Игорь Святославич - Виктор Поротников

Но Игоря это мало занимало. Он стал расспрашивать Ольстина про греческий огонь и про басурманина, знавшего секрет его изготовления.

Ольстин поведал, что того басурманина пленили вместе с Глебом Тирпеевичем и другими знатными половцами.

— И горшки, в коих то огненное зелье хранилось, тоже захвачены воинами киевского князя, — молвил Ольстин. — Взяли киевляне и машины огнеметные, кои поганые на быках да на полозьях по слегу до рубежей наших дотащили. Диковинные те машины, но Святослав повелел сжечь их.

«Вот бы мне заполучить этого басурманина либо зелье огненное, — размышлял Игорь, — навел бы я страху на соседних князей. И с Киева и с Суздаля спала бы нынешняя спесь».

Младшие сыновья Игоря, навестившие мать, первым делом рассказали ей про мадьярку, что живет ныне у них в тереме на правах хозяйки.

Ефросинья подступила с расспросами к Алене, которая сама недавно родила сына от Игоря и вроде бы как вступила в княжескую семью.

— Я-то думала, что ты в моей спальне хозяйничаешь, а это, оказывается, не так. Что за мадьярка? Откуда взялась?

— Князь из похода привез, — ответила Алена. — По слухам, ему ее Кончак подарил. Жужой кличут.

Ефросинья усмехнулась:

— Чудное имя! Как будто пчелиное.

— Она и смахивает на пчелку, мадьярка эта, — сказала Алена. — Весь день порхает по терему, не присядет ни разу. Жужа князю нашему и служанка, и наложница, и кухарка, и знахарка. Скоро, чаю, главной советчицей станет.

— Ты-то ладишь с ней? — поинтересовалась Ефросинья.

— Я при детях состою и воли не меньше мадьярки имею, — горделиво ответила служанка. — Князь к сыновьям Жужу не подпускает, ибо по-русски она плохо разумеет.

— Муж мой все так же с холопками путается?

— Жужой он увлечен, на шаг от себя ее не отпускает. Вот как мадьярка его приворожила!

— Она красивая?

— К сожалению, — вздохнула Алена.

— Неужто красивее тебя?

— Лицом вроде бы не красивее, — пожала плечами половчанка, — но очи у нее колдовские. Как взглянет, так у князя руки к ней и тянутся.

Ефросинья задумалась: значит, не тоскует без нее Игорь.

— У тебя-то с Вышеславом как? — осторожно спросила Алена, знавшая о сердечных порывах княгини от нее самой.

— Да никак, — отмахнулась Ефросинья.

— Ну и зря, — осуждающе произнесла половчанка. — Не теряла бы ты время даром. Неужто тело своего не просит?

Ефросинья опустила глаза, боясь, что Алена по ним все прочтет.

— Не теряйся, милая моя! — твердо сказала Алена, взяв Ефросинью за руку. — Счастье женщины не только в детях, поверь.

— Боюсь я кары Господней, — призналась Ефросинья.

— Рождение ребенка тоже грех, госпожа. Тем не менее никто из жен рожать не отказывается, — с лукавым выражением лица заметила Алена. Она подтолкнула Ефросинью локтем: — Вышеслав-то поглядывает на тебя?

— По глазам его вижу, что желанна я ему, — прошептала та в ответ и обняла Алену. — Мочи нету терпеть эту муку!

Странное двойственное чувство владело Ефросиньей с той поры, как она поселилась в Путивле. Здесь все ей было знакомо. Старый терем с покосившимся крыльцом и просевшими полами в некоторых светлицах второго яруса напомнил княгине пору юности, когда она приехала сюда с мужем, переполненная счастьем первых брачных ночей.

Здесь она родила троих сыновей. Отсюда провожала Игоря в первый поход…

Терем был все тот же: со скрипучими дверями, с мышиной возней в темных углах, с грубыми росписями на стенах и толстых дубовых колоннах, поддерживающих своды.

Но Ефросинья была уже другая.

Если разум еще пока удерживал княгиню от греховного увлечения, то сердце шептало ей о другом. Благо тот, кто занимал ее помыслы, находился тут же.

До приезда Вышеслава в тереме никто не жил, кроме княжеского огнищанина, его жены и дочерей. Прибывший сюда Вышеслав лишь немного потеснил их.

У воеводы Ясновита был свой дом в Путивле, поэтому в княжеском тереме он появлялся не часто. Бразды правления городом были у него в руках, а Вышеслав был скорее изгоем, нежели советником. Местные бояре не жаловали Вышеслава за его привычку запросто общаться с простонародьем, приглашать в гости странствующих монахов и купцов, видавших разные страны.

«О чем с ними толковать? — с презрением говорили бояре. — О том, как в Царьграде иль в Колобжеге живут? Так нам до того дела нет!»

Ефросинья с первого дня завела в тереме свои порядки, ясно дав понять, что отныне хозяйка здесь она.

