Крик души - Екатерина Владимирова

Тамара Ивановна редко что-либо отвечала ей, лишь качала головой и улыбалась, не губами, а глазами со светящимися внутри звездными искрами. И эти взгляды говорили Даше всё.

— А хотите, я вам сказку почитаю? — спрашивала девочка, вскидывая вверх темные бровки. — Мы на чтении проходили, — и она, не ожидая ответа, мгновенно вскочила со стула, кинулась к своему рюкзачку и достала из него небольшую книгу, продемонстрировав ее экономке Вересова, снова села на стул, открыв книгу на первых страницах. — Александр Сергеевич Пушкин, — торопливо выговорила девочка, бросая на женщину тревожные взгляды. — Ирина Анатольевна сказала, что это великий русский писатель и поэт, и что его творчество всем-всем нравится. Вам тоже понравится, вот посмотрите! — сказала она, глядя на женщину, и уткнулась в книгу. — «Сказка о царе Салтане». Хотите, я почитаю? Очень интересная, вам понравится! Или вот… еще у него есть. «Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях», — поведала она. — Хотите?

Тамара Ивановна вновь промолчала, с улыбкой на губах глядя на девочку.

— А еще мы с дядей Олегом хотим в Подмосковье съездить, — проговорила девочка оживленно. — Он сказал, что покажет мне лошадок. Вы видели когда-нибудь лошадок? Мы можем его попросить, и вы с нами поедите. Хотите? А еще… а еще…

— Дашенька, — тихо окликнул ее Олег, и девочка резко обернулась на голос.

Мужчина стоял в дверях, бледный, похудевший, осунувшийся, с уставшими глазами. Она видела, наблюдала каждый день за тем, как из уверенного, волевого и бодрого человека он превращался в тень. И сердце болело от осознания того, что он, может быть, уже не станет прежним дядей Олегом.

Одного лишь взгляда, грустного, усталого, тяжелого, хватило на то, чтобы они поняли друг друга.

Но верить — верить в это! — не хотел никто из них двоих!

— Тамаре Ивановне плохо, — едва не плача проговорила Даша, поджав губы и наморщив носик.

У Олега едва сердце не разорвалось, когда он увидел слезы в глазах своей малышки.

— Да… — тихо подтвердил он, подойдя к Даше и тронув ее за плечо.

Даша сглотнула и покрасневшими глазами взглянула на него, сдерживая слезы.

— Давайте «скорую» вызовем, — тихо и немного смущенно попросила она мужчину, глядя на него снизу вверх глазами, в уголках которых уже блестели слезы. — Они помогут… Они… должны…

Олег лишь покачал головой, зажмурившись и крепче стиснув ее маленькое плечо. Посмотрел на Тамару Ивановну, словно переговариваясь с ней взглядами, и, не глядя на Дашу, вымолвил:

— Иди-ка отдохни, солнышко, — опустил голову вниз, — я с ней посижу.

Она не хотела уходить, Олег это видел. Она еще несколько мгновений боролась с собой, с желанием остаться с ней, этой женщиной, которая стала ей так дорога, а потом сдалась. Профессор Вересов попросил ее выйти, и она сделала то, о чем он просил. Она ушла. Медленно соскользнула с высокого стула, который специально подставила ближе к дивану, где лежала больная женщина, бросила взволнованный взгляд на Тамару Ивановну, затуманенными глазами смотревшую на нее, наклонилась и взяла женщину за руку.

— Я не надолго отойду, — клятвенно проговорила она. — Честно, честно. Я немного поучу уроки и приду. А то нам много задали по математике… — она подняла глаза вверх и, встретившись с помутневшим от слез взглядом дяди Олега, произнесла: — Можно я потом еще приду?

Острый нож полосонул его по сердцу, вызывая отвратительную боль во всем теле.

— Конечно, Дашенька, — согласился мужчина. — Ну, конечно же…

И она ушла. В свою комнату, где сидела, оставив дверь открытой и делая вид, что учит уроки. Она не учила, она прислушивалась к тому, что происходит вне стен ее комнаты. И всего через несколько минут услышала то, чего слышать не желала больше никогда в своей жизни. Дядя Олег позвонил в «скорую».

И Даша поняла, что это означает.

Прислонившись спиной к изголовью кровати, почти вжавшись в него, поджав под себя ноги, она опустила голову на колени, прикрыв лицо руками, и заплакала.

Умерла. Какое страшное, какое мучительно болезненное слово!..

А еще через несколько минут вновь раздался голос дяди Олега. Тихий, усталый, словно вымотавшийся.

— Антон?.. Да. У нас несчастье… — выдержанно, стойко, несмотря на то, что хотелось рыдать. — Тамара Ивановна… она… ее не стало. Приезжай?.. — попросил он неуверенно. — Пожалуйста…

И Даша, стискивая зубы, чтобы не было слышно стонов и всхлипов, зарыдала еще сильнее.

В тот день она потеряла еще одного человека, который был ей дорог. Еще одного!.. Какая жестокая закономерность, какая отвратительная несправедливость, какая безнадежная неизбежность!

Похороны состоялись восемнадцатого апреля, в не по-апрельски холодный день, немой и черный день скорби. Антон приехал из Лондона проститься с Тамарой Ивановной и остался и на следующий день после похорон, улетев назад лишь двадцатого числа.

С ним Даша почти не разговаривала, отсиживаясь в своей комнате, старалась не попадаться ему на глаза, а он не особо и стремился с ней общаться. Они с дядей Олегом часами сидели в гостиной или в кабинете профессора Вересова, между собой переживаю эту потерю. О чем-то разговаривали, тихо, едва слышно, перебрасываясь быстрыми фразами. Сквозь приоткрытую дверь она видела, как сын, утешая, похлопывал отца по плечу и что-то тому говорил. Даша не разбирала слов, но чувствовала, что эти слова дяде Олегу просто необходимы. Она бы не смогла его утешить, а вот этот… Антон, он мог.

А Даша, сидя на подоконнике и глядя в окно, исполосованное солеными струйками дождя, поджав под себя ноги, терзала себя воспоминаниями. Она хотела бы не вспоминать, но, глядя на скользкое липкое стекло, почти против воли вспоминала. Добрую Тамару Ивановну, которую искренне успела полюбить за эти месяцы. Вспоминала Юрку, своего любимого младшего брата, который покинул ее год назад, в такую же холодную и равнодушную весну, что и эта. Потом сознание выхватило из памяти обрывки далекого прошлого, в котором она еще была счастлива. С отцом, в Сосновке. И она плакала. Смахивала со щек слезы зажатыми в кулачок пальцами, хныкала, сопела, старалась сдержать рвущиеся изнутри слезы, но не могла. Грудь давило, сжимало, разрывало, а сердце колотилось в виски колокольным звоном.

На кладбище она тоже плакала, не смогла сдержаться, как и три дня назад, когда Тамары Ивановны не стало. Она стеснялась, смущалась своих слез, не хотела, чтобы их заметили, не хотела, чтобы считали ее слабой или трусихой, а потому резко стирала соленые капли с лица, оставляя на щеках разводы.

Но как бы она не старалась остаться незамеченной, ее все же заметили. Человек, которому, она полагала, на нее плевать. Но именно он наблюдал за ней с несвойственным ему волнением за нее и злостью на себя.