Хаидэ - Елена Блонди

— Так. Так, лю-би-мая, та-а-ак…

А потом она крикнула, сердито и звонко, ветер подхватил крик, кидая вслед ему мужское рычание.

Был бы тут Нуба, он узнал бы и вспомнил, как кричала опоенная любовным зельем девочка в первую ночь своей новой жизни, в руках старого, пресыщенного играми мужа. Но Техути слышал лишь крики любви. И сердце, колотясь, гнало вместо крови мужскую гордость. Я! Сделал! Это! С ней!

Огромным он стал. Не поднимаясь с женского тела, рос, ширился и вздымался, зная, что вместо неба и луны, вместо звезд — он ей сейчас. И страстно пожелал — пусть так будет всегда.

Они еще схлестывались, будто дрались друг с другом, и не видели, как за камнем мелькнул черный силуэт стража, что кинулся на крик от дальнего костра. Быстро оглядев смутные слитые фигуры, пошел через ветер обратно, нащупывая на боку фляжку с вином.

Вернувшись, кивнул в ответ на вопросительный взгляд старшего — Казыма. Показал жестом, скрестив пальцы и ныряя сложенной ладонью, как любятся двое. Казым понимающе усмехнулся и снова уставился в прыгающее пламя. Княгиня молодец, думал сонно, прислушиваясь к вою и всплескам ветра, ей нужен мужчина и она взяла его себе. Что ж, это надо. Чтоб думать ясно, без голода. А что касается власти, которую они там сейчас делят, как то бывает всяк раз у голых, она справится с этим, юрким, похожим на речного ужа. Она ж их княгиня, дочь Торзы.

В своей маленькой палатке лежала Ахатта, глядя в темноту бессонными глазами. Серебряная подвеска покалывала грудь и та набухала, твердея сосками. Но грудь тяжелая, полная темного неубывающего молока, ждала не мужчину. Ахатта скучала по маленькому детскому рту, что стискивал сосок, делая мир светлее и — настоящим. Юный князь Торза, внук Торзы непобедимого, на короткое время заставил ее не забыть, нет, ее собственного безымянного сына. Но суя в ротик грудь, она верила, что ласки и забота отзываются там, в недрах Паучьей горы заботой о ее мальчике. И потому она любила маленького князя, которого тоже отобрали у нее. А Хаидэ, кажется, и не вспоминает о нем, днем занята делами племени, вечерами сидит у костра с ее девочками. А ночью… Ночью ей — мужчина. Для любви.

Ахатта повернулась, и лапка подвески больно воткнулась в кожу. Она не стала убирать ее, еще крепче прижимая ладонью. Что ж, ей остается стать большой. Сильной и быстрой, безжалостной. И тогда она заберет своего мальчика. Скоро, совсем скоро. Лето коротко, но в нем много длинных дней и теплых ночей. Она будет строга с девочками, и к осени те станут Осами. Пусть юными, но уже настоящими. Они полетят к горам на быстрых конях. Спрячут их в лесу и проберутся в старую гору, где тойры пьют свое вонючее пиво. Красивые стройные девы, радость каждому мужчине. И в любви их будет таиться смерть.

Жаль, что нельзя сделать этого вскоре, ведь сейчас жрецы с тойрами выходят на край степей, ожидая, когда зажжется огонь, говорящий «я принес вам добычу — княгиню и ее сына». Они выйдут к костру… Там бы напасть на них, в степи они неуклюжи и не смогут защититься.

Она села, сжимая в потной руке подвеску. Стискивала ее до боли и разжимала пальцы.

В степи тойры не воины. Она не зря провела там столько времени с Исмой, она знает, как те дерутся и что умеют. И чего не умеют, знает тоже. У них нет лошадей. Нет быстроты. А жрецы? Ну те берут лживыми речами, против которых она устоит. И деньгами, но то годится лишь купить наемников, не ее — мстительную мать, лишенную сына.

Может быть, нет нужды ждать так долго? С ней поедет Убог, она уговорит его. Он быстр и силен, и отличный стрелок. И пойдет, куда она скажет, после того поцелуя. Еще — Силин, та и спрашивать не будет, просто последует за своей госпожой Ахаттой. Трое. А еще можно придумать что-то и выпросить у Хаидэ семерку воинов. Но как сделать так, чтоб жрецы вынесли из горы ее сына? Пусть бы только вышли из-под ее прикрытия, с мальчиком. Тогда она сумеет отобрать его. Не сама, если ей нельзя прикасаться к нему. Но она уже не одна. Убог возьмет ребенка. А она будет биться.

В темноте не было видно, как разошлись сухие губы в улыбке. Теперь понятно ей, для чего было лежать под белыми жрецами, выедая из них тайные знания о каждом. Она сумеет отомстить. Только бы выманить их из горы, подальше от красной комнатки, затянутой волшебными коврами, меняющими узоры. Надо как следует подумать. И присмотреться к девчонкам. Выбрать еще двух или трех, из самых старших. Покрасивее. Пусть еще необучены, но как все женщины племени, они прекрасно скачут, стреляют и неплохо бьются на мечах. Против жирных изнеженных жрецов и тупых неповоротливых тойров — годятся. А еще они красивы, а там только бабы-тойры, приземистые и коротконогие.

Бережно устраивая на груди подвеску, она снова легла. Закрыла глаза, не выпуская из руки холодное серебро, от которого пересыхало во рту и тонко звенело в ушах. Засыпая, услышала далеко-далеко тихую нескладную песенку, баюльную, это Тека… подумала, утопая в тяжелом сне, Те-ка… поет… Там ведь Тека…

Но мысль захлебнулась в черной дремоте, и Тека, склонившаяся над двумя мальчишками, сидевшими на толстых коленях, исчезла. Вместо нее вдруг появился, суча голыми ножками и сжимая кулачки, маленький князь, розовый и сердитый. Которого они… которого хотели. И послали за ним тех солдат…

— Вот же… Вот оно…

Убог, дремавший рядом с палаткой, поднял голову, прислушиваясь. У него вдруг заныло сердце и желудок нехорошо заворочался, наполняясь тошнотой. Тряся головой, чтоб прогнать тревогу, он встал на четвереньки и осторожно просунул голову в темноту палатки. Послушал ровное дыхание спящей Ахатты, и снова сел, обхватывая колени длинными руками. Любимая спит, вокруг никого.

Все хорошо.

Глава 19

Лето вступало в самую золотую пору, когда еще травы сочны — лишь выбили тяжелые колосья, но не высохли до корней, когда утренние росы клонят к земле множество ярких цветов — синие лоскутки ленка, желтые звездочки лапушек, красные пятна маков, белые полоски девичьих сережек, сиреневые прозрачные комочки берег-травы. И все сверкает. Улыбается, кидая свистящим птицам горсти запахов. Рощицы сливы уже стряхнули тонкие лепестки, но их еще не унесло ветром — лежат в зеленой тени, как легкий теплый снежок. Мягкой линией рисуя пригорки и впадины, усыпают спуск к берегу безымянной речки, почти скрытой кустами ивняка, что полощет в воде гибкие ветки.

Ахатта ехала рядом с Хаидэ, обе молчали. Княгиня глядела вперед, придерживая Цаплю, думала свое. А ее подруга маялась. Задумавшись, внезапно вздрагивала, щурила узкие глаза, украдкой поглядывала на Хаидэ, тут же отводя взгляд. Иногда будто невзначай проводила рукой по груди, нащупывая под рубахой подвеску. И успокаивалась на время. Только лицо становилось холодным, и пропадал блеск из глаз.