Весенние игры в осенних садах - Юрий Винничук

Все же у каждого из этих писателей была какая-то причина, чтобы остановить свой выбор на самоубийстве. А есть ли такая причина у меня? Личные проблемы не столь уж безнадежны. Депрессия? Конечно, депрессия ведет к потере способности писать, а не писать – это все равно, что умереть, но ведь всякая депрессия имеет свое начало и свой конец и когда-то она пройдет. В своем роду я не имел самоубийц, как Хемингуэй, Маяковский, Сильвия Плат или Чезаре Павезе, у меня нет никаких оснований, чтобы умирать прежде времени, разве что одно, о котором сказал Сенека: «Раньше ты умрешь или позже – не столь важно, хорошо или плохо – вот что важнее. А хорошо умереть – значит избегнуть опасности жить недостойно. Кроме того, жизнь не всегда тем лучше, чем продолжительнее, тогда как смерть всегда чем продолжительнее, тем хуже. Пока живешь, думай о похвале окружающих, когда умираешь – только о себе самом». Хорошо умереть – это не каждому дано, умереть так, чтобы это стало предметом споров, сплетен и фантазий с множеством вероятных и невероятных версий – вот по-настоящему интересная перспектива. Я задумывался об этом все чаще. «Самоубийство надлежит осуществлять, когда ты счастлив», – изрек в древности римлянин Валерий Максим, и с ним много столетий спустя целиком согласился Поль Валери: «Самоубийство позволительно лишь тем, кто абсолютно счастлив». «Хорошо уходить из жизни, – писал Плутарх, – когда у тебя всего вдоволь, когда ты счастлив и материально, и духовно…» Именно так поступил голландский писатель Адриан Венема (1941 – 1993), заблаговременно оповестивший о своем самоубийстве, заявив, что главного в своей жизни он уже достиг и напрасно ожидать чего-то большего. Раздав несколько интервью на эту тему и подогрев публику, выпил шампанское с барбитуратом.

Мог ли я назвать себя абсолютно счастливым? Всего ли достиг, к чему стремился? Действительно ли мне уже не стоит ожидать от жизни чего-то большего? На все эти вопросы у меня был отрицательный ответ. Очевидно, этим величайшим счастьем, которое должно было подвигнуть меня к самоубийству, была только Марьяна. Умереть от избытка счастья и тем самым остановить мгновения счастья навеки… Это то, на что была готова Леся. Я же только созревал для этого.

– … я так ее и не трахнул, понимаешь…

– Кого? – вздрагиваю я, отряхивая с себя меланхолические бредни.

– А я, блин, о ком уже полчаса тебе долблю? – ощеривается Олько, и кажется, он прав в гневе своем, ведь я вырубился, хотя и не до конца, и отдельные проблески смысла из его рассказа все же проникали сквозь туман моих грез, и, напрягшись, я сумел сложить мозаику, в которой читалась история про девушку, которую Олько снял в «Вавилоне», с неделю водил по ресторанам, затем привез к себе, а она его все равно оставила с носом.

– Ну и что, – пожал я плечами, – подумаешь – трагедия, если бы я зацикливался на таких вещах, то давно бы уже импотентом мог стать. Это нормальная вещь.

– Ты видишь в этом что-то нормальное?

– Разумеется. Любая девушка, которая с тобой тусуется, рано или поздно отдастся. Вопрос лишь в одном: когда? Если она на тебя особо не рассчитывает, ты получишь ее во всех позах в день знакомства, но если вдруг увидит в тебе жениха с перспективой, то, согласно моральным устоям галицкой барышни, отдаться можно не раньше чем через месяц после знакомства.

– Ты хочешь сказать, что ты целый месяц мог стежки утаптывать, чтобы ее трахнуть?

– А почему бы нет? Ты же не на безлюдном острове. С одной куртизанишь, за пальчики держишь, через недельку уже в губки целуешь, через две и за попку взялся, а в то же время, давая новенькой отдохнуть от твоих ухаживаний, премило вставляешь своей старой кадре.

– Насчет старой кадры я понимаю. У меня всегда найдется для легкого перепихончика какая-нибудь смирная телка. Но ведь я сексуальный альпинист. И мне необходимо постоянно покорять вершины – одну за другой. Я не могу убивать на бабу больше недели времени. Это противоестественно.

– Случается, что и альпинисты срываются со скал. Однако ты в куда лучшем положении, ведь даже сорвавшись, остаешься жив-здоров и снова готов к покорению вершин.

– Все равно западло, старик. Неделя – самое большее, на что я способен. После сдают нервы. Взгляни на этих двух, – кивнул на столик, за которым сидели две фигуристые девушки, – ты их знаешь?

– Нет. И к тому же у меня нет желания заводить новые знакомства. Мне, знаешь ли, со старыми надо разобраться.

– А кто говорит знакомиться? Я спросил только, знаешь ли ты их. Нет так нет. Но ведь для старого дружбана ты мог бы…

– Кажется, мы договаривались, что зайдем в «Вавилон» выпить вина и только.

– Ну да! Так и есть. Мы сидим. Пьем вино. Да ты не нервничай. Грудь у нее что надо. Ум-м-м… Там есть над чем поработать. И та вторая ничего себе. Задница, по-моему, именно такая, как ты любишь.

– Не заводи.

– Что, уже и поговорить нельзя? Давай – за успехи на любовном фронте. Классное вино. Вот она сейчас наклонилась – видишь? – хо-хо, вставил бы я ей пистон. Прямо здесь. На столе. И почему у нас все не как у людей? Вот в Риме – там, где киряли, там и вставляли. Благодать. А тут ходи, выискивай, к чему бы такому даму припереть. А ты заметил, как они постреливали в нашу сторону? Не заметил? Ха! А я заметил. Еще и переговаривались при этом.

– Ты кроме ебли можешь еще о чем-нибудь думать?

Олько задумался. Спустя минуту ответил:

– Могу. Но не желаю. Я ведь не писатель, как ты. О чем мне еще думать? Знаешь, для чего ебля существует? Для того, чтобы жить полноценной жизнью. А жизнь зачем? Для того, чтобы ебаться. А все остальное – всего лишь проебывание жизни. Запиши, писатель. А то я потом забуду. Вот возьми салфетку. Я уверен, эти две красавицы думают точно так же.

– Ты непременно хочешь это проверить?

– Да ладно, ведь мы пришли сюда лишь затем, чтобы выпить. Еще по бутылке?

– А мы уже две выдули? – удивился я.

– Гей! Где ты? Опустись на землю. Мы сидим здесь уже больше часа. Нормальный темп. Бармен! Красное шампанское! Два!

– Какого черта ты горланишь?

– Я знаю, что делаю. Они сейчас на нас смотрят. Не оглядывайся. Все идет по плану.

– По какому в жопе плану? Мы так не договаривались!

– План пишется на небесах. И ничего здесь не поделаешь. Так назначено быть. Ты бы видел, какими завистливыми глазами они провожали бармена! Старик, они наши! Две бутылки шампанского – и они наши. Между прочим, расскажу тебе, как я однажды закадрил деваху, которая, в свою очередь, мне целую неделю крутила динамо. Замечательный способ, может, и тебе когда-нибудь пригодится. Так вот, я подговорил одну свою знакомую, а она писаная красавица, ноги от зубов, ровные, как два рельса, и она появилась в «Вавилоне» именно тогда, когда я сидел там с Марьяной.