Комендантский час - Олекса Гуреев

Как много надо приложить усилий, чтобы этот морально-нравственный кодекс стал органикческим свойством каждого!

Прерываю Георгия:

— А разве есть такие люди, обладающие всеми этими качествами?

Он терпеливо разъясняет:

— Не обязательно — всеми. Я, к примеру, сужу о человеке так. Сперва кладу на чаши весов его плюсы и минусы. Что перевесит? Не по количеству элементов, а по их значимости. Перевесят плюсы — значит, человек проходит у меня со знаком плюс, минусы — со знаком минус. И все мы должны стремиться к идеалу. Есть ли такие образы в жизни? Есть. Например — Ленин. Не случайно же наш союз назван: Ленинский Коммунистический Союз Молодежи.

Я давно изучила своего Жоржа. Он сделан из теста, замешенного на дрожжах мечты, замыслов, оптимизма, стремления вперед, неуемной потребности действия. Еще утро, а такие люди уже смотрят в завтрашний день. Я зачастую не поспеваю за ним; мне хочется остановиться, дать себе передышку, удовлетвориться тем, что есть, а он уже торопит идти дальше.

— А знаешь, Верочка, какое у меня желание? — Не дав мне времени на осмысление только что услышанного, Георгий переводит на другое. — Когда Киев снова станет советским, поработать секретарем этого же райкома комсомола, только уже не подпольного. Я на практике осуществил бы свою программу всестороннего воспитания одежи.

— Еще поработаешь, — говорю ему, — по деловым качествам ты, кажется, подходишь.

Он задумался.

— Есть другой фактор. Возраст. На комсомольскую работу следует выдвигать молодых. Правда, не постарею же я за полтора-два года. Как ты думаешь? Сейчас мне двадцать третий идет, исполнится двадцать пять.

Он сказал это в шутку, и я отвечаю шуткой:

— Наша молодость будет продолжаться еще лет пятьдесят, не меньше.

Георгий говорит что-то о заседаниях и пленумах, на которых, кроме производственных вопросов, он непременно будет ставить вопросы нравственности и морали, говорит о ленинских нормах поведения, а меня неотступно преследует, волнует какая-то неуловимая, но важная мысль. Пытаюсь внимательно слушать Жоржа и не могу: голова занята другим, неведомо чем. Восстанавливаю в памяти ход разговора. Наконец! Наконец-то поняла, что меня волновало. Обращаюсь к Георгию:

— Объясни, что ты имел в виду, когда говорил: «Не постарею же я за полтора-два года»?

Видимо, прервала его на полуслове, потому что он ответил даже несколько раздраженно:

— Разве не ясно? Время, когда в Киев вернутся наши.

Меня обдает холодом. Я надеялась, что наши придут этой зимой или весною. О сроках окончания войны мы говорили и раньше, но Георгий тогда не высказывался определенно. Теперь он ошарашил меня своим прогнозом. Три месяца прожито в оккупированном Киеве, а кажется — беспредельно долго, и немыслимо представить себе еще полтора-два года. Не теряя окончательно надежды, выдвигаю контрдовод:

— Гитлер от западных границ до Киева дошел за два месяца. Так почему же этого не могут сделать наши?

— Немцы будут отступать так же быстро, как и наступали, советское командование не будет затягивать войву, — спокойно говорит Жорж. — Но это произойдет еще не скоро. Надо накопить столько сил, чтобы их хватило до финиша.

Я верю в эту перспективу, но боюсь отбросить иллюзии относительно скорого освобождения. Говорю обреченно:

— Еще два года находиться в этом пекле... я не выдержу. Не выдержу!

Георгий легонько обнимает меня, сжимает ладонью мое плечо.

— Успокойся, Верочка. Напомню тебе стихотворение поэта, именем которого названа эта улица. Ты меня слушаешь?

Едва сдерживая слезы, утвердительно киваю головой.

— Содержание этого стихотворения таково. Парень просит цыганку поворожить. Цыганка берет его руку, смотрит на ладонь и говорит: «Будешь бедствовать семь лет». Парень спрашивает: «А потом?» Она отвечает: «Потом привыкнешь». Вот так и мы, Верочка. Привыкнем! Я где-то вычитал прекрасный афоризм: все приходит вовремя для того, кто умеет ждать. Будем жить работой, борьбой, тогда время пролетит незаметно.

Мне становится неловко за свою минутную слабость. Хочу как-то реабилитировать себя. Я говорю:

— Наша совместная жизнь началась в таких неблагоприятных условиях: оккупация, нехватки, но я всегда счастлива с тобою, Жорж, потому что — люблю. Неужели любовь имеет такую силу над нами?

Он гладит мои волосы, заглядывает в глаза.

— И не разлюбишь никогда, как бы тяжело нам ни пришлось?

— Никогда!

Он целует меня, шепчет на ухо, словно раскрывает какую-то тайну:

— Люблю и я тебя, Верочка.

Наш хороший разговор прерывает стук в дверь. Георгий торопится в коридор, звякает замком. Слышу: здоровается, просит раздеваться. Еще минута — и возвращая с каким-то человеком. Тому лет под тридцать, брюнет, глаза карие.

— Моя жена, — как и подобает, представляет меня Георгий.

Гость энергично протягивает руку с растопыренными пальцами.

— Иван Крамаренко. — И, обращаясь к нам обоим, зубоскалит: — А почему же ты до сих пор прятал ее, как турецкий паша? Такую женушку не стыдно показывать людям.

Георгий смущенно пожимает плечами.

— Боишься, чтобы не отбили?

Мне окончательно не нравится его словоблудие, решила осадить болтуна:

— Достойных конкурентов моему мужу я пока еще встречала.

Этот Крамаренко, оказывается, совершенно бестактен. Он спрашивает:

— А я? Разве недостоин твоего внимания? Взгляни на мою фигуру. Разве такой сухоребренко, как твой Жорж? Казак!

Так и хочется ответить грубостью на грубость: «Нет, недостоин, не переоценивай себя». Но сдерживаюсь, он все же наш гость. Мы с Георгием чувствуем себя как-то неловко. Но если он и дальше будет продолжать говорить своем превосходстве, я остановлю его любым способом. К счастью, Крамаренко сам почувствовал, что переборщил, переходит на серьезный тон:

— Переливаем из пустого в порожнее, а мне, Синицын, надо поговорить с тобой о серьезных делах.

Краем глаза замечаю, как Георгий бросает на него предупредительный взгляд, а меня просит:

— Вера, оставь нас, пожалуйста.

Выхожу в другую комнату. Вместе с мамой штопаем Георгию носки. Мама интересуется, кто пришел. Говорю — не знаю. Она недоумевает: «Гм... Жорж ни разу не говорил о нем?» Это «гм» почему-то раздражает меня, решила уколоть ее: «Неужели он обязан говорить мне или тебе обо всех своих знакомых?» Мама продолжает резонно: «Ты — жена». Я не остаюсь в долгу: «Но не следователь». Продолжаем штопку молча, обе хмуримся. Интересно,