Обоснованная ревность - Андрей Георгиевич Битов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…………………………………………………………….….…………
Вот как получилось. “День такой”, – думал Монахов, утверждаясь в свежести бытия. Разглядывал узкую, как койка, комнату: ветка в молочной бутылке на подоконнике, вешалка с длинным платьем на стене, как картина, сам он на матраце на полу… вот – достаток – радиола, тоже на полу, – снова умилялся этой девичьей бедности.
Наталья разгуливала как в раю. Показывала письма подруги, альбом, диплом – будто все это больше доказывало реальность ее существования, чем она сама, большая и живая. “Эту фотографию не смотри, вот эта ничего…” Монахов видел ее саму и смеялся, довольный. Так она быстро жила – немного всего у нее было и все было показано. Так она стремительно проживала жизнь без него – от разлуки до этого мгновения. Чтобы сошлось. Чтобы она оказалась вся с ним…
Монахов – вполуха, вполглаза: все это были подтверждения одного и того же: любит… Наталья ему нравилась. Он имел теперь неоглядную возможность убеждаться в этом: пожалуй, она ему нравилась всегда. Именно она. Монахов был поражен этим открытием: что, будь он свободен (нет, не просто не женат – он не то имел в виду…), будь он самим собою, а не тем, чем он стал, не тем, кто кажется всем, и ему самому, Монаховым, не тем, кого в нем хотели увидеть и увидели, да и его убедили… Так вот, будь Монахов таким неоспоримым, безвоздушным собою, то Наталья бы и была именно тою, его женщиной, которая суждена ему, которую он принял бы без сомнения, как принадлежность себя себе, один одному… Что ж он зевал? что ж он себе не верил? что ж он не знал, что он именно он и есть? Ему нравилось в Наталье все, и ничто не противоречило, все было в самый раз: и монгольская тяжесть в лице, и неуклюжесть, даже вульгарность… Он представил себе, что сказали бы о ней бесспорные красавицы его жизни, с оценками которых (главным образом себя самих) он так неукоснительно считался, что и не подумал хоть раз посчитаться с собственным, так и не развившимся вкусом… он легко это себе представил: и гримасу, и яд женской критики, миллиграмма которого хватало ему на убийство того, что ему нравилось… Ему показалось, что если бы тогда – было сейчас, а сейчас – тогда… то у него бы хватило сил посчитаться на этот раз именно с собою. Но было необратимо поздно. Поймав его нежный, элегический взгляд, Наталья увлеклась собственною жизнью: была, оказывается, и ее жизнь, то есть то, что рассказывать можно… Монахов пытался разгадать, объяснить себе ее привлекательность, но вот она-то и была столь бесспорна для него, что объяснить не удавалось. Чем старательней он разымал ее черты, тем более непонятным оставалось целое: ни одной правильной, ни одной красивой черты не находил он, разве кожа… Кожа, конечно. Он вздохнул. Да, ничего особенного – соединено уникально! Будто поведение и внешность были от разных людей… Порознь все было обыденно, могло бы принадлежать и другим, даже встречалось Монахову порознь прежде – вместе, в таком контрасте: лицо и жизнь лица, голос и смысл произносимых им слов, сильное красивое тело и неровность, непринадлежность ему, как бы случайность движений… – все это рассыпалось, противореча представлениям, но было само в себе, так просто, естественно и убедительно, что – именно так и правильно. Внешность одного, а душа другого человека… Будто Монахов всю жизнь ошибался, раздавая порознь людям эти черты, а теперь, с опозданием, наконец увидел, кому они все первоначально принадлежали. Будто пришлось ему всю жизнь встречать исключения и неправильно обобщать их и лишь теперь, отменяя напрасный опыт, столкнуться с их первоисточником…
Наталья споткнулась, повторившись: жизнь ее закончилась новой встречей с Монаховым. И была она – как бы вся, больше ничего. Монахов одиноко возвышался в пустынности ее жизни…
– А это мне Лёнечка подарил…
– Какой Лёнечка?
– Ну господи, Монахов! – неторопливо, даже сердито воскликнула Наталья. – Как ты слушаешь!.. Один есть Лёнечка. Ну такой, на утенка похожий, ты видел…
– Как видел? – изумился Монахов.
– На фотографии. Да ты его и живого видел.
– Да нет же.
– Он же в подъезде торчал, когда мы пришли… Ну?
– Не помню. Что ему от тебя надо? – вдруг как-то не так, не тем голосом сказал Монахов и рассердился на себя. Наталья обрадовалась.
– Он меня убьет… – сказала она, с надеждой глядя на Монахова.
– Ну… Так это у вас серьезно?
– Ну да, серьезно… – пренебрежительно сказала она. – Просто он в меня влюблен без памяти.
– Что ж ты мучаешь мальчика, – самодовольно сказал Монахов.
– Я мучаю?! – возмутилась Наталья. – Да я его мать, а он мой сын.
– Вот как, – ухмыльнулся Монахов. – Что ж он тебя убьет?.. Кровожадный какой.
– Да нет, он добрый. Он очень добрый. Патологически.
– Что ж он, простит, что ты мимо него с мужиком домой пришла?
– Дурак ты, Монахов, – рассердилась Наталья. – Твое какое дело. Да я, если хочешь знать, никогда его не обманывала. Я ему сразу сказала, что у меня человек есть.
– Какой еще человек?
– Которого я люблю.
– Кто таков?
– Ты.
Монахов поверил. Так как же это он у нее есть?.. – изумился он про себя. Когда напрочь и навсегда его у нее не было…
– А он что?
– Он не поверил. Когда прямо говоришь, никогда не верят. Люди и врут-то, чтоб поверили. Смешно, он меня преследует и ревнует. Подозрителен чрезвычайно. А скажи ему прямо: “Да не люблю я тебя, иду к другому, другого люблю, только что от другого пришла…” – засмеется счастливый, словно я так шучу, и полезет целоваться.
– Это понятно… – кивнул Монахов.
– Понятно? Тебе понятно?.. Как тебе может быть понятно? Тебя что, не любили когда-нибудь?
– Ну нет… не любили – не то слово… – замешкался Монахов.
– Не любили! Монахова не любили!
– Чему ты радуешься-то? – смутился Монахов.
– А так. Может, ты человек… Может, ты человек, а, Монахов? Может, я не зря тебя люблю. Может, мне удастся еще тебя разлюбить?
– Не удастся, – привлекая ее к себе, сказал Монахов голосом столь неестественным, душным, что на секунду ему стало стыдно. Но она уже не могла этого увидеть.
…………………………………………………………….….…………
Наталья была откровенно довольна, смотрела в потолок плавающим взглядом. Пришел
