Гавань ветров - Джордж Мартин

– Тесиса? – Она не узнала собственный голос и кашлянула, прочищая горло.

– Горькое снадобье, которое успокаивает тело и дух, принося сон и забвение. Этот настой из целебных трав может навредить, если им злоупотреблять. Мне пришлось давать его тебе чаще, чем следовало, чтобы ты не металась и не срывала повязки. Ты не давала покоя сломанным костям, а выпив тесиса, погружалась в тихий целительный сон. Но больше тебе его пить не следует. Ты почувствуешь боль, но, думаю, сумеешь ее вытерпеть. Если же не сможешь, я вынужден буду снова напоить тебя тесисом. Ты понимаешь, Марис?

Она посмотрела в его яркие голубые глаза.

– Да, – сказала она. – Попробую не шевелиться. Но ты мне напоминай.

– Обязательно! – Он улыбнулся, помолодев на глазах. – Ты привыкла к активной жизни. Все время спешить, что-то делать. Но ты не можешь отправиться куда-то за своими силами, а должна ждать, пока они сами к тебе не вернутся. Ждать и лежать как можно спокойнее.

Марис попробовала кивнуть, но движение сразу отдалось тягучей болью в левом боку.

– Я никогда не отличалась терпением, – пробормотала она.

– Я слышал, у тебя сильная воля. Прибегни к ней, прикажи себе не двигаться, и ты можешь снова стать такой же, как раньше.

– Ты должен сказать мне правду! – потребовала Марис, вглядываясь в его лицо, словно ища ответа. По ее телу ледяной волной разливался страх. Если бы она могла подняться, ощупать руки и ноги!

– Я скажу тебе все, что знаю, – ответил Эван.

Страх поднялся к горлу, сдавил его так, что она с трудом прошептала:

– Как… как сильно я разбилась? – И закрыла глаза, боясь взглянуть на него.

– Разбилась ты здорово, – сказал он, – но осталась жива. Обе ноги сломаны – левая в четырех местах. Я вправил переломы, и кости срастаются неплохо, хотя и не так быстро, как у молодых. Но, думаю, ты будешь ходить, не прихрамывая. Левая рука оказалась раздроблена, и обломок кости торчал наружу. Я опасался, что руку придется отнять, но не стал торопиться. – Он прижал пальцы к ее губам и тут же отдернул. Это напоминало поцелуй. – Я очистил рану эссенцией огнецвета и других трав. Рука будет плохо сгибаться еще долго, но, думаю, нервы не повреждены, и, если ты будешь ее упражнять, со временем она станет служить тебе почти как прежде. При падении ты сломала два ребра и ударилась головой о камень. Три дня ты пролежала здесь без сознания, и я не был уверен, что оно к тебе вернется.

– Только ноги и рука! – сказала Марис. – Падение довольно легкое, как ни посмотри… – Она нахмурилась. – Но послание…

– Ты снова и снова повторяла его в бреду, будто заклинание, и порывалась лететь. Но не тревожься. Правителю доложили о том, что случилось с тобой, и он отправил сообщение Правителю Трейна с другим летателем.

– Да, конечно, – пробормотала Марис, и словно камень свалился с ее души.

– Какая срочная весть! – произнес Эван горько. – Будто нельзя было подождать подходящей погоды! И она заставила тебя забыть о буре, разбиться. Ведь ты запросто могла погибнуть! Война еще не началась, но человеческие жизни уже не стоят ни гроша!

Его горестный тон расстроил ее сильнее, чем упоминание о войне. Он ее просто озадачил.

– Эван, – сказала она мягко, – летатель решает сам, когда ему лететь. Правители не властны над нами даже во время войны. И пренебречь погодой меня заставило желание поскорее покинуть ваш унылый островок.

– А теперь этот унылый островок стал твоим домом.

– Надолго ли? – спросила она. – Когда я смогу снова летать?

Он посмотрел на нее и ничего не ответил.

Марис внезапно испугалась самого непоправимого.

– Мои крылья! – воскликнула она и попыталась встать. – Они потеряны?

– Лежи спокойно! – Эван быстро придавил ладонями ее плечи, глаза его сердито блеснули.

– Я забыла! – прошептала она. – Я не буду шевелиться. – Даже это легкое усилие отдалось страшной болью во всем теле. – Но… мои крылья?

– Они у меня, – ответил он и покачал головой. – Летатели! И как я не сообразил? Мне же приходилось лечить других летателей. Крылья надо было повесить над твоей кроватью, чтобы ты их увидела, едва откроешь глаза. Правитель хотел отдать их в починку, но я настоял, чтобы они остались здесь. Сейчас принесу.

Он скрылся за дверью и через минуту вернулся, держа в руках сломанные, измятые, сложенные кое-как ее крылья. Металлическую ткань практически ничто не могло повредить, но распорки из обычного металла либо сломались, либо погнулись. Светлое серебро потемнело от грязи и запекшихся бурых пятен. В неопытных руках Эвана они выглядели безнадежно исковерканными.

Но Марис знала, что это не так. Главное – они не исчезли в морских волнах. Их можно починить! На сердце у нее стало удивительно легко. В них заключалась вся ее жизнь. И она снова будет летать!

– Спасибо, – сказала она, сдерживая слезы.

Эван повесил крылья в ногах кровати, чтобы они постоянно были перед ее глазами, и повернулся к ней.

– Восстановить твои силы будет гораздо труднее, чем крылья, и времени это займет куда больше. Много больше, чем тебе хотелось бы. – Он вздохнул.

– На это потребуются не недели, а месяцы, много месяцев. Но и тогда я не могу ничего обещать наверно. Кости раздроблены, мышцы порваны, а в твоем возрасте вряд ли наступит полное выздоровление. Ходить ты будешь, но вот летать…

– Я буду летать! Ноги, ребра, рука срастутся; и все станет как раньше,

– тихо возразила Марис.

– Да, со временем, надеюсь, так и произойдет. – Эван шагнул к ней, и она увидела на его лице сострадание. – Но ушиб головы… Возможна частичная потеря зрения и координации.

– Не надо! – вскрикнула Марис. – Пожалуйста! – Из глаз ее потекли слезы.

– Пока еще рано судить, – сказал Эван. – Прости! – Он погладил ее по щекам, вытирая слезы. – Ты должна отдыхать и надеяться, а не мучить себя загодя. Пусть прежде к тебе вернутся силы. Ты опять наденешь крылья, но только когда я скажу, что ты к этому готова!

– Прикованный к земле целитель вздумал учить летателя, когда ему летать! – с притворной насмешкой пробормотала Марис.

Марис тяжело переносила непривычную бездеятельность. Проходили дни, спала она все меньше и все больше страдала от скуки и нетерпения. Эван почти не отходил от нее: уговаривал есть, напоминал, как важно лежать спокойно, и разговаривал, без конца разговаривал с ней, стараясь скрасить ее вынужденную неподвижность.

Он оказался чудесным рассказчиком. Себя Эван считал, скорее, наблюдателем жизни, сохранял объективность и подмечал все подробности. Он часто смешил Марис, иногда заставлял задумываться и умудрялся на какое-то время отвлечь ее от печальной реальности.