Прежде, чем их повесят - Джо Аберкромби

— Мы знаем, что в наших стенах есть предатель. В самом правящем совете. Скорее всего один из тех высокопоставленных лиц, кому вы только что передавали свой маленький ультиматум. Вы скажете мне, кто. — Никакого ответа. — Я милосерден, — провозгласил Глокта, весело махая рукой, в точности как посол несколькими минутами ранее, — но у моего милосердия есть пределы. Говорите.

— Я здесь под флагом переговоров, выполняю миссию, порученную самим императором! Нападение на безоружного посланника противоречит всем правилам войны!

— Переговоры? Правила войны? — Глокта хихикнул. Секутор хихикнул. Витари хихикнула. Иней молчал. — А они ещё есть? Оставьте этот мусор для детей вроде Виссбрука, взрослые так не играют. Кто предатель?

— Мне жаль тебя, калека! Когда город падёт…

Оставь свою жалость. Она тебе пригодится для себя. Кулак Инея не издал почти ни звука, врезавшись в живот посла. Тот выпучил глаза, раскрыл рот, сухо закашлялся, его чуть не стошнило, он постарался вдохнуть и снова закашлялся.

— Удивительно, — задумчиво проговорил Глокта, глядя, как посланник силится вдохнуть. — Большой человек, маленький человек, тонкий, толстый, умный, глупый — все они одинаково реагируют на удар кулака в живот. Только ты думаешь, что ты самый могущественный человек в мире. А в следующий миг уже не можешь сам вздохнуть. Некоторые виды могущества — не более чем игры разума. Этому меня научили ваши люди, под дворцом вашего императора. Точно говорю, там не было никаких правил войны. Вы всё знаете о неких боях, о неких мостах и о неких молодых офицерах, а значит, вы знаете, что я был на вашем месте. Но есть разница. Я был беспомощен, а вы можете остановить это в любой миг. Вам нужно только сказать мне, кто предатель, и вас отпустят.

Излик наконец смог восстановить дыхание. Но большая часть его высокомерия исчезла, и, можно надеяться, навсегда.

— Я ничего не знаю ни о каких предателях!

— Неужели? Ваш господин император посылает вас сюда вести переговоры без фактов? Сомневаюсь. Но если это правда, то мне от вас на самом деле нет никакой пользы, не так ли?

Излик сглотнул.

— Я ничего не знаю ни о каких предателях.

— Посмотрим.

Большой белый кулак Инея врезался посланнику в лицо. От такого удара Излик свалился бы набок, если бы другой кулак альбиноса не попал по нему, разбив нос и отбросив назад через спинку стула. Иней с Секутором подняли его, поставили стул и швырнули на него задыхавшегося посланника. Витари смотрела, скрестив руки.

— Очень больно, — сказал Глокта, — но боль можно перетерпеть, если знаешь, что она не продлится долго. Если, скажем, она не может длиться дольше, чем до заката. Чтобы по-настоящему сломать человека быстро, нужно угрожать лишить его чего-то. Причинить ему такую боль, которая никогда не излечится. Мне ли не знать.

— А-а-а! — завопил посол, забившись на своём стуле. Секутор вытер нож о белую ткань мантии на его плече, а потом бросил его ухо на стол. Там оно и лежало, на дереве: одинокий окровавленный полукруг плоти. Глокта посмотрел на него. В такой же раскалённой камере в течение долгих месяцев слуги императора превратили меня в эту отвратительную искорёженную пародию на человека. Кое-кто мог бы надеяться, что шанс делать то же самое с кем-то из них, шанс вырезать месть, фунт за фунтом, принесёт некий тусклый проблеск удовольствия. Но Глокта ничего не чувствовал. Ничего, кроме своей собственной боли. Он поморщился, вытянув ногу, почувствовал, как щёлкнуло колено, и вдохнул воздух через пустые дёсны. Так зачем я это делаю?

Глокта вздохнул.

— Следующим будет палец на ноге. Потом на руке, глаз, ладонь, нос и так далее, понимаете? Пройдёт не меньше часа, прежде чем вас хватятся, а мы работаем быстро. — Глокта кивнул на отсечённое ухо. — К тому времени тут будет гора вашей плоти высотой в фут. Если потребуется, я буду резать вас, пока не останется ничего кроме языка и мешка с кишками, но узнаю, кто предатель, обещаю вам. Ну? Вы всё ещё ничего не знаете?

Посол смотрел на него, тяжело дыша. Тёмная кровь текла из его величественного носа, по подбородку, капала сбоку его головы. Безмолвен от потрясения или продумывает следующий шаг? Вряд ли это имеет значение.

— Я начинаю скучать. Иней, начинай с его ладоней. — Альбинос сжал запястье узника.

— Подождите! — завопил посол, — Боже, помоги мне, подождите! Это был Вюрмс, Корстен дан Вюрмс, собственный сын губернатора!

Вюрмс. Практически слишком очевидно. Но с другой стороны, самые очевидные ответы обычно и есть правильные. Этот мелкий ублюдок продал бы родного отца, если бы думал, что сможет найти покупателя…

— И женщина, Эйдер!

Глокта нахмурился.

— Эйдер? Вы уверены?

— Она это и спланировала! Она всё спланировала! — Глокта медленно пососал пустые дёсны. Они были кислыми на вкус. Жуткое разочарование или жуткое чувство, что знал всё это уже давно? У неё у одной есть мозги, мужество и ресурсы для предательства. Жаль. Но нам ли надеяться на счастливый конец.

— Эйдер и Вюрмс, — пробормотал Глокта. — Вюрмс и Эйдер. Наша маленькая грязная загадка близка к завершению. — Он посмотрел на Инея. — Ты знаешь, что делать.

Неравные шансы

Холм поднимался из травы — круглый, даже конический, словно сделанный человеком. Странно, что этот одинокий огромный холм стоял посреди плоской равнины. Ферро такому не доверяла.

Побитые непогодой камни стояли неровным кольцом на вершине холма, валялись на склонах, одни торчком, другие на боку. Самый маленький — по колено, самый большой — в два человеческих роста. Тёмные голые камни, бросающие вызов ветру. Древние, холодные, злые. Ферро хмуро смотрела на них.

Казалось, они хмуро смотрят в ответ.

— Что это за место? — спросил Девятипалый.

Ки пожал плечами.

— Оно старое, ужасно старое. Старше самой Империи. Построено, возможно, ещё до времен Эуса, когда бесы бродили по земле. — Он ухмыльнулся. — Как знать, может, бесы его и построили. Никто не знает. Какой-то храм забытых богов? Какая-то гробница?

— Наша гробница, — прошептала Ферро.

— Чего?

— Неплохое место для стоянки, — сказала она вслух. — Глянь на равнину.

Девятипалый хмуро посмотрел вокруг.

— Ладно. Привал.

Ферро стояла на камне, уперев руки в бока и прищурившись, и смотрела на равнину. Ветер рвал траву, гонял по ней волны, словно волны на море. Он разрывал и огромные облака, крутил их, распарывал, таскал по всему небу. Он хлестал Ферро по лицу, кусал её в глаза, но она его игнорировала.