Война. Часть 1 (СИ) - Кротов Сергей Владимирович

Рывком поднимаюсь с кровати.

«Спокойно, спокойно, — снова ложусь на подушку, — всё что нужно для проверки этой бредовой идеи уже находится у меня в голове: английская радиограмма из журнала и ключи из шифроблокнота. Остаётся найти коэффициенты „а“, „м“ и „с“ в рекурсивной формуле».

Когда я переключаюсь на решение трудной задачи окружающий мир меркнет: исчезает весёлый галдёж в коридоре, пропадает стук квадрата радиуса под вагоном, сливаются в серый непрерывный свет стробоскопические вспышки пролетающих мимо фонарей. Из головы, как у Страшилы, начинают лезть иголки и, видимо, поэтому не слышу лёгкие шаги в коридоре, остановившиеся у моей двери.

«А интересная у англичан кодировка: совершенно избыточный набор прописных букв, сомнительное решение о включении цифр (можно было использовать вместо них как раз прописные, если уж они есть) и только два знака препинания — пробел и перевод строки. Получилось шестьдесят четыре знака… шесть бит».

Неслышно щёлкает замок, зеркало беззвучно едет влево, но через секунду возвращается в прежнее положение.

«А с другой, что лишний бит жалеть? Зато текст сразу получается удобочитаемым, может быть распечатан на простейшей электрической пишущей машинке. Хотя тогда уж добавь ещё один бит и будет у тебя куча служебных символов, не считая точки и запятой»… Чья-то рука ложится мне на колено, на автомате перехватываю её своей левой и резко дёргаю на себя, пытаясь сбить противника с ног. Неизвестный пронзительно взвизгивает и падает мне на грудь, чем-то кольнув и обдав ароматом «Красной Москвы». Моя правая рука тянется к пистолету…

— Это же я, Оля, — скулит проводница, ёрзает по мне, пытаясь освободиться.

— Понял уже, — щелкаю выключателем ночника и отпускаю её руку, — тише… ты чего здесь?

— Ну вы же один… — краснеет комсомолка со значком «КИМ» на переднике, хлопая длинными ресницами.

«И что, можно вот так набрасываться ночью на одиноких мужчин? — мелькает в мозгу официальная мысль, но глаза продолжают предательски косить на грудь лежащей на мне девушки, — симпатичная и имя красивое»…

И в этот момент, стучит отъехавшая дверь, в купе вспыхивает свет, на пороге возникает взъерошенная голова прикреплённого с наганом в руке, а за его спиной группа людей в военной форме с нескромно-восторженными взглядами.

«Не виноватый я, — проносится в мозгу, — она сама пришла»…

Москва, ул. Радио, д.22, Филиал ЦАГИ,

16 ноября 1938 года, 10:00.

— Алексей Сергеевич, ты пойми, — Хруничев лезет во внутренний карман пиджака, перед моим носом появляется несколько листов бумаги с «шапкой» Совнаркома, зажатая в большом волосатом кулаке, — есть правительственное постановление подписанное товарищем Вознесенским о создании в ЦАГИ двух конструкторских бригад по турбореактивному двигателю и планеру к нему, а также о переводе всех инженерно-технических работников, ранее работавших по реактивной тематике, в наркомат авиационной промышленности. Не только вы пострадали, из наркомата боеприпасов забрали аж десять инженеров.

— Ты же меня, Михаил Васильевич без ножа режешь, — начинаю кипятиться я, — у меня в первом квартале предстоят полигонные испытания воздушной торпеды. Тоже, между прочим, с реактивным двигателем!

— С пульсирующим двигателем… правильно я говорю, товарищ Шишкин, — хозяин кабинета, невысокий худощавый брюнет лет тридцати пяти, согласно кивает головой, — к тому же сам двигатель, по моим сведениям, уже отлажен, осталось отладить систему управления.

«О-па… похоже Королёв сливает информацию… Засиделся уже на одном месте? Большому кораблю — большое плавание»…

— Ты что не можешь три месяца обождать? — отвожу взгляд к окну и расстроенно гляжу на Яузу, подёрнутую первым хрупким ледком.

— Не могу ждать, Сергей Николаевич подтвердит, — Хруничев аккуратно складывает листки в карман, — сроки жёсткие поставлены до первого декабря. Нам с товарищем Шишкиным здесь, кроме этих двух, ещё три КБ размещать: товарищей Петлякова, Мясищева и Томашевича…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Полная реорганизация, — подтверждает начальник ЦАГИ.

