Тайный советник вождя - Владимир Успенский

Да и сама Ольга Евгеньевна словно бы коллекционировала мужчин разных национальностей, стараясь определить, с каким занятней, приятней. Уж кто-кто, а она могла порассказать, чем отличается в постели армянин от поляка, грузин от мадьяра, грек от болгарина. К сожалению, она и рассказала об этом на закате жизни слишком охотно, не испытывая угрызений совести. Упоминала интимнейшие подробности, будто вновь переживая, смакуя испытанное когда-то удовольствие. В конце тридцатых годов мне доводилось частенько встречаться с ней, совершать прогулки по аллеям Дальней дачи. Теща Иосифа Виссарионовича была на четыре года старше его, но выглядела очень моложаво, на лице почти не было морщин. Бедрами покачивала, как этуаль на бакинской набережной. Гибель детей, полный разрыв с мужем, другие трагедии — будто не коснулись ее. До самой смерти в мыслях и разговорах Ольги Евгеньевны главным образом было то, что она именовала «любовью».

«Может, черная роза не всем нравится, но как это необычно, как пикантно! — без тени смущения повествовала она о себе. — И вынослива черная роза! Какие бури, какие страсти она у меня выдержала!.. Знаете, однажды у меня было сразу двое мужчин, молодых пылких мужчин, мы совсем не спали ночь, день и еще ночь. Много было шампанского… Им удавалось задремывать по очереди, но я-то была одна. Впрочем, это было уже как во сне, но желание не исчезало, даже наоборот… Когда один из них воскликнул: «И после всего тебе даже не больно!», у меня хватило сил горделиво усмехнуться и сказать: «Еще! Хочу еще!»

Господи, я сквозь землю готов был провалиться от таких откровений, а она, нисколько не стесняясь, продолжала живописать достоинства своей черной розы. Но когда я, собравшись с духом, спросил, от кого же у нее дети, Ольга Евгеньевна обиделась, ответила с холодной напыщенностью: «Дети только от мужа! Ведь я католичка!»

Гм: при таком количестве любовников, да еще имея несколько мужчин сразу, попробуй понять, от кого понесла… Но возражать я не стал. Ей лучше известно. Может, организм католичек обладает в этом отношении какой-то особенной избирательностью.

Удивительно, откуда столько энергии бралось у этой невысокой, хрупкой на вид женщины — бешеной энергии, чем дальше, тем больше лишавшей ее чувства ответственности перед семьей. Даже в очень трудном для питерцев холодном и голодном январе 1918 года Ольга Евгеньевна умудрилась в очередной раз «влюбиться» в какого-то венгра. Объявила больному, не встававшему тогда с постели мужу и детям, что она еще достаточно молодая женщина, ей хочется личной жизни, а не семейного прозябания. И перебралась к очередному любовнику, переложив все семейные заботы на плечи шестнадцатилетней гимназистки Нади, которая (яблочко от яблони!) вскоре сама влюбилась в человека на двадцать два года старше ее и уехала с ним — со Сталиным, разумеется. А Ольга Евгеньевна, понаслаждавшись «личной жизнью», пока не надоела венгру, как ни в чем не бывало, возвратилась во всепрощающую семью. Вероятно, прощали ей потому, что считались с ее патологией, влиявшей на психику.

Мне казалось, что на Сергея Яковлевича Аллилуева совершенно похожа была лишь старшая дочь Анна. Нос и рот у нее, безусловно, отцовские, да и характер столь же добрый и мягкий. Сыновья, Павел и Федор, при первом взгляде на них напоминали мать: такие же глаза, такие же губы. А Надя вообще все унаследовала от Ольги Евгеньевны: черты лица, фигуру, походку. Белозубая красавица со смуглой кожей южанки — как мать в молодости. Только нравом построже.

К таким понятиям, как скромность, достоинство, Ольга Евгеньевна на старости лет была совершенно глуха, чем изрядно досаждала Иосифу Виссарионовичу. Он был одним из немногих представителей сильной половины рода человеческого, к кому Ольга Евгеньевна обращалась без малейшего жеманства, кокетства, но зато совершенно бесцеремонно: будто настолько осчастливила Сталина, что ему вовек не рассчитаться. Это она, дорогая теща, вывезла из Ленинграда многочисленных родственников и помогла каждому занять достойное место. «Иосиф! — требовательно говорила она. — Павлу нужна квартира. Ну, что это такое, он ютится в одной комнате». Или: «Иосиф, в магазине нет соли, позаботься, пожалуйста». И это — товарищу Сталину, который вершил общегосударственные и мировые дела!

Меня раздражала приземленность этой женщины, ее эгоизм, но кто знает, может, Ольга Евгеньевна была определенным противовесом судьбы, переключавшим внимание Сталина на обычные житейские заботы. Это ведь тоже надобно. После ее смерти никто не осмеливался поступать так. А меня, способного высказать Иосифу Виссарионовичу претензии, мелочи быта не особенно интересовали.

