Вкус дыма - Ханна Кент

– Тоути, ты едва можешь одеться без посторонней помощи. Не обрекай себя на гибель ради этой убийцы.

Тоути ожег отца гневным взглядом, глаза его сверкнули.

– А как же Сын Божий? Разве Он умер только за праведников?

– Ты не Сын Божий. Если ты отправишься в Корнсау, то погубишь себя.

– Я уезжаю.

– А я запрещаю тебе ехать.

– Такова воля Господа.

Пожилой священник покачал головой.

– Это самоубийство. Это против Господа.

Тоути встал, с трудом сохраняя равновесие, и поглядел на оставшегося сидеть отца.

– Господь меня простит.

В церкви стоял лютый холод. Шатаясь, Тоути двинулся к алтарю и рухнул перед ним на колени. Руки его тряслись, тело, укрытое в несколько слоев одежды, бил озноб. Потолок над ним качался и плыл словно в тумане.

– Господи Боже… – Голос Тоути сорвался. – Смилуйся над ней. Смилуйся надо всеми нами.

Маргрьет повязывала платок, собираясь пойти в кладовую за кизяком, когда услыхала, что кто-то снаружи соскребает слой снега с входной двери. Она остановилась, помедлила. Дверь со скрипом отворилась.

– Силы небесные, это ты, Гвюндмюндур? – воскликнула Маргрьет, поспешно выбежав из бадстовы, и увидела, что по коридору бредет Тоути. Лицо его было молочно-белым, на лбу и висках блестели крупные капли пота. – Боже мой, преподобный! Да вы бледны как смерть! А как исхудали!

– Маргрьет, твой муж дома? – В голосе Тоути звучало лихорадочное волнение.

Маргрьет кивнула и провела его в бадстову.

– Присядьте в гостиной, – сказала она, отдернув занавеску. – Не следовало вам ехать сюда в такую погоду. Господи, как вы дрожите! Нет, пойдемте в кухню, вам надо согреться. Что с вами приключилось?

– Я был болен, – хрипло ответил Тоути. – Лежал в жару, и горло распухло так, что едва мог дышать. – Он тяжело опустился на табурет. – Вот почему я так долго не приезжал. – Тоути помолчал, сипло дыша. – Я ничего не мог поделать.

Мгновение Маргрьет неотрывно смотрела на него.

– Я сейчас позову Йоуна, – сказала она и шепотом велела Лауге помочь преподобному снять заиндевевший плащ.

Через несколько минут Маргрьет вернулась в кухню, ведя с собой Йоуна.

– Преподобный, – тепло проговорил Йоун, протягивая руку. – Рад вас видеть. Жена сказала, вы не со всем здоровы…

– Где Агнес? – перебил Тоути.

Маргрьет и Йоун переглянулись.

– Со Стейной и Кристин. Привести ее? – спросила Маргрьет.

– Нет, не сейчас, – ответил Тоути. С усилием стянув перчатку, он запустил руку под рубашку. – Вот, – сказал он, судорожно сглотнув, и протянул Йоуну письмо сислуманна.

– Что это? – спросил Йоун.

– От Блёндаля. Назначен день казни Агнес.

Лауга вскрикнула.

– Когда? – тихо спросил Йоун.

– Двенадцатого января. А сегодня шестое. Так вы ничего об этом не слышали?

Йоун покачал головой:

– Нет. Погода такая, что и носа наружу не высунешь.

Тоути мрачно кивнул.

– Что ж, теперь вы все знаете.

Лауга поглядела на молодого священника, затем на отца:

– Вы скажете ей об этом?

Маргрьет, потянувшись через стол, взяла Тоути за руку. И заглянула в лицо.

– Какой сильный у вас жар, – проговорила она. – Я схожу за Агнес. Она наверняка хотела бы услышать это именно от вас.

Преподобный говорит со мной, но я не слышу его слов, как будто мы погребены под толщей воды, высоко над головой мерцает свет, и я различаю, как руки преподобного плавно движутся передо мной, он то сжимает мои запястья, то отпускает, он похож на тонущего человека, который безуспешно пытается ухватиться хоть за что-то, лишь бы выбраться на поверхность. Преподобный сильно исхудал, остался лишь скелет. Откуда взялась вся эта вода? Кажется, я не могу дышать.

Агнес, повторяет он, Агнес. Я буду там с тобой.

Агнес, говорит преподобный.

Он такой добрый, он протягивает ко мне руки, привлекает меня ближе к себе, но я не хочу этой близости. Он открывает и закрывает рот, точно рыба, кости на исхудавшем лице проступают сквозь натянутую кожу, точно ножи, но я не могу ему помочь, я не знаю, чего он хочет. Тем, кого не поволокут силком на смерть, не понять, как холодеет и отвердевает сердце, превращаясь в гнездо из камней, в котором лежит лишь пустое яйцо. Я бесплодна, безжизненна; ничто больше не произрастет из меня. Я мертвая рыбина, сохнущая в стылом воздухе. Я мертвая птица на берегу. Я иссохла, и, когда на мою шею опустится топор, я не уверена, что из меня потечет кровь. Нет, моя плоть еще тепла, кровь пока еще бурлит в моих жилах, завывая, точно ветер, сотрясает каменное гнездо и вопрошает: где же птицы, куда они улетели?