Огнищанин Радим и Вышеслав княгине не перечили, уступая ей во всем. Ефимия, жена огнищанина, и обе их дочки настолько привязались к Ефросинье, что жили ее заботами, грустили ее печалями. Ефимия помнила княгиню еще отроковицей, ибо сама в ту пору поселилась в Путивле, выйдя замуж за Радима.

И вот уже сколько лет пролетело!

Глава тринадцатая. Замысел Игоря

Неласково разговаривал с сыном воевода Бренк:

— Пищу слухам да кривотолкам даешь ты, Вышеслав, живя тут под одной крышей с женой княжеской. Иль сам не разумеешь этого? Поглупел, что ли, от книг своих?

— Не токмо я в тереме с княгиней живу, но и огнищанин Радим со своей семьей, — возразил Вышеслав, стараясь подавить смущение под строгим взглядом отца.

— Радим прежде всего с женой живет, — сердито сказал воевода, — ты же не женат… А Ефросинья к тебе милостива, это всем заметно. Люди не слепы и злы на язык, сын мой. Коль дойдет до Игоря такой слушок, он супругу свою простит, известное дело, а тебя спровадит куда подальше. Смекаешь?

— Нет, не смекаю, — раздраженно ответил Вышеслав и отвернулся. — Зачем ты приехал, отец? Иль тебя Игорь подослал?

— Игорь не ведает, что я здесь. Хочу позвать тебя в дружину к Святославу Ольговичу, все при деле будешь. Племянник Игорев хоть и млад годами, но достоинством в отца пошел. И умен, да будет тебе известно.

— Мне это известно, — отозвался Вышеслав.

— Святослав Ольгович, покуда жил в Чернигове, в учении книжном не меньше твоего преуспел. Он греческий и латынь знает, книг у него в тереме много. С самим епископом черниговским переписывается. Ты хотел смысленому князю послужить, вот и послужи Святославу Ольговичу.

— Отпустит ли меня Игорь? — усомнился Вышеслав.

— Потолкуешь с ним по душам — отпустит, — уверенно произнес Бренк. — Язык у тебя подвешен, я знаю.

— Мне нужно подумать, отец, — сказал Вышеслав, пряча глаза.

— Неужто ты уже снюхался с княгиней? — Бренк погрозил сыну кулаком. — Признавайся, дошло ли у тебя с ней до греха?

— Окстись, отец! — Вышеслав бесстрашно поднял глаза. — Как ты можешь молвить такое?!

— Ой, не лги! Не лги мне, Вышеслав! — грозил воевода. — С огнем играешь!

Вышеслав не пожелал продолжать разговор, сославшись на дела.

— Ты мне зубы не заговаривай, стервец! — проворчал Бренк. — Подождут дела твои. Не часто мы с тобой встречаемся. Сколь времени тебе на раздумье надобно?

— Месяц, — буркнул Вышеслав и, подумав, добавил: — А может, два.

Бренк скорбно покачал седой головой:

— Как есть, спелся ты с княгиней, Вышеслав. Не иначе, пригрела она тебя возле сердца своего. Вот напасть-то…

Раздраженные голоса встревожили Ефросинью, которая из женского любопытства находилась поблизости. Она сразу догадалась, что Бренк неспроста пожаловал из Рыльска.

Дождавшись, когда воевода уехал, Ефросинья поспешила к Вышеславу.

Тот не стал таиться и поведал княгине, в чем подозревает его отец и куда переманить хочет.

— Так и должно было случиться, — печально заключил Вышеслав. — Ни стены, ни версты не спасут нас, Фрося, от людской молвы, которой до всего есть дело.

Ефросинья обвила руками шею Вышеслава, с любовью заглядывая ему в глаза:

— Я людской молвы не страшусь.

— И напрасно — ведь у тебя супруг есть, который властен и над тобой и надо мной.

— Если мы гнева Господнего не испугались, любимый, то что нам гнев человеческий.

Вышеслав улыбнулся наивному бесстрашию Ефросиньи, провел рукой по ее волосам, освобождая голову от платка. Да, они зашли слишком далеко. Уже и Ефимия знает, что ночи они проводят вместе. Наверно, и Радим догадывается.

— Во лжи мы живем, а счастливы. Странно это. Ты так не думаешь, Фрося?

Но Ефросинья ждала других слов.

— Любишь ли ты меня, ненаглядный? — спросила она.

— Больше жизни, — без колебаний ответил Вышеслав.

— Неужели, обладая такими крылами, не улетим мы от людской молвы! — Ефросинья процитировала по-гречески строфы древней поэтессы Сапфо:

Богу равным кажется мне по счастьюЧеловек, который так близко-близкоПред тобой сидит, твой звучащий нежноСлушает голос…

Лишь тебя увижу, — уж я не в силахВымолвить и слова.Под кожей легкий жар пробегает, смотрят,Ничего не видя, глаза.В ушах же —Звон непрерывный.

Потом жаром я обливаюсь, дрожьюОхвачены руки и ноги, зеленееДелаюсь я травы, вот-вот как будтоС жизнью прощусь я…

Ефросинья намеренно сделала паузу в этом месте, призывно глядя в глаза Вышеславу; они стояли, держа друг друга в объятиях.