Остров на краю света - Джоанн Харрис

Позже я узнала, что Дамьен нашелся на грузовом складе «Бримана-1», голодный, холодный, но невредимый. Очевидно, он хотел зайцем пробраться на паром и сбежать на материк, но рейс отменили.

Гилен и Ксавье так и не добрались до «Иммортелей». Они много часов пытались это сделать, но в конце концов им пришлось высадиться на Ла Гулю; они вернулись в деревню почти в одно время с добровольцами из Ла Уссиньера.

Мерседес ждала. Она встретила в деревне Аристида, и они как следует поорали друг на друга, отбросив всякие соображения о приличии. Встреча Мерседес с Гиленом и Ксавье оказалась более сдержанной. Оба молодых человека устали донельзя, но ощущали странную радость. Их усилия в море оказались бесплодными, но ясно было, что они достигли нового взаимопонимания. Некогда злейшие соперники, теперь они снова стали почти друзьями. Аристид принялся ругать внука за то, что он взял «Сесилию», но Ксавье (кажется, впервые) не очень-то испугался. Вместо этого он отвел в сторону Мерседес, улыбаясь — совсем не похоже на его обычную застенчивую улыбку, — и, хотя говорить о примирении было еще слишком рано, Туанетта втайне надеялась на благоприятный исход.

Я простыла на «Мари-Жозеф», и за ночь простуда перешла в воспаление легких. Может, поэтому я почти ничего не помню из того, что было дальше, — лишь несколько неподвижных набросков выцветшей сепией. Тело отца в одеяле спускают на веревках на набережную. Всегда сдержанные Геноле обнимают друг друга яростно, совершенно не стыдясь проявления чувств. Отец Альбан терпеливо ждет, ряса подоткнута над рыбацкими сапогами. Флинн.

Прошла почти неделя, прежде чем я начала осознавать происходящее. Все это время контуры были расплывчаты, цвета обострены, звуки отсутствовали. Легкие были залиты бетоном; я горела в лихорадке.

Меня сразу перенесли в «Иммортели», откуда еще не уехал доктор «скорой помощи». Постепенно, по мере того как спадала температура, я начала воспринимать комнату с белыми стенами, цветы, подарки, что лежали, как жертвоприношения, у двери, оставленные неиссякающим потоком посетителей. Сначала я их почти не замечала. Я была так больна и слаба, что мне было трудно даже держать глаза открытыми. Даже память о том, что мой отец умер, отступила на второй план перед телесным недугом.

Адриенна, боясь, что вдруг придется за мной ухаживать, сбежала с Марэном на материк, как только позволила погода. Доктор объявил, что я пошла на поправку, и доверил Капуцине ухаживать за мной, а ворчливому Илэру — колоть мне антибиотики. Туанетта готовила отвары из трав и заставляла меня их пить. Отец Альбан сидел со мной каждую ночь, сказала Капуцина Бриман держался в отдалении; Флинна никто не видел.

Может, это и к лучшему; к концу недели его роль в недавних событиях стала ясна всем, и саланцы были на него невероятно злы. Удивительно, что на Бримана они злились гораздо меньше; в конце концов, он настоящий уссинец. Чего еще от него ожидать? Но Рыжий был один из нас. Только Геноле осмелились его защищать — в конце концов, он пошел к «Элеоноре-2», когда больше никто не захотел. Туанетта вообще отказалась воспринимать эту историю всерьез, но многие саланцы зловеще поговаривали о мести. Капуцина была уверена, что Флинн уехал обратно на материк, и скорбно покачивала головой по поводу всего происшедшего.

Нашествие медуз было под контролем, поперек песчаных банок протянули сети, чтобы больше ни одна медуза не вошла в залив, а катер береговой охраны подобрал тех, что еще остались. Официальное объяснение гласило: медуз принесло необычными штормами вверх по Гольфстриму, может, даже из самой Австралии, — но деревенская молва предпочитала утверждать, что это предостережение от святой.

— Я всегда говорил, что нынешний год — Черный, — заявил Аристид с мрачным удовлетворением. — Видишь, что получается, когда меня не слушают?

Старик, хоть и злился на Бримана, кажется, сдался. Свадьбы стоят денег, сказал он, а если этот молодой дурак, его внук, продолжает упираться… Он покачал головой.

— Все-таки я ведь не вечен. Мне хотелось бы думать, что мальчик от меня что-то унаследует — не одни зыбучие пески и гниль. Может, наша удача наконец переменится.

