Второй раунд - Александр Тараданкин

— Мой возможный научный руководитель уважаемый в институте человек, профессор, я делился с ним своими замыслами, они его заинтересовали, и он обещал кое с кем поговорить. И потом, — подбадривал сам себя Лугунов, — я участвовал в общественной работе, не раз выступал на научных конференциях, диспутах.

И тут же Лугунов вспомнил, что выступал на диспуте всего однажды, да и то был здорово побит. Он тогда пытался было развить перед товарищами по курсу мысль, что молодой и незаурядный инженер не должен отвлекаться черновой работой и строить свою карьеру по шаблону, начиная с первой ступеньки служебной лестницы. Его должны заметить и выделить среди остальных. Говоря это, он тогда прежде всего имел в виду себя. И это поняли товарищи. Он даже сослался на примеры, что некие фирмы за рубежом сразу же давали молодым и талантливым лаборатории, высокие оклады и прочее.

Его тогда высмеяли. С тех пор он затаился и решил, что не стоит лезть на рожон и ввязываться в подобные дискуссии. Своими взглядами он делился теперь с очень узкой группой приятелей и с матерью. Она-то уж его понимала и всячески поощряла его устремления, цели, которые он перед собой ставил. Главным в разговорах с матерью всегда была его карьера и умение заработать. И еще они оба любили заграничные вещи. Он восхищался шикарными автомобилями иностранных марок. Раздобывал, не считаясь с затратами, иностранные журналы с рекламными объявлениями и голыми красотками, сигареты. Нет, во всем этом он не видел ничего предосудительного…

Эрна встала из-за стола.

— Вы не возражаете, если я ненадолго покину вас. Здесь довольно душно. Пока принесут чай, я пройдусь.

И она, не дожидаясь согласия, пошла к выходу.

— Извините за любопытство, — проводив Эрну глазами, сказал Гартенфельд. — Я не случайно спрашивал именно о ваших планах, взглядах. Эрна прожужжала мне о вас все уши, говорила, что вы мечтаете побывать на Западе и вам импонируют некоторые стороны нашего образа жизни.

— Как сказать, импонируют?.. Мне бы просто хотелось, конечно, съездить в некоторые страны…

— Что вам мешает?

— Пока я не имею для этого возможностей. И кроме того, нужны средства, которых я тоже пока не имею…

— Я не знаю, чем вы так приглянулись Эрне, — Гартенфельд поправил очки, — но она выразила желание увидеть вас гостем в своем доме, Миша. — Голос его стал тихим, вкрадчивым. Я не могу, не вправе советовать, вы взрослый и умный человек, но все это возможно, если вы захотите. Скажу больше, и поймите меня правильно. Из ваших суждений я понял, что у вас, лично у вас, есть некоторые затруднения. У нас же талантливый молодой специалист может быстро сделать карьеру! В самом деле, у нас нет препятствий к этому. Допустим, захочет наш инженер или врач, или просто рабочий поехать поработать в другой стране, ну, скажем в США, в Англии, в ФРГ, — пожалуйста. Никто не запретит. Можно это и в Бельгии. И здесь бывает, конечно, важно, как начнет свою деятельность человек. Лучше приезжать не с пустыми руками. Вы понимаете меня. Правда… — Гартенфельд развел руками, — у Эрны на вас какие-то виды… Она взбалмошная девица, и мне, как родственнику… У нее кое-что есть, но она как всякая женщина порой не отдает себе отчета, поддавшись чувствам. Да-да, Миша… Все это я говорю вам, пользуясь ее отсутствием.

— Простите, Иоганн Карлович. — сказал Лугунов, совершенно сбитый с толку такими многозначительными намеками. — Я еще ничего не могу вам сказать. И не знаю, что сказала вам о наших отношениях Эрна. Но во всяком случае… — он сам удивился своему ответу, — в нахлебниках я бы не ходил. И жить на чьи-то средства тоже не собираюсь. Я долго пользовался карманом матери, но это только до поры, до времени… Я и теперь нахожу способ заработать — даю уроки неуспевающим студентам…

— Вы не так меня поняли. Миша. Вам нужно чем-то проявить себя. Когда говорил, что плохо ехать с пустыми руками, я имел в виду ваши собственные успехи, ну хотя бы вашу дипломную работу. Мне нравится, что она конкретна. Я просмотрел ее и рад, что знаю, с кем имею дело. Работа вполне может быть использована в компании, членом которой я состою. В ней есть идеи, а за идеи мы кладем некоторые суммы в банк на имя автора. В самом деле, это реально. Я могу вашу работу захватить с собой… Только смотрите, чтобы вам это не повредило. Хотите?

