Куколка - Джон Фаулз

О: Нет, лишь крепко обнялись.

В: Что потом?

О: Его сиятельство вывел меня из храма и предупредил: об увиденном никому ни слова. Мол, оно странно, но пугаться не надо, никакого зла не будет. Потом еще сердечнее пожал мои руки, словно в знак того, что он совсем иной, нежели я полагала.

В: Что ответила?

О: Мол, не проболтаюсь. «Вот и умница, — сказал он. — Теперь ступай с Диком». Мы уехали, а его сиятельство остался. Но там пробыл недолго — нагнал нас еще по дороге в гостиницу.

В: Ты не спросила, что сие было?

О: В дороге он держался позади, а на гостиничном дворе пожелал мне покойной ночи и, передав лошадь Дику, тотчас прошел к себе. Я тоже поднялась в свою комнату.

В: Позже Дик к тебе явился?

О: Той ночью больше я его не видела.

В: Ладно. Но как быть с тем, что ты рассказывала Джонсу? Мол, его сиятельство отвезли тебя в кромлех, дабы, совокупившись с тобою, испытать непристойное поверье, и там-де возник эфиоп, что на камне высился стервятником, готовым ринуться на твой срам, да еще воняло мертвечиной… Как насчет сей дьявольской картины?

О: Я солгала.

В: Видали — она солгала! Открою тебе истину, голуба: единожды солгавший и в другой раз соврет.

О: Сейчас не лгу. Я под присягой.

В: Зачем же Джонсу наворотила этакого вздора?

О: Пришлось. Надо было его ошарашить, чтоб он помалкивал, боясь, что сочтут соучастником. Не спеши, потом я объясню причину своей лжи.

В: Всенепременно, дорогуша, не сумлевайся. Назавтра его сиятельство к тебе переменились?

О: В дороге он развернул коня, дождался нас с Диком и, пристально глянув на меня, спросил: «Все хорошо?» Да, ответила я, после чего он поехал дальше, словно разговор окончен. Вот и все.

В: Как ты сообразилась с тем, что видела в кромлехе?

О: Место заколдованное, покрыто великой тайной. Нам подали некий знак, в коем не было ничего худого иль страшного.

В: А как растолковала слова его сиятельства — ты, мол, та, кого он искал?

О: Во мне он увидал ответ своим желаньям.

В: То бишь?

О: Блудницу, что боле не согрешит.

В: Как так? Для блуда тебя и наняли.

О: Дабы открылись глаза мои.

В: Стало быть, его сиятельство не пытались исцелиться от немочи?

О: Он желал того, что случилось.

В: Мол, заурядная шлюха споспешествует чуду, так, что ль? И визитеры явились по твою душу? Но ведь его сиятельство тоже пали на колени.

О: Главенство мое — лишь видимость, ибо я только услужала, исполняя его волю.

В: Кто ж, по-твоему, были те двое?

О: Пока не скажу.

В: Нет уж, будет увиливать! Ты перед законом, голуба, не на сектантской сходке! По горло сыт твоим отнекиваньем!

О: Скушай еще, мистер Аскью. Ответь я сейчас, ты меня высмеешь и не поверишь.

В: Упрямство твое лише прежней бесстыжести… Чему ухмыляешься?

О: Ей-богу, ты ни при чем.

В: От меня не отвертеться, голуба.

О: Как и тебе — от Божьей воли.

В: А что Дик? Наутро переменился?

О: Только не в своей ненасытности.

В: Ты об чем?

О: Да прям в дороге…

В: Что — в дороге?

О: Его сиятельство уехал вперед, мистер Браун с Джонсом отстали…

В: И что?

О: Не скажу. Но Дик полыхал вожделеньем, точно самец иль Адам, куснувший яблока.

В: И ты утолила его похоть?

О: Боле ничего не скажу.

В: Что, в придорожных кустах?

О: Боле ничего не скажу.

В: Что происходило в Уинкантоне?

О: Вскоре после приезда его сиятельство послал меня за Джонсом — мол, немедля требуется переговорить.

В: Знаешь об чем?

О: Нет, я только передала приказ, и все.

В: Джонс ничего не рассказал?

О: Нет.

В: Тем вечером его сиятельство еще раз тебя вызывали?

О: Нет.

В: А Дик к тебе наведался?

О: Да.

В: Ты отдалась?

О: Да.

В: Его притязанья тебя еще не утомили?