«Пропустил, а всего-то пару недель отсутствовал…. очевидно ВИАМ наконец-то допилил жаропрочные стали и начался ажиотаж с ГТД, на который наложились заказы на дальний, пикирующий бомбардировщики и штурмовик. Решили всех авиаконструкторов собрать под одной крышей, как было в моей истории, только без охраны? Концентрация всех сил, это хорошо, но как они в здании Конструкторского Отдела Сектора Опытного Самолётостроения (КОСОС — ЦАГИ) уместятся»?

— Хм, не хотелось бы становится на пути прогресса, — многозначительно почёсываю подбородок, — но грабить себя я не позволю. Вы у меня троих инженеров забираете, вот давайте троих не хуже на обмен. Иначе, ну вы в курсе моих возможностей, я вам гарантирую большие трудности. Хруничев просительно смотрит на Шишкина.

— Мы тут решили ликвидировать две бригады, которые работали над геликоптерами, — неуверенно начинает тот, — из трёх оставляем только одну, а именно автожиров товарища Камова…

— Гели… что? Каких ещё жиров?… Что это за… — лицо Хруничева наливается кровью.

— Это, товарищ нарком, такие летательные аппараты с винтами в качестве крыльев, — торопится пояснить начальник ЦАГИ, — для вертикального взлёта и посадки…

— А-а-а… ну вот, Алексей Сергеевич, — успокаивается он, — выбирай из них троих инженеров кого хочешь и… по рукам?

— Даже не знаю, — делаю озабоченное лицо, — как-то не по профилю они мне… переучивать ещё придётся.

— Э-э нет, товарищ Чаганов, они сами кого угодно переучат, — кривится Шишкин, но быстро спохватывается под строгим взглядом наркома, — я к тому, что товарищ Черёмухин, например, профессор, преподаёт в МАИ.

«Черёмухин, конструктор первого советского вертолёта»?

— Преподаватель… — задумываюсь на минуту, — а сколько ему лет?

— Вы не сомневайтесь, Алексей Михайлович ещё крепкий, сам лично испытывал геликоптер.

— Если так, то по рукам, — улыбаюсь я, протягивая свою, — а вспомнил, Михаил Васильевич, ещё небольшая просьба: ко мне недавно приезжал один выпускник Киевского авиационного института, Челомей его фамилия. Он сейчас преподавателем там оставлен, просился на нашей вычислительной технике поработать. Ты отпусти его к нам на год на стажировку, поработает по одной теме, а как защитится, то вернётся обратно.

— Тогда и у меня к тебе просьба, — Хруничев незаметно подмигивает начальнику ЦАГИ, — не мог бы ты вашим инженерам до нового года платить зарплату? Финансирование бригад реактивщиков начнется с первого января.

— Договорились, — улыбаюсь я, — так когда я могу встретиться с моими вертолётчиками?

— Вертолётчики, — Шишкин пробует на вкус новое слово, — хорошо звучит, по-русски, не то, что геликоптерщики.

Москва, ул. Садово-Черногрязская дом 6, Лаборатория?1.

20 ноября 1938 года, 03:00.

«Изаксон, Миль, Черёмухин, — отрываюсь от пухлого отчёта по испытаниям вертолёта „ЦАГИ-5ЭА“, — три звезды отечественного вертолётостроения. Почему так вышло, что их обошёл Сикорский? Ведь они опережали последнего почти на десять лет. Ну не считать же, в самом деле, два убогих дореволюционных макета Сикорского, которые не сумели поднять даже лётчика. Репрессии? Не знаю, но судя по документам начальство ЦАГИ и военные разочаровались в их детище даже раньше, чем в моей истории Черёмухин и Изаксон были направлены в „шарашку“. Вот и сейчас руководство с облегчением рассталось с вертолётной темой… Его ведь можно понять, через восемь лет после первого взлёта винтокрылая машина по-прежнему не нужна ни военным, ни гражданским, так как способна поднять в воздух лишь самого лётчика, который к тому же должен обладать недюжинными силой и мастерством чтобы справиться с управлением».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Подхожу к высокому окну и прислоняюсь лбом к холодному стеклу, по пустынному Садовому кольцу, урча и дымя проехал фургон с надписью «Хлеб».