– Агнес! Агнес! Я здесь. Я с тобой.

Тоути с тревогой смотрел на нее. Женщина уставилась в пол, тяжело дыша и раскачиваясь так, что под ней скрипел табурет. Он ощутил, как подступают к горлу жгучие слезы, но сознавал, что за спиной у него стоят Маргрьет, Йоун, Стейна и Лауга, что в дверном проеме кухни теснятся слуги, не сводя с них глаз.

– Я думаю, ей нужно дать воды, – сказала Стейна.

– Нет, – отозвался Йоун. И обратился туда, где толпились слуги. – Бьярни! Принеси бренвина, будь добр.

Бьярни сбегал за бутылкой, и Маргрьет поднесла ее к губам Агнес.

– Ну вот, – сказала она, глядя, как Агнес сделала глоток и поперхнулась, расплескав добрую половину на платок. – Теперь тебе станет легче.

– Сколько дней осталось? – прохрипела Агнес.

Тоути заметил, что она впилась ногтями в мякоть собственной руки.

– Шесть дней, – мягко ответил он и, подавшись к Агнес, взял ее ладони в свои. – Но я здесь, я больше никуда не уйду.

– Преподобный Тоути…

– Да, Агнес?

– Может, я сумею упросить их, может, если я пойду к Блёндалю, он передумает, и мы сможем подать прошение? Преподобный, вы можете поговорить с ним от моего имени? Если вы поговорите с ним и все объясните, он, наверное, вас послушает. Преподобный, они не могут так…

Тоути положил дрожащую руку на плечо женщины.

– Я приехал к тебе, Агнес. Я здесь, с тобой.

– Нет! – Агнес оттолкнула его. – Надо с ними поговорить! Надо, чтобы они нас выслушали!

Тоути услышал, как Маргрьет поцокала языком.

– Несправедливо это, – пробормотала она. – То была вовсе не ее вина.

– Что? – Тоути обернулся к ней: – Она говорила с тобой?

Маргрьет кивнула, глаза ее наливались слезами.

– Как-то ночью. Мы сидели вдвоем допоздна. Не справедливо это! – с силой повторила она. – Ох Господи! Мы хоть что-нибудь можем сделать? Тоути? Что мы можем сделать для нее?

Прежде чем он успел ответить, Маргрьет всхлипнула, закрыла лицо руками и, шаркая, вышла из комнаты. Йоун последовал за ней.

Агнес дрожала всем телом, неотрывно глядя на собственные руки.

– Я не могу ими пошевелить, – тихо проговорила она. И подняла на Тоути широко раскрытые глаза. – Я не могу ими пошевелить.

Тоути снова взял ее застывшие ладони в свои. Он не знал, кто из них дрожит сильнее.

– Я здесь, я с тобой, Агнес, – вот и все, что он мог сказать.

Я держусь, я стараюсь думать о мелочах. Мысленно сосредоточиваюсь на прикосновении полотна простыни к своей коже.

Я дышу как можно более глубоко и бесшумно.

Темнеет небо, и холодный ветер дует сквозь тебя, как будто тебя и нет, дует насквозь, как будто ему безразлично, жива ты или мертва, потому что тебя не станет, а он вечно пребудет здесь, вечно будет приминать траву к земле, безразличный к тому, промерзла земля или оттаяла, потому что она промерзнет и снова оттает, и скоро твои кости, омытые теплой кровью, насыщенные костным мозгом, высохнут, станут ломкими, рассыплются на кусочки и станут замерзать и оттаивать вместе с толщей навалившейся на тебя земли, и последние капли влаги твоего тела поднимет наружу трава, и налетит ветер, и прибьет ее к земле, и разбросает тебя по скалам либо же соскребет тебя когтями и унесет в море под безумные пронзительные вопли снежной бури.

Преподобный Тоути безотлучно пробыл с Агнес до глубокой ночи, до тех пор пока она наконец не забылась сном. Маргрьет из угла бадстовы следила за преподобным с тревогой. Он тоже заснул – сидя, привалившись боком к столбику кровати и отчаянно дрожа под одеялом, которым его бережно укрыла Маргрьет. Она подумывала разбудить его и уложить на свободную кровать, но решила, что все-таки не стоит. Вряд ли он согласится.

В конце концов Маргрьет отложила вязанье. Ей припомнилась смерть Хьёрдис. После первого появления Агнес в Корнсау Маргрьет больше ни разу не вспоминала об усопшей служанке… но все это – мрачное ожидание неминуемой смерти, свет, горящий в доме допоздна, состояние, когда больше нет сил плакать, – все это вызывало в памяти те давние дни. Маргрьет окинула взглядом спящих домочадцев. И обнаружила, что постель Лауги пуста.

Она поднялась со стула, чтобы отправиться на поиски дочери, – и тут приступ кашля обрушился на нее с такой силой, что Маргрьет упала на колени. И гулко закхекала, пока легкие не исторгли на половицу комок кровавой слизи. Маргрет охватила слабость, и она так и осталась сидеть на четвереньках, тяжело дыша и дожидаясь, пока вернутся силы.