Кинбурн - Александр Кондратьевич Глушко

Чигрин слушал его возбужденный голос, мысленно повторял названия холмов, курганов, буераков, которые прочно держались в мальчишечьей голове, и словно бы собственное детство возвращалось из прошлого, воскрешая в памяти каждую тропинку родной степи. Теперь он знал наверняка, что и его самого постоянно притягивало к этой земле. Воспоминания... Можно ли было забыть, стереть, как слабый след на песке, первые детские впечатления, терпкий дух летнего разнотравья над Бугом, зеленые днепровские заливы, плотные туманы в широких балках, пронизанные солнцем степные перелески, защищавшие не только от зноя, но и от злых глаз? И хотя испытал он на этой земле предостаточно огорчений, думал Андрей, навряд ли смог бы покинуть ее с легким сердцем. Прирос к ней навсегда.

Возле криницы спешились. Чигрин разнуздал коня, пустил его на траву, густо зазеленевшую в ложбине, а сам, наклонившись над замшелым срубом, зачерпнул пригоршню прозрачной — просвечивало дно — студеной воды. От ее холода свело губы. «Правду говорил Тарас», — подумал, ища глазами хлопца. Но его нигде не было. Еще минуту назад стоял рядом, осматривал широко открытыми глазами знакомую местность и вдруг исчез. Как в воду канул. Чигрин выпрямился.

— Тарас, где ты? — позвал негромко, убежденный, что он где-то здесь, близко, за деревьями или за бугорком спрятался, потешаясь над ним, обрадованный, что вернулся. Захотелось мальчишке позабавиться.

В кронах дубов задиристо посвистывали черные скворцы, позвякивая удилами, подергивал травку нерасседланный конь. Тарас не откликался. «Куда же он подевался? — терялся в догадках Андрей, чувствуя тревожный холодок в груди. — Степь вроде бы и безлюдная, но кто знает, где подстерегает беда. Может, он за теми кустами?» — заметил он в двадцати саженях от дороги гривку низкорослого кустарника. Ноги сами понесли в ту сторону.

Колючие кустики боярышника росли на краю сухого яра с голыми известняковыми склонами. Андрей остановился. На той стороне яра среди реденьких зарослей мелькнула белесая головка Тараса. Мальчишка направлялся к зеленому холму, возвышавшемуся среди поля. «Зачем он туда пошел? — не мог понять Чигрин, шурша подошвами сапог по известняковой дресве. — На коне доскакали бы по ровному быстрей. Зачем было лезть по этим склонам?» Он проворно спустился на дно яра, пересек его и бегом поднялся на противоположную сторону. И когда снова увидел худощавую фигуру Тараса, от души у него отлегло. Догнал мальчика у кургана. Услышав за спиной шаги, Тарас оглянулся. На его лице отразилось удивление, казалось, даже глаза увеличились.

— А я думал успеть, пока вы напьетесь воды и отдохнете, — сказал он, виновато хлопая глазами.

— Куда... успеть?.. — переводя дыхание после быстрой ходьбы, спросил Чигрин.

— На Молочаевку, — ответил Тарас, будто ничего и не произошло, — я же говорил вам, что с этого кургана можно увидеть нашу хату.

И таким нетерпением горели его глаза, что Андрею вмиг расхотелось укорять его.

— Напугал ты меня, хлопче, — облегченно вздохнул он. — Но раз уж пришли — показывай.

Они поднялись на поросший до самой верхушки молочаем и седой нефорощью курган и в широкой ложбине увидели небольшой хуторок, издали смахивавший на старые, почерневшие от непогоды стожки сена, которые сложили когда-то и забыли убрать.

Тарас, вытянув тонкую шею, впился глазами в эти избушки. Его бледные щеки зарумянились.

— Нашел? — тихо, чтобы не вспугнуть мальчишечьи мысли, спросил Андрей.

— Угу, — кивнул он. — Вон, крайняя, верба на углу растет, видите?

Чигрин внимательно посмотрел в ту сторону. Серая, приземистая хата, на которую указывал Тарас, прилепилась к пологому косогору и имела одно лишь окошко спереди — оно меленьким пятнышком темнело в стене. Ни одной живой души не видно было на хуторе, будто и не жили в нем люди. Только два аиста плавно кружили над крышами, ища, наверное, уютное место для семейного гнезда.

Возле хуторка Тарас попросил ссадить его на землю и сразу же побежал к своей хате. Подергал запертую дверь, заглянул в оконце, но сквозь воловий пузырь вряд ли мог что-нибудь увидеть внутри. Снова кинулся к двери, силясь открыть ее. Андрей тоже соскочил на землю и, ведя коня за повод, подошел ближе. Мальчик с отчаянием посмотрел на него. «Хотя бы с матерью беда не приключилась», — подумал Чигрин и вдруг услышал, как в хате завозились, заскрежетал засов, и в приоткрытой двери появилась детская головка с двумя косичками, торчавшими в разные стороны.

— Тарасик?! — Девочка несмело переступила порог и провела ладонью по щеке старшего брата, который сиял от радости и только кивнул в ответ.

— Олесь! — обернулась она к лобастому, замурзанному мальчику, диковато выглядывавшему из-за ее спины. — Это же братик наш! Разве ты забыл? — И снова Тарасу: — Почему так долго не возвращался? Мы с мамой плакали, когда вас с татой не стало. Выглядывали втроем с Молочаевки. Олеся мама на руках носила туда. Ой, какие у тебя пальцы шершавые, — взяла она его руку в свою.

— Лукийка, а где мама? В хате? — будто опомнился Тарас.

— В экономии. Скоро придут, вон уже солнце заходит, а Олесь боится, когда стемнеет. Мама засветит каганец, посадит его на колени, тогда он и перестает плакать.

— Иди ко мне, Олесик, — наклонившись, протянул к нему руки Тарас. — Не бойся.

Но мальчик еше сильнее насупился, крепко держась за старенькую сорочку сестры.

— Мал еще, — застенчиво улыбаясь, обернулся Тарас к Чигрину, — забыл, как я катал его на спине.

— Вспо-омнит, — успокоил его Андрей, расседлывая коня, который тянулся губами к сочному спорышу. — Теперь уже будете все вместе. — Он пустил коня пастись и подошел к вербе, чтобы повесить сбрую, как вдруг услышал похожее на стон:

— Сы-ы-нок!!!

По узенькой тропинке, вившейся из-за косогора, к Тарасу бежала повязанная черным платком женщина, на изможденном лице которой отразились и пережитые страдания, и радость встречи. Она порывисто прижала вихрастую головку мальчика к своей груди и застыла в счастье и печали.

— Как же тебе удалось, сыночек мой, вырваться из этой неволи проклятой? — наконец спросила она, поглаживая рукой его белесый непокорный чуб.

— А меня дядя Андрей привез на коне, — указал Тарас глазами на Чигрина, молча стоявшего под вербой с седлом и сбруей в руках.

Женщина будто только сейчас заметила и незнакомого человека, и коня, что, опустив голову, потряхивал гривой рядом, и меньших детей своих, которые притихли