Призрачный город - Андре Нортон

Крошечная морщинка пересекла брови Кориса:

— И этого тоже можно было не говорить. Или такой, как я, может купить жену лишь землями и добром, а потом всегда сомневаться…

Рука ее с рукава метнулась ко рту Кориса и закрыла его. И ярость была в ее глазах и голосе.

— Корис, капитану Эсткарпа не следует говорить о себе так, а тем более мне, бесприданнице и дурнушке.

Саймон шевельнулся, понимая, что им обоим уже ни до кого. Тронув ведьму за плечо, он улыбнулся.

— Выйдем, пусть они сами заканчивают свой поединок, — шепнул он.

В ответ она по своей привычке усмехнулась:

— Взаимные признания в собственных недостатках скоро закончатся молчанием… и твердым союзом обеих судеб.

— Я правильно понял: она-то и есть пропавшая наследница Верленская, обрученная с Ивьеном.

— Да, это она. Лишь благодаря ее помощи мне удалось невредимой уйти из Верлена. Я попала к ним в плен. Фалк не слишком симпатичный враг.

От интонаций ее голоса улыбка Саймона постепенно исчезла.

— Думается, Фалку и его шакалам следует дать хороший урок, — добавил он, зная ее склонность к недомолвкам. Достаточно было уже того, что она признала, что спаслась из Верлена лишь благодаря этой девушке. Такое признание в устах владеющей Силой означало верную опасность. Он еле подавил в себе желание немедленно взять один из кораблей сулкаров, набить его своими горцами и немедленно отправиться на юг.

— Следует, вне сомнения, — с обычным спокойствием она согласилась с ним. — Как ты уже говорил, война в самом разгаре, и мы еще не победители. И Верденом и Карстеном придется заняться в свой черед. Саймон, меня зовут Джаэлит.

Все случилось так быстро, что в первый момент он даже не понял значения этих слов. А потом, зная обычаи Эсткарпа, удивился ее полной капитуляции: это было ее имя, то личное, что связывало ее с Силой, что можно было отдать другому лишь вместе с собой!

Топор Кориса лежал на столе, и прежде чем подойти к Саймону, она оставила рядом с ним свой самоцвет. И это он тоже заметил. Она сдалась, бросила все свое оружие, всю силу, что была ей дана, что определяла всю ее жизнь. Что значила такая капитуляция для нее, он мог лишь смутно догадываться… с благоговением. И показался себе лишенным всего, способностей, сил, таким же нескладным, как Корис.

И все же шагнул вперед, и руки его притянули ее к себе Отыскивая губами ее жадные губы, Саймон впервые подумал, что теперь все и впрямь переменилось. Он стал частью целого, и жизнь его переплетется с ее жизнью, вольется в жизнь этого мира. Навсегда, до конца его дней, и не желать ему больше иного.

ДРАКОНЬЯ ЧАША

Шторм бушевал вовсю, волны тяжело ударяли о скалы, разбиваясь о невысокий риф, за которым обычно прятались рыбацкие лодки. Но мужчины Роби успели приготовиться: они, кого кормят ветер и волна да изменчивое рыбацкое счастье, всегда знали о непогоде заранее. Поэтому все уцелело: и люди, и лодки, лишь меньший ял Омунда волны закинули поглубже на берег.

Но в том утро на плотно сбитом волнами береговом песке Омунд был не один — ведь волны или отбирают у человека его скудное достояние, или, наоборот, могут что-нибудь ему послать. И все, кто умел ходить, высылали из Роби на низкий берег в ожидании удачи, которую волны могли прибить прямо к порогу…

Изредка они находили тут янтарь, его высоко ценили на побережье. А однажды Дерик даже отыскал две золотые монеты, очень старые. Офрика Мудрая сказала, что знаки на них нанесли Древние. Поэтому Дерик не медля отнес монеты прямо в кузницу, где их переплавили в слиток, сняв заклятие с доброго металла.

Но неизменно волны оставляли на песке плавник и груды водорослей, из которых женщины делали краску для зимних одежд, и раковины — сокровища для детей. А еще — обломки кораблей, не похожих на те, что бросали якоря в небольшой огражденной рифами бухте Роби, да и в море жители поселка не встречали таких, разве что в порту Джурби.

Тогда-то и появились неизвестные. Сначала собравшиеся на берегу заметили вдали лодку, потом в ней кто-то шевельнулся. Весел не было видно — грести было некому. Люди на суше сразу замахали руками и закричали, тщетно пытаясь перекрыть гомон морских птиц, но ответа не последовало.

Наконец, Калеб-кузнец разделся и, опоясавшись веревкой, бросился в воду. Подплыв к лодке, он отчаянно замахал руками, давая понять, что люди на борту живы, привязал веревку, и мужчины общими усилиями вытянули утлое суденышко на берег.

Их было двое: женщина привалилась к борту, слипшиеся от соленой воды волосы свисали на бледное лицо, руки неуверенно потянулись ко лбу, словно она хотела отвести влажные пряди от глаз. Мужчина был недвижим, на виске его зияла громадная рана, должно быть, полученная в бою, и сперва его приняли за мертвого. Но Офрика, как и следовало целительнице, протолкнувшаяся вперед, расстегнула на его груди промокшую тунику и, уловив едва различимые биения, объявила, что ни море, ни превратности судьбы пока не заставили раненого покинуть этот мир. И вместе с женщиной, которая, казалось, оцепенела от пережитого — испуганно озираясь, она не отвечала на вопросы и только слабой рукой отводила со лба волосы, — его взяли в дом Офрики.

Так со штормом в Роби появились незнакомцы. И остались там, хотя и некому было поручиться за них. Полученная мужчиной рана не позволяла им трогаться в путь. Первое время он был беспомощен как ребенок, и женщина ухаживала за ним с такой самоотверженностью, будто когда-то его и в самом деле отняли от ее груди.

Их выбеленная солью и торчащая колом одежда не походила на деревенскую, да и сама женщина отличалась от жительниц Роби и окрестных земель. Сначала, как говорила любопытным Офрика, женщина не понимала их языка, но научилась говорить очень быстро. И тогда прежде не отличавшаяся скрытностью Офрика стала все меньше рассказывать о них людям. Гудита, жена старейшины, да и другие допытывались, задавали вопросы, но она уклонялась от ответа, словно скрывая потрясшую ее тайну, что внезапно открылась ей.

Женщины Роби беспрестанно судачили об этом с мужьями, и наконец Омунд явился в дом Офрики как старейшина, дабы узнать имена неизвестных и цель их прибытия и поведать о них Гейлларду, властелину здешних земель. Было это все в год Саламандры, еще до Великого Вторжения. Высокий Халлак наслаждался миром, и закон царил в его пределах, особенно на побережье, где люди поселились давно, намного раньше, чем в иных местах.