Однако не все держались того же мнения. Геноле насмерть стояли против Бриманова проекта — их можно было понять. В семье пять ртов, при этом один из них мальчишка-школьник, а другой — восьмидесятипятилетний старик, поэтому с деньгами у них всегда было туго. Никто не знал в точности, сколько у них долга, но все считали, что не меньше ста тысяч. Потеря «Элеоноры-2» оказалась последним ударом. Ален после собрания громко возмущался, что это нечестно, что у общины есть перед ними определенные обязательства, что из-за пропажи Дамьена он не смог принять участие в обсуждении; но почти никто не обратил внимания на его возражения. Наше непрочное чувство товарищества опять исчезло, и опять каждый саланец был за себя.

Конечно, Матиа Геноле отказался переселиться в «Иммортели». Ален его поддержал. Ходили слухи, что они хотят уехать с острова. Вражда между Геноле и Бастонне возобновилась; Аристид, чувствуя слабость своих основных конкурентов по рыбной ловле и зная об их возможном отъезде, сделал все, чтобы настроить против них остальных саланцев.

— Они все погубят своим упрямством, э! Наш единственный шанс. Это эгоизм, вот что это такое, и я не допущу, чтобы жадность Геноле погубила будущее моего внука. Нам надо хоть что-то спасти из этого крушения, иначе мы все потопнем!

Многие не могли не признать, что в его словах есть своя правда. Но Ален, когда узнал о них, просто взорвался.

— Так вот, значит, как? — рычал он. — Вот так у нас в Ле Салане заботятся о своих? А как насчет моих внуков? Как насчет моего отца, ветерана войны? Вы собираетесь выдать нас с потрохами? В обмен на что? На деньги? На грязную уссинскую прибыль?

Год назад мы, наверное, сопротивлялись бы гораздо яростнее. Но мы уже успели понюхать эти деньги. Познакомились с ними поближе. Все молчали, кое-кто покраснел. Но мало кто проникся. Что такое интересы одной семьи, когда на карту поставлено будущее всей общины? В конце концов, лучше паромный порт Бримана, чем совсем ничего.

Пока я лежала в «Иммортелях», отца похоронили. Летом тела долго не держатся, а островитяне не признают материковых штучек со вскрытиями и бальзамированием. У нас ведь есть священник, чего еще надо? Отец Альбан отслужил службу на Ла Буше, как всегда, в сутане и рыбацких сапогах.

Могильный камень — розово-серый гранитный валун с мыса Грино. Его притащили моим тягачом. Потом, когда песок осядет, я попрошу кого-нибудь выбить надпись, — наверно, Аристид возьмется, если попросить.

— Зачем он это сделал? — Я поняла, что злюсь все так же, как в ту ночь на «Мари-Жозеф». — Зачем вышел в тот день на «Элеоноре-два»?

— Кто знает? — отозвался Матиа, закуривая «житан». — Одно могу сказать: когда мы наконец притащили лодку обратно, мы нашли в ней всякие странные вещи…

— Идиот, девочка еще больная! — прервала его Капуцина, ловко перехватив сигарету цепкими пальцами.

— Какие вещи? — требовательно спросила я, садясь на кровати.

— Канаты. Зажимы. И пол-ящика динамита.

— Что?

Старик пожал плечами и вздохнул.

— Наверно, мы никогда не узнаем в точности, что он задумывал. Мне жаль только, что для этого он взял «Элеонору».

«Элеонора». Я попыталась в точности вспомнить слова монахинь в ту ночь перед штормом.

— Это была девушка, которую они все знали, — сказала я. — И он, и Жан Маленький были к ней неравнодушны. К этой Элеоноре.

Матиа неодобрительно покачал головой.

— Нечего верить этим сорокам. Уж они наплетут. — Он посмотрел на меня — мне показалось, что он слегка покраснел. — Уж эти монахини, э! Хуже сплетниц не бывало. И вообще, что бы там ни было, а с тех пор уже много лет прошло. При чем тут то, как умер Жан Большой?

Как он умер, может, тут и ни при чем, а вот почему он умер… Я не могла не думать об этом: о связи с самоубийством его брата тридцать лет назад; самоубийством на «Элеоноре». А вдруг мой отец сделал то же самое? И зачем он взял с собой динамит?

Я так надолго потеряла покой, что Капуцина решила: эти мысли мешают мне пойти на поправку. Она, должно быть, поговорила с отцом Альбаном, потому что через два дня высохший старый священник со своим обычным траурным видом явился поговорить со мной.

— Все кончено, Мадо, — сказал он. — Твой отец покоится с миром. Не нарушай его покой.

К тому времени мне стало гораздо лучше, но я все еще чувствовала себя очень усталой; полусидя, откинувшись на подушки, я видела в окно сияющее августовское небо. Будет отличный день для рыбной ловли.

— Отец Альбан, кто была эта Элеонора? Вы ее знали?

Он поколебался.

— Знал, но не могу про нее с тобой говорить.