пяти?

— По-моему, разумное предложение, — сказал Кардинал.

Он и Феллоуиз направились к лестнице, и Делорм закрыла за ними дверь.

В комнате мало что напоминало о Терри Тейт. Помещение было старым, с дубовой обшивкой и тяжелыми карнизами. Обои на стенах, казалось, не один раз переклеивали, прежде чем покрыть слоем беловатой краски. Одежды в шкафу не было.

Возле окна на полу валялся большой блокнот. Делорм, раскрыв его, поняла, что это не просто блокнот, а тетрадь для эскизов. Девушка что-то рисовала в нем. Каких-то птичек.

Она открыла ящик комода. Пара свернутых носков. В другом ящике немного белья и новенький бюстгальтер — возможно, подарок Кризисного центра.

На комоде лежали щетка, пилка для ногтей и набор туалетных принадлежностей — тоже новый.

Делорм опустилась на колени и заглянула под кровать.

Я в ауте, думала Делорм. Нам во что бы то ни стало надо отыскать эту девушку, а ничего не удается. Еще минута — и Нед Феллоуиз вытащит меня отсюда и ничего существенного мой тайный обыск не даст.

Она проверила мусорную корзину. Старый бинт, обертка от шоколадки, пустая банка из-под кока-колы и скомканный листок бумаги. Делорм расправила его на комоде. Еще один карандашный набросок, на этот раз более детальный. Рисунок изображал орла с большими когтями, готового вот-вот сорваться с ветки. Такой рисунок мог бы украшать стену охотничьего домика. Но к чему такая тщательность в рисунке — световые блики, штриховка, подробно вырисованные клюв и перья. Что-то она, конечно, имела в виду.

Делорм сунула листок в карман и спустилась вниз. Войдя в кабинет и переглянувшись с Кардиналом, она покачала головой. О найденном рисунке Феллоуизу, конечно, знать не надо.

— Это в последний раз и в порядке исключения, — сказал Феллоуиз. — Меньше всего мне требуются разговоры, что у меня по Центру рыскают полицейские.

— Но случай неординарный, — сказала Делорм. — Вы должны это признать.

— Мне от этого не легче. Так или иначе, если она объявится, я тут же сообщу вам.

— Ты действительно ничего не нашла? — спросил Кардинал, заводя машину.

— Вещей с собой у нее, похоже, не было. Остались лишь мелочи, которые ей выдали в Центре. Но я нашла вот что.

И Делорм вытащила из кармана листок с рисунком.

Несколько секунд Кардинал, хмурясь, разглядывал птицу.

— Так. Ну, значит, птиц она рисовать умеет. А больше ничего у тебя нет?

— Это все.

— Ладно. Сообщим всем постам. Может, нам и повезет — ведь времени прошло совсем немного.

Кардинал прибавил газу, и Делорм потянулась к ремню безопасности.

47

Дэвид Леттерман никогда еще не вел себя столь злобно. Он даже заставлял усомниться, действительно ли это Леттерман или это зомби, движимый адскими силами. В его знаменитой расщелине между передними зубами курился дымок, а уши рдели языками пламени. Что это — понять было трудно, ибо дневной свет с трудом проникал в закопченные окна.

— Похоже, вы устали, Кевин. — Леттерман сверкнул своей мальчишеской улыбкой, и из ноздрей его вырвались завитки дыма. — Как насчет дозы… виски?

Из ящика стола он извлек бутылку и два стакана, продемонстрировал этикетку. В ответ аудитория разразилась хохотом, а дирижер Пол-Как-Его-Там отпустил ехидное замечание, которое Кевин не расслышал.

Леттерман плеснул виски в два стакана. Свое виски он выпил залпом, после чего кинул стакан через плечо.

Кевин понимал, что все это ему только кажется. Нестерпимая вонь, которой полнилось это место, делала симптомы ломки еще невыносимее: здесь пахло смертью и гнилью, о смерти говорил и этот котел, и два крепких крюка, торчавших из потолочной балки над ним. И это жужжание жирных мух. Кевину иногда чудилось, что облик мух приняли какие-то злобные духи, но чаще он понимал, что это обыкновенные мухи, и больше ничего.

Самой безусловной реальностью из всех было собственное тело. Трудно сомневаться в его реакциях. Пот — это еще куда ни шло. Пот лился с него струями, заливал глаза, и их щипало, и Кевин понимал, что неукротимая жажда, от которой сохла глотка, объясняется этим, если не считать рвоты, а сосчитать, сколько раз его рвало, уже не представлялось возможным.

Дрожь, его сотрясавшую, тоже можно было вытерпеть — дробь, которую выбивали зубы, трясущиеся руки, ноги, ходящие ходуном, даже когда он старался прижать их друг к другу. Он страдал по героину. Рыжему Медведю хватило ума вытащить героин у него из кармана, прежде чем он связал ему руки за спиной и запер дверь хижины. И теперь Кевин рыдал, как дитя, от желания принять дозу, и не для того чтобы справиться с дрожью, одолеть пот и тошноту — с этим он мог бы еще мириться. Кевин не знал, как для других, но для него первейшим признаком его болезни была боль в груди. Непостоянная, она приходила и уходила, но когда она накатывала, казалось, что отступить ей не дано. Грудь ныла так, словно в его легкие и кровеносные сосуды кто-то вгрызается, пожирая их, и оставляет нетронутым только сердце с его тоскливым замиранием.

— Ну, а боль в костях? — любопытствовал Леттерман. — Как вы с ней справляетесь, Кевин?

Из всех физических признаков ломки боль в костях была наихудшим. Казалось, что в костный мозг, в самую сердцевину сотен частей его скелета, в каждую косточку, от тончайших, скрепляющих пальцы на руках и ногах и до спинного хребта и трубчатых его костей, грудной клетки, плеч, бедер, бьет молотком какой-то демон, и они отзываются воем и гудением, как струны у настройщика.

И ничто не помогало. Ни глубоко дышать, ни вызывать в памяти красивые картины, ни сосредоточиваться на чем-нибудь одном: например, широкой полосе света или капле краски на полу меньше чем в шаге от его носа. В том, что коричневое пятно — капля краски, Кевин не был до конца уверен, но подвергать это сомнению ему не хотелось.

— Послушайте, что это, по-вашему, может быть за пятно, Кевин?

— Не знаю, Дейв.

— Нет, серьезно. Мне просто интересно. Это не кровь, как по-вашему?

— Я не знаю, Дейв.