Пылающий берег - Уилбур Смит

Эти уже никчемные остатки тех, кого собрали с полей сражений, были забракованы медицинской комиссией как непригодные настолько, что их даже нельзя в достаточной степени залатать, чтобы накормить вечно голодного Ваала[96] Британского экспедиционного корпуса.

На юг плыли тысяча двести человек, а на обратном пути на север «Протеа Касл» собирались перекрасить в защитный цвет обычных транспортов, чтобы перевезти на временное пребывание в аду окопов Северной Франции очередную партию рвущихся в бой здоровых молодых людей.

Сантен стояла у «роллс-ройса» на пристани и во все глаза в смятении смотрела на этот загубленный легион, поднимающийся на борт. Здесь были солдаты без руки или ноги, причем более везучим конечности отняли ниже колена или локтя. Они, раскачиваясь, шли через причал на костылях или с аккуратно приколотым рукавом мундира. Были и слепые, которых вели товарищи, и люди с поврежденным позвоночником — их завозили на борт на каталках, и жертвы отравлений боевыми отравляющими веществами, которым хлоргаз сжег слизистую оболочку носа и горла. Были и контуженные, судорожно подергивавшиеся и неудержимо закатывавшие глаза, и обожженные, с чудовищными розовыми блестящими участками рубцующихся тканей, настолько уменьшившихся, что руки и ноги оказались в согнутом положении, а обезображенные головы — притянутыми к груди.

— Ты можешь нам тут помочь, дорогуша. — Один из санитаров обратил внимание на ее униформу, и Сантен вышла из оцепенения. Она быстро обернулась к водителю-зулусу.

— Я найду твоего отца… Мбеджане?..

— Мбеджане! — Сангане счастливо улыбнулся тому, что она запомнила имя.

— И передам ему твое послание.

— Идите с миром, маленькая леди. — Сантен сжала его руку, забрала свой саквояж и вместе с Анной поспешила приступить к своим новым обязанностям.

Погрузка продолжалась всю ночь, и лишь после ее завершения, незадолго до рассвета, женщины освободились и попытались найти выделенное им помещение.

Старший офицер медицинской службы оказался хмуролицым майором; было очевидно, что ему «сверху» о них неофициально сообщили.

— Где вы были? — строго спросил он, когда Сантен явилась к нему с докладом в каюту. — Я жду вас с середины вчерашнего дня. Мы отходим через два часа.

— Я помогала доктору Соломону и нахожусь здесь сегодня с полудня на третьей палубе.

— Вы должны были сразу доложить мне о своем прибытии, — холодно произнес майор. — Вы не можете просто бродить по судну там, где вам заблагорассудится. Я несу ответственность перед генералом… — но тут он заставил себя замолчать и сменил тон. — Кроме того, третья палуба — для прочих чинов.

— Pardon? — Благодаря практике Сантен стала говорить и понимать по-английски неизмеримо лучше, но смысл многих выражений все еще ускользал от нее.

— Для других чинов, то есть не для офицеров. Отныне и впредь вы будете работать только с офицерами. На нижние палубы вам вход запрещен… запрещен, — повторил медленно, словно его собеседница была недоразвитым ребенком. — Я понятно изъясняюсь?

Сантен устала, к тому же не привыкла к подобному обращению.

— Те люди внизу испытывают боль точно так же сильно, как и офицеры, — гневно ответила она. — Они истекают кровью и умирают точно так же, как и офицеры.

Майор моргнул и откинулся на спинку стула. У него была дочь такого же возраста, как эта французская потаскушка, но она никогда бы не осмелилась так отвечать ему.

— Теперь я понимаю, молодая леди, что хлопот с вами не оберешься, — угрожающе произнес он. — Мне сразу не понравилась затея с пребыванием женщин на борту, я знал, что это приведет к неприятностям. А теперь послушайте меня. Располагаться вы будете в каюте прямо напротив моей. Вы доложите о своем прибытии доктору Стюарту и станете работать в соответствии с его распоряжениями. Питаться будете в офицерской столовой, а вход на нижние палубы вам воспрещается. Я ожидаю от вас, что вы будете вести себя с абсолютным и постоянным соблюдением всех приличий, и вы можете быть уверены, что я стану очень внимательно наблюдать за вами.

После подобного сурового вступления помещение, выделенное им с Анной, показалось восхитительным сюрпризом, и Сантен заподозрила, что и к этому приложил руку генерал Шон Кортни. В их распоряжении оказалась каюта-люкс, которая до войны стоила бы двести гиней; там были кровати, а не койки, маленькая гостиная с диваном, и креслами, и письменным столом, собственные душ и туалет. Все это со вкусом обставлено и отделано в осенних тонах.

Сантен попрыгала на кровати, а потом упала спиной на подушки и блаженно вздохнула.

— Анна, я слишком устала, чтобы раздеваться.

— Переодеться в ночную сорочку, — скомандовала та. — И не забудь почистить зубы.

Их разбудили звонки тревоги, звуки свистков на трапе и сильный стук в дверь каюты. Корабль шел, вибрируя и зарываясь носом в волны.

После первых минут паники они узнали от своего стюарда, что на судне объявлена учебная тревога. Спешно облачившись в громоздкие спасательные жилеты, с толпой людей вышли на верхнюю палубу и нашли свою спасательную шлюпку.

Судно только что миновало мол и выходило в Ла-Манш. Утро было серое и туманное, ветер хлестал в лицо и шумел в ушах, поэтому отбой тревоги и завтрак в столовой первого класса, превращенной в офицерскую кают-компанию для ходячих раненых, были встречены общим одобрительным бормотанием.

Появление Сантен вызвало светский переполох. Немногие предполагали, что на борту корабля находится хорошенькая девушка, присутствующим было трудно скрыть восторг. Последовала торговля из-за мест, но пока капитан находился на мостике, первый помощник воспользовался своим положением, и Сантен оказалась справа от него в окружении дюжины внимательных и проявлявших заботу и стремление угодить джентльменов, а напротив усадили Анну, сердито глядевшую, словно сторожевой пес.

Офицеры судна все были британцами, а пациенты из колоний. Вокруг Сантен сидели потерявший кисть капитан австралийского легкового кавалерийского полка, двое новозеландцев, один — с пиратского вида черной повязкой на месте отсутствующего глаза, у другого — деревянная нога, как у Длинного Джона Сильвера[97], молодой родезиец по имени Джонатан Баллантайн, награжденный Военным Крестом[98] за участие в битве на Сомме и заплативший за это тем, что получил пулеметную очередь в живот, а также другие добивавшиеся успеха молодые люди, большинство из которых были калеками.

Они усиленно угощали Сантен едой из буфета.

— Нет-нет, я не могу есть ваши огромные английские завтраки, вы сделаете меня уродливой и толстой, как поросенок. — И щеки ее пылали от их дружных возражений. Война началась, когда Сантен было всего четырнадцать, и, поскольку воевать ушли все молодые мужчины, она так и не испытала удовольствия быть окруженной толпой поклонников.