Дачных охранников, шоферов, прислугу Ольга Евгеньевна в грош не ставила и бранила постоянно, как заправская барыня: все боялись и сторонились ее. Мужа своего, Сергея Яковлевича, во всеуслышанье крикливо упрекала за то, что он воспользовался ее молодостью, соблазнил, увлек, а потом ничего не дал взамен: при ее красоте, при ее возможностях она, мол, достигла бы гораздо большего. (Я просто не представляю, чего еще хотела эта, извиняюсь, дама, ставшая, благодаря своей дочери, тещей великого человека? Не осознала Ольга Евгеньевна своего счастливого взлета, как не поняла этого и воспитанная ею дочь!)

В конце концов Сергей Яковлевич Аллилуев при всей своей вежливости, мягкости и деликатности настолько возненавидел супругу, а открывшиеся давние измены вызвали в нем такое презрение, что он не испытывал к Ольге Евгеньевне никаких чувств, кроме гнева и брезгливости. С конца двадцатых годов они хоть и жили в Москве на одной квартире или на одной даче, но каждый имел свои комнаты, встречались за едой, да и то не всегда. Не только физическая, но и духовная связь порвалась совершенно. Оказавшись за одним столом с Ольгой Евгеньевной, ее муж в буквальном смысле слова испытывал тошноту. Может быть, еще и потому, что от нее шибало застарелой смесью острых духов, которая постоянно «обогащалась» новыми оттенками.

Конечно, Надежда Сергеевна Аллилуева-Сталина была гораздо умнее матери, глубже сознавала свою ответственность, пыталась обуздать собственные порывы. В отличие от Ольги Евгеньевны, она старалась заглушить в себе физиологическое начало. Это более или менее удавалось ей до второй беременности. Но когда понесла будущую Светлану, желание захлестнуло ее, а после родов возросло еще больше, затмило, заглушило другие ощущения. А что мог дать ей поглощенный делами Иосиф Виссарионович, подумывающий о полувековом юбилее? Нежность, ласку, вспышку на несколько минут? Этого для нее было так мало.

Чувствуя унижающую его в собственных глазах неспособность удовлетворить жену, Иосиф Виссарионович раздражался, становился резким и грубым. Ну и Надежда Сергеевна тоже злилась, психовала без видимых причин.

А между тем совсем рядом находился молодой мужчина, обожествлявший Надежду Сергеевну. Семья Сталина жила неподалеку от Троицких ворот, на втором этаже кремлевского дома. На первом — семья Орджоникидзе. Там была выделена комната и для Якова Джугашвили, где он спал, занимался, играл в шахматы. Однако значительную часть дня проводил наверху. Внешне похожий на отца, Яков разительно отличался от него характером, был добр, простодушен, застенчив. Он недавно приехал из Грузии, не имел знакомых в Москве, стеснялся слабого знания русского языка, сутулости, неказистой внешности. И самым близким человеком для него стала Надежда Сергеевна. Потому что она была всего на семь лет старше Якова, потому что знала и уважала его родственников, дядей и тетей Сванидзе, потому что ей тоже скучно и одиноко было в чужом городе, в казенной квартире, где появлялись только члены семьи да пожилые соратники мужа.

Они быстро привязались друг к другу… Им было весело вместе, имелись общие интересы: Яков много читал, много знал и, когда преодолевал стеснительность, становился увлекательным собеседником. Молодой Джугашвили, до сей поры издали с благоговением поглядывавший на девушек, оказался рядом с красивой женщиной, которую ничуть не портила беременность.

Думаю, Надежда Сергеевна ничего не делала нарочно, обдуманно, чтобы привлечь Якова. Но он, почти целыми днями находясь в квартире, видел эту женщину всякой: спавшей, полуодетой, в коротеньком облегающем халатике. При нем она не стеснялась кормить грудью, когда родилась Светлана. Все это вроде бы будничное, житейское. Ей, наверное, приятно было ловить восхищенные взгляды Якова, ощущать его волнение, трепет.

Если мне, человеку постороннему, редко бывавшему в кремлевской квартире Сталина, взаимоотношения Надежды Сергеевны и Якова Джугашвили казались необычными, то уж Иосиф Виссарионович просто не мог не заметить влюбленности Якова и благожелательности Надежды. Ничего серьезного тогда меж ними не было, однако Сталин нервничал, ревновал, постоянно находился в напряжении, что никак не улучшало его здоровья, работоспособности. Он старался возвысить, утвердить себя в собственных глазах и глазах жены какими-то выдающимися достижениями, свершениями, а она вроде бы и не замечала дел, успехов Иосифа Виссарионовича. Он все чаще терял душевное равновесие, столь необходимое руководителю партии, государства… (Эх, женщины, женщины!)