При этих словах у Лугунова по спине пробежал озноб. Как тогда, весной, когда связался на выставке с чертежами. Он долго тогда не находил себе места, не спал от страха, думая, что же с ним будет дальше. И вот теперь он чувствовал, что его втягивают в какую-то скверную историю…

Потупясь, Лугунов разглядывал замшевую запыленную туфлю Гартенфельда, будто в ней заключился смысл только что сказанного. Так, значит, Гартенфельд видел его работу.

Вернулась Эрна с букетом роз.

— Понюхай, какая прелесть, — ткнула букетом в лицо Лугунова. — Прекрасно, не правда ли? Здесь за углом колоссальный магазин цветов.

— Да, — согласился Лугунов, оторвав наконец взгляд от гартенфельдовского полуботинка. Эрна смотрела на него такими откровенно влюбленными глазами, что он подумал: наверное, она и есть его судьба и вообще, что он скис. Ведь после той первой встречи он готов был идти за ней хоть на край света. И потом он мечтал о новых встречах…

— Пойдемте отсюда, — предложил Гартенфельд, отодвигая пустую чашку. И, подозвав официантку, расплатился.

Они вышли из кафе и направились к парку. Мысли Лугунова продолжали лихорадочно работать. Теперь уже навязчиво возвращались к Эрне и будущему, которое вдруг открывалось перед ним.

— Присядем, — предложил Гартенфельд, остановившись у одинокой скамейки. — Нам, я думаю, следует закончить разговор. Желание племянницы для меня почти закон. Что же вы решили? Эрна, пойди пройдись. А мы с Мишей поговорим по-мужски.

— Ну, дядя… — капризно повела плечиками Эрна, — не надо так сразу…

Она потрогала ухо Лугунова, и ему вдруг стало тепло и весело. Он точно захмелел от ее прикосновения и от собственных мыслей.

— Погуляй, Эрна. В самом деле, я хочу дать Мише добрые советы для его же пользы, — сказал Гартенфельд. У него нервно дернулась щека, и голос теперь прозвучал властно и сурово.

Эрна подчинилась.

— Вообще-то вам, молодой человек, следует подумать над всем, мною сказанным, — снова зажурчал голос дядюшки. — Это и желание Эрны, ведь она, как мне кажется, любит вас. И вспомните все, что вы уже сделали… Вы поняли меня?.. Вспомните свои услуги, оказанные некогда одному иностранцу и те небольшие просьбы Эрны… Но это частность. А главное — только у нас вы сможете получить то, о чем, как мне кажется, мечтаете. Просто так случилось, что наши интересы совпали. И принципы… от них не следует отступать… Да и некуда…

«Отступать некуда, — стучало в голове. — Некуда, некуда… Ну и пусть!.. И чего я, в самом деле?.. А там?.. Там, может быть, все по-другому… Да, если бы Эрну увидели его однокурсники, лопнули бы от зависти. А что бы сказала мама?..»

И он стал внимательно слушать, что говорил ему Гартенфельд. Сначала это были слова о его будущем. Потом об осторожности, которую он должен соблюдать. А дальше… Дальше шел уже самый натуральный инструктаж, что ему нужно будет сделать.

Эрна несколько раз обошла парк, постояла у витрины, съела мороженое и, когда снова вернулась к скамейке, услышала обращенные к ней слова Гартенфельда:

— Извини нас, тебе пришлось немного поскучать, но зато мы обстоятельно поговорили… Сейчас, пожалуй, мы пойдем домой. Уже поздно. Да и Мише далеко добираться.

Опускались сумерки. На фоне темных кустов и газонов сиротливо белели пустые скамейки.

Вышли на сияющую разноцветными огнями реклам, еще оживленную улицу Ленина. Гартенфельд первым увидел машину с зеленым огоньком, решительно шагнул с тротуара, поднял руку.

— Езжайте, Миша. Вам дальше ехать. До завтра. Как условились.

Лугунов поцеловал Эрне руку и юркнул в машину.

Как ни гнал он от себя страхи, как ни успокаивал, нервное напряжение от разговора с Гартенфельдом не проходило. За переездом остановил машину и расплатился, решив дальше добираться пешком.

Узенькие улочки Юрмалы, оживленные в дневное время, сейчас были пустынными. Не встретил даже обычных для ночных часов влюбленных парочек. Приткнувшись к тротуарам, дремали автомобили. Шаги разносились гулким эхом. Это пугало. Тогда Лугунов свернул к морю, чтобы берегом пройти до своего переулка, и здесь, неожиданно, встретился с людьми. Это были уборщики пляжа. Они, тихо переговариваясь, сносили коробки с мусором к машине с невыключенным мотором. На фиолетовом бархате моря лежала серебряная лунная дорожка. Море дышало свежестью, пряными ароматами, и его величавое спокойствие благотворно подействовало на Лугунова. Ему вдруг захотелось спать. Он сладко потянулся и зевнул.