Весенние игры в осенних садах - Юрий Винничук

– В конце концов, мы же условились, что это произойдет на острове, – напомнила она, как бы оправдываясь.

На ночь она осталась у меня, сообщив, что родители ее уехали на отдых, я постелил ей в соседней комнате, но она там выдержала не больше пяти минут, сказав, что ей страшно спать в чужом доме одной да еще в такую грозу.

– Я храплю, – предупредил я.

– Не страшно. Меня даже пушки не разбудят.

И мы уснули, прижавшись спинками друг к другу.

Среди ночи я вскинулся, опутанный паутиной снов, и, барахтаясь в ней, увидел, что она тоже не спит, сидит, закутавшись в одеяло, и тупо смотрит в темное окно. На столе снова горели свечи, хотя я прекрасно помнил, как тушил их пальцем. Все это выглядело странно и даже жутковато, тем более, что я окликнул ее и не заметил никакой реакции. Она меня не слышала. Несколько минут я терпеливо наблюдал за ней, наконец поднялся и посмотрел в ее лицо. Глаза ее были открыты, однако она меня не видела, она смотрела в окно, за которым виднелись силуэты омытых грозой деревьев, краешек луны и светлые россыпи звезд. Деревья все еще покачивались от ветра, луна и звезды то исчезали за грядой наплывающих облаков, то появлялись снова, вот, пожалуй, и все самое интересное, что происходило за окном. Может, она узрела там еще что-то недоступное мне? Может, принимала сигналы из космоса? Даже если и так, то ни единым движением себя не выдавала, сидела, будто окаменев. Я подошел к столу, налил вина и стал пить. Марьяна даже глазом не повела.

– Как чувствуешь себя? – спросил я. – Хочешь вина?

Ни один мускул на ее лице не шевельнулся. Неужели она и в самом деле меня не слышит и не видит? Я подошел и обнял ее, она вздрогнула, словно пробуждаясь от глубокого сна, и вдруг обвила мою шею руками:

– Что? Что ты сказал?

– Ничего.

– Мне послышалось?

– Наверное.

– Зачем ты свечи зажег?

– Да вот пить захотелось. Потушить?

– Нет… потом…

Меня не покидало ощущение, что она все еще находится в полубессознательном состоянии и говорит сквозь сон. Мы снова легли, она обняла меня и положила голову на грудь, с минуту мы лежали молча, я вдыхал пьянящий запах волос и размышлял о ее странном поведении. А может, она лунатик? Никогда не имел дела с лунатиками и не представлял, чем это мне может угрожать, особенно если сомнамбула имеет неосознанную склонность зажигать в доме свечи.

Марьяна подняла голову над подушкой и посмотрела мне в глаза, ее губы были полуоткрыты, я не удержался и поцеловал их, и тогда она с детской непосредственностью прошептала: «Я хочу… хочу это сделать сегодня…» – и мы сомкнулись, словно две половинки двери, за которыми остался весь остальной мир, вся наша предыдущая жизнь, откуда-то из-за двери доносились приглушенные рыдания оставленных любовниц, я слышал жуткое царапание их ногтей о стены моего дома и чужой смех за окном, а Марьяна прижалась ко мне всем телом, и ее горячая грудь, и нежные руки, и сахарные уста – все это было словно во сне, и я был ее сном в ее сне, и поцелуй ее был таким страстным, что я уже не узнавал ее, все больше убеждаясь, что все происходящее – сон. И не спрашивал ее, почему она передумала, почему отдалась раньше, мне казалось, что я могу спугнуть этот сон, что она проснется и тогда всему конец. Теперь она не сопротивлялась ни единой клеткой своего тела, и все же утверждать, что делала это сознательно, я бы не смог, глаза ее были слегка прикрыты, голос сильно отличался от того, к которому я привык, разговаривала очень тихо, меланхолическим, мечтательным тоном, растягивая слова и делая между ними паузы, он не была похожа на себя прежнюю, и я ловил себя на мысли, что сейчас в ее тело вселился кто-то иной, а сам я, кого она так и не назвала по имени, был неизвестно кем, только не самим собою.

А потом мы уснули и спали до позднего утра, хотя я проснулся несколько раньше и стал готовить завтрак. Нет, это не были мои фирменные груши в тесте, я натер яблоки с морковью, добавил ложку меда и пару ложек сметаны. Пока заваривал зеленый чай, Марьяна проснулась. Есть женщины, которые днем выглядят на двадцать два, а с утра на тридцать, но чтобы выглядеть днем на семнадцать, а утром на двенадцать – такого феномена я еще не встречал. И все же именно это я видел сейчас перед собой – невинный ангелочек с растрепанными волосами, надутыми губками и огромными пречистыми глазами. В них застыло удивление, похоже, она не может понять, как здесь оказалась и почему она голая в моей постели. Я, разумеется, не стал из врожденного чувства деликатности напоминать ей ночной фильм, а поинтересовался вместо этого, не подать ли ей завтрак в постель. Она кивнула так, как, наверное, когда-то кивала королева Констанция, жена короля Льва, когда ту спрашивали, не пора ли преподнести ее величеству ночной горшок. Вот и я подал свое пюре с зеленым чаем, а сам присел на краешек кровати и спросил, как спалось, на что королева ответила, что хорошо, однако же не может понять, отчего это я не постелил ей на другой кровати, а я, исключительно из чувства той же врожденной деликатности, не напомнил ей о том, что все-таки постелил, однако она сама легла возле меня, и сказал лишь, что это, наверное, гроза заставила ее перебраться ко мне, и тогда она вспомнила: ах, эта страшная гроза, гроза ее полностью выбила из колеи, гроза пугает ее до потери рассудка, она так боится грома и молнии, грома и молнии, она боится грозы…

Затем села в постели, и здесь я увидел странную вещь, она вела себя так, словно голой я ее не видел и не исследовал, она завтракала, стараясь тщательно прикрыться одеялом, и когда оно сползало, обнажая плечи и грудь, нервно поправляла, глядя на меня с виноватой улыбкой, а закончив завтракать, попросила меня выйти из комнаты, ей, видите ли, надо одеться. Здесь, правда, случился небольшой конфуз, ведь кроме моей рубашки никакой другой одежки в этой комнате не оказалось, что чрезвычайно удивило ее, но врожденная деликатность не позволила мне напомнить, что раздевалась она там, где я ей постелил, сюда же она пришла в моей рубашке, поэтому я ограничился лишь робким замечанием, что ее одежда находится в соседней комнате и, если нужно, я принесу. Это известие также вызвало немалое удивление, и она поинтересовалась, зачем я вынес ее одежду в соседнюю комнату. Я мог сказать, что об этом думаю, однако сдержался и ответил, что не помню. Что такое провалы в памяти, она, очевидно, знала и, удовлетворившись ответом, попросила, чтобы я отвернулся, а сама пошлепала в соседнюю комнату. Оттуда она вернулась уже при полном параде.

Я так и не понял, что это было: игра, стеб или действительно потеря памяти. Когда я попытался обнять ее и возобновить ночной контакт, она вывернулась и сказала:

– Мы же договорились – не торопить события.