Битва под сакурой - Борис Сапожников

Накадзо, как обычно, взял быстрый старт, быстро осушив вместе со мной пару бутылочек сакэ. Остальные, конечно же, не стремились угнаться за ним, а Марина взяла что-то вроде шефства надо мной, частенько глядя ладонь поверх моей, когда я тянулся за бутылочкой в очередной раз. Я только улыбался ей и убирал руку. Накадзо в такие моменты откровенно хохотал, остальные ограничивались понимающими ухмылками, которые прятали за рукавами или теми же чашечками с сакэ.

Неожиданно Накадзо, как будто протрезвев, махнул кому-то рукой. Из толпы вышел молодой человек с гитарой. Он протянул её Накадзо, но тот покачал головой и указал на меня. Я взял её, недоумённо глядя, как будто впервые в руках держал подобный музыкальный инструмент.

— Неужели та самая? — спросил я с самым глупым видом. — Из театра?

— Здесь, конечно, не Испания, — рассмеялся Накадзо, — но гитару можно найти и в Токио. Мы же столица, как-никак. Или ты считаешь, Руднев-сан, что у нас тут только сямисэны[27] одни?

— И что же вам спеть? — поинтересовался я, настраивая гитару.

— А ты знаешь ту дурацкую песню, — напомнила мне Марина. — Ну, про интеллигента. У нас в Волчьей сотне её очень любили, но я слышала, что её вроде бы вы, красные, сочинили. Про марковцев, корниловцев или дроздовцев.

— Я слышал, что её как раз у вас в сотне и сочинили, — усмехнулся я, — но песня мне понравилась. Вроде помню, Марина-сан, если что напомнишь строчки, если я забуду.

Я подкрутил колки и взял первый аккорд.

Он безоружен — я всегда вооружен.Сидел бы тихо, нет, он лезет на рожон.Он хочет переспорить пистолет.Такой большой, а как дитя — интеллигент!

Ледяная степь. Крики несутся над ней. Топот копыт. Звон стали. Наш отряд нагоняют всадники Волчьей сотни. Их намного больше и ведёт их сам генерал Шкуро. Пощады они не знают. Никто не палит из наганов и карабинов — бережём патроны, которых слишком мало и у нас, и у белых. Скоро в дело пойдут шашки. Вот подустанут наши кони, волчьесотенцы догонят нас и начнётся резня.

Но он противник, лучше не бывает:Ты упадешь, а он не добивает,Ударишь в спину и не ждешь ответ —Интеллигенту от себя спасенья нет.

Всадники белых всё ближе. Раздаются первые выстрелы. Падает конь нашего комиссара. Он перекатывается через голову, увёртывается от копыт, каким-то чудом успевает ещё и маузер выхватить. Первый же подлетевший к нему волчьесотенец получает пулю, как и второй, замахнувшийся шашкой. Третий вскидывает карабин, но комиссар опережает и его. Волчьесотенец раскидывает руки и падает с коня. Достаёт комиссара сам Шкуро. Шашка белого генерала раскраивает голову нашего комиссара вместе с чёрным картузом.

Не я его, так он меня — закон таков,Барашек травку ест для сытости волоков.В законах жизни исключений нет,Не я законам враг, а он — интеллигент.

Мы разворачиваем коней навстречу врагу. «Помирать, так с музыкой!», — так сказал наш командир, прежде чем отдать такой приказ. Несколько случайных выстрелов, и ударили в шашки!

Я нырнул под вражеский клинок, на удачу выстрелил из нагана в живот кубанцу в чёрной черкеске. С такого мизерного расстояния промахнуться было сложно, волчьесотенец согнулся пополам, прижал руки к ране. Я рубанул его по голове, целя в висок. Конь пронёс меня мимо, так что не знаю, насколько удачно я попал.

Но он противник, лучше не бывает:Ты упадешь, а он не добивает,Ударишь в спину и не ждешь ответ,Интеллигенту от себя спасенья нет.

Новая схватка. Мой противник невелик ростом и довольно щупл. Такого с одного удара перерубить можно. Что я и попытался сделать. Волчьесотенец подставил свою шашку, но удар мой оказался слишком силён для него. Клинок сбивает с головы беляка папаху волчьего меха. По плечам рассыпаются длинные светлые волосы. И только тогда я понимаю, кто передо мной и опускаю шашку.

Интеллигент у нас в округе редкий вид.Берег бы шкуру — он под пули норовит,Мог долго жить — умрет во цвете лет,А жаль, прекрасный человек — интеллигент!

Ледяная степь. Топот копыт. Развесёлые крики волчьесотнцев. Я лежу в остывающей крови. Своей, чужой, конской. «Не трать патроны — сам сдохнет». Марина опускает наган, нацеленный мне в лицо. Они с генералом Шкуро лихо, по-казацки, заскакивают в сёдла и присоединяются к остальным бойцам сотни.

Враги уезжают, оставляя меня и ещё нескольких тяжелораненых умирать в промёрзшей степи.

Но он противник, лучше не бывает:Ты упадешь, а он не добивает,Ударишь в спину и не ждешь ответ,Интеллигенту от себя спасенья нет.

— Я до сих пор не могу понять, — произнесла Марина, которой, видимо, песня напомнила те же события, — как ты выжил тогда?

— Вы ведь коней не свели, — ответил я, — за ними пришли местные крестьяне. Нашли нас. Как ни странно, сердобольные попались, выходили меня и ещё нескольких бойцов.

— Хорошая песня, — заявил Накадзо, который, конечно же, не понял ни слова, ориентируясь на свои ощущения. — Только насмешка над образованными людьми мне не слишком нравится. Получается, что они совсем уж беспомощны против грубого зла.

Я только плечами пожал. Не думал, что свежеиспечённый генерал так серьёзно отнесётся к содержанию шуточной песни.

— Быть может, — вступила в дискуссию Марина, — дело в том, что это песня как раз от лица этого самого «грубого зла» поётся. И для него образованный человек — беспомощен и слаб.

— А вот песня, которую ты пел для «Ромео и Джульетты», совсем иная, — заметил Накадзо. — И она мне нравится намного больше.

Я понял его тонкий намёк и спел «Добром и словом другу помоги». После отложил гитару и выпил тёплого чая. С непривычки горло саднило после двух песен, подушечки пальцев онемели. Марина долила мне ещё чаю, и я с благодарностью принял у неё деревянную чашку. Выпил её в два глотка.

Даже в тёплом мундире на улице было достаточно прохладно, и приятно было согреться чем-то безалкогольным.

За вечер я спел ещё несколько песен с большими перерывами. Ближе к утру Накадзо снова подозвал молодого человека, который принёс гитару, и тот, выслушав генерала, кивнул. Вскоре после этого к нашему ковру подъехал знакомый чёрный автомобиль. В него усадили клюющих носом бойцов отряда. После того, как расселись все, места для нас с Накадзо не осталось, и мы решили дождаться второго рейса.

Это меня устраивало как нельзя лучше.