О: Отношенье к нему не изменилось, но шлюхой с ним я не была.

В: То бишь просто жалела?

О: Да.

В: Сама-то возбуждалась?

О: Не твое дело.

В: Ага! Значит, да? (Не отвечает.) Долго ль он пробыл?

О: Как и прежде. Проснулась — его нет.

В: На другой день вы отправились в Тонтон. Его сиятельство с тобой об чем-нибудь говорили?

О: В дороге разок подъехал и спросил, не притомилась ли я. Да, ответила, мол, с непривычки, на что он сказал: «Ничего, путешествие наше заканчивается, скоро отдохнете».

В: Учтиво?

О: Да, совсем как раньше.

В: Ты не спросила об том, что было в кромлехе?

О: Нет.

В: Почему, удобный же случай?

О: Я понимала: скажет, лишь коли сам того захочет. А еще чувствовала, что пребываю под его защитой, став ему дороже, нежели в то время, когда он выказывал бессердечье и нарочитое равнодушие. Но отчего так, еще не знала.

В: В тот день ты снова по-собачьи ублажила Дика?

О: Нет.

В: Поди, лез к тебе?

О: Я не далась.

В: А он? Озлился? Пытался взять нахрапом?

О: Нет.

В: Пришлось ему терпеть до ночи?

О: Еще дольше. В Тонтоне не нашлось приличной гостиницы, лишь на окраине какой-то гадюшник. Меня поместили к прислуге, его сиятельству и мистеру Брауну досталась тесная комнатка, а Джонс с Диком устроились на сеновале. При всем желанье ни господин, ни Дик не могли со мной уединиться. Никаких утех. Только блохи да вши.

В: Допустим. Что потом?

О: Ехали цельный день, дольше обычного. За Бамптоном свернули с большака и двинулись окольными тропами, где почти не было встречных.

В: Кажется, ты говорила, что намеревалась распрощаться с Клейборн и в Бристоле отыскать родичей?

О: Да.

В: Чего ж тебя понесло в этакую глухомань? Ведь прежде было удобнее сбежать?

О: Все так. Однако ж не хватило духу и разуменья. В душе еще я оставалась шлюхой, да простит меня Господь Иисус Христос. Живя в борделе, коснеешь в грехе, но в прочем ты — рохля. Слуги тебя обихаживают, точно какую даму. Знай себе капризничай да живи одним днем. Нет в тебе ни разума, ни веры, чтоб противиться своей будущности… Я по-прежнему хотела изменить свою жизнь и добраться до Бристоля, но не шибко торопилась — раз уж мы далёко от Лондона, пусть оно все будет по господской прихоти… Что ж, за то порицай, стерплю. Но от последнего дня пути не смей поносить, а станешь — на тебя ж хула и обернется.

В: Будет! Заладила…

О: Нет, слушай, иначе не постичь тебе его сиятельства и путей моей души. Прости, что разом не выкладываю правду… Да, вначале я отдалась по принужденью, потом из жалости. Но теперь понимаю, что с Диком я изведала радость, какой не знала с тех пор, как глупой девчонкой нарушила все родительские наставленья. Неумейка в плотской любви, он доставлял наслажденье, какое не снилось искусным греховодникам. Потому что любил всем своим странным сердцем, хоть не мог сего выразить словами. Однако немота его была красноречивее монологов. Не в совокупленье, когда возобладала животная страсть, но в ином. В том, как в дороге я дремала на его груди… в наших переглядах… Не умею сказать, но понимала я его лучше, чем ежели б он облек свои чувства в слова. В последнюю ночь он получил от меня желаемое, а потом рыдал в моих объятьях, и я тоже плакала, ибо понимала причину его слез. Мы будто два узника в разных камерах, кто может лишь видеть друг друга, да еще соединить руки, но и только. Говори что хочешь, однако слезы те были удивительны и сладки. Они освобождали от грешного распутства, размягчали сердце, и я возвращалась к себе той, какой была в девушках. Казалось, на долгие годы я окаменела во мраке, но теперь вновь оживаю, хоть еще не вся очистилась, не полностью спаслась. Хочешь верь, хочешь нет, мистер. До единого слова все правда.

В: Ты его полюбила?

О: Могла б полюбить, ежели б он изгнал из себя Адама.

В: Об чем же он безмолвно говорил?

О: Что мы оба ужасно несчастливы, хоть и по разным причинам, что любит меня, ибо я его не отвергла и не глумлюсь над ним.