Алая буква (сборник) - Натаниель Готорн

Солнце в этот час если еще не поднялось над горизонтом, то подбиралось все ближе к его краю. Облака, парящие в вышине, отразили первые его лучи и бросили золотой отсвет на окна и дома улицы, не забыв и Дом с Семью Шпилями, который – сколько бы рассветов он ни встречал – в данном буквально расцвел. Отраженный свет сумел показать довольно ясно всю обстановку комнаты, в которую мисс Хепизба вошла, спустившись по лестнице: низкий потолок, который пересекала балка, панели из темного дерева и большой камин, облицованный расписной плиткой, но теперь закрытый железным экраном, сквозь который тянулся дымоход современной печи. На полу комнаты лежал ковер изначально богатой расцветки, но за минувшие годы настолько истершийся и поблекший, что ранее отчетливые узоры слились в один неопределенный оттенок. Что же касается мебели, там стояли два стола: один, вырезанный с поразительной фантазией и способный поспорить количеством ножек с сороконожкой, и второй, более тонкой работы, с четырьмя длинными ножками, которые выглядели такими тонкими, что казалось удивительным, как этот древний чайный столик сумел выстоять на них столь длительное время. Полдюжины стульев расставлено в комнате, прямых и жестких, словно их специально создали для доставления неудобств сидящему, и это было видно невооруженным взглядом и вызывало самые неприятные подозрения относительно нравов общества, для которого они были созданы. Единственным исключением было антикварное кресло с высокой спинкой, отличавшееся просторной глубиной, заменявшей ему недостаток удобных изгибов, присущих современным образцам.

Украшений в комнате было лишь два, если их можно назвать таковыми. Первое – это карта земель Пинчеонов на востоке, не гравированная, но изготовленная вручную неким талантливым рисовальщиком, украсившим ее гротескными фигурами индейцев и диких животных, в числе которых можно увидеть и льва: природа того региона была столь же мало изучена, как и его география, что приводило к самым фантастическим ошибкам. Вторым украшением был портрет старого полковника Пинчеона в две трети его роста, в мягкой шапочке, кружевном воротнике, поверх которого легла седоватая борода; в одной руке он держал Библию, другой приподнимал железную рукоять меча. Последний предмет удался художнику лучше прочих и изображен был с куда большей выразительностью, нежели святая книга. Мисс Хепизба Пинчеон остановилась, оказавшись лицом к лицу с этим портретом, и наградила его странным взглядом из-под нахмуренных бровей, который люди, незнакомые с ней, определили бы как выражение горькой злости и недовольства. Однако ничего подобного в нем не было. На самом деле к изображенному на портрете давнему предку наша истрепанная временем леди испытывала истинное почтение, а странно нахмуренные брови и сузившиеся глаза являлись лишь невинным следствием ее близорукости и попыток заставить свое зрение сменить расплывчатые очертания объектов на четкие линии.

Нам стоит задержаться на миг на этом несчастном выражении лица бедной мисс Хепизбы. Ее сердитый взгляд – так утверждали те, кто время от времени видел ее в окне, – сослужил мисс Хепизбе очень плохую службу, закрепив за ней славу злобной старой девы; вполне вероятно, что, разглядывая себя в мутном зеркале, она постоянно видела нахмуренные брови отражения, и это привело ее к почти такой же несправедливой мысли. «Сколь отвратительно сварливой я выгляжу!» – часто шептала она себе и верила своим словам. Но сердце ее никогда не хмурилось. Оно по природе своей было нежным, чувствительным, полным тончайшей дрожи и трепета и не теряло этих качеств, пока ее лицо привыкало хмуриться и щуриться, становясь упрямым, а то и яростным. Но упрямство не было свойственно Хепизбе, за исключением тех случаев, которые имели отношение к самым нежным ее пристрастиям.

Однако все это время мы слишком малодушно медлим на пороге нашей истории. По правде говоря, довольно неловко раскрывать суть того, что собралась сегодня сделать мисс Хепизба Пинчеон.

Как уже было замечено, на первом этаже развернутого к улице шпиля недостойный предок почти век назад устроил свою лавку. С тех пор как старый джентльмен оставил дела и упокоился под крышкой своего гроба, не только дверь лавочки, но и внутренняя ее обстановка оставались без изменений, и вековая пыль собралась дюймовым слоем на полках и прилавке, частично заполнив чаши старых весов, словно единственная ценность, которой они достойны. Та же пыль набилась в приоткрытый ящик для денег, в котором до сих пор валялся фальшивый шестипенсовик: цена наследной гордости, которая была здесь посрамлена. Таким было состояние лавочки во времена детства старой мисс Хепизбы, когда она и ее брат играли в прятки в этом забытом закутке. Таким оно и оставалось до совсем недавнего прошлого.

Однако теперь, хоть витрина лавочки и была все еще надежно закрыта шторой от взглядов прохожих, внутри произошли значительные перемены. Пышные и тяжелые фестоны паутины, на сотворение которых ушла жизнь не одного поколения пауков, были аккуратно сметены с потолка. Прилавок, полки и пол были отчищены, а последний даже посыпан свежим речным песком. Бурые весы также являли следы безуспешных попыток привести их в порядок и стереть ржавчину, которая, увы, въелась в саму их суть. Вдобавок маленькая лавочка уже не пустовала. Любопытный взгляд, получи он возможность провести ревизию за прилавком, обнаружил бы бочонок, два, а то и три – в одном пшеничная мука, в другом яблоки, а в третьем, возможно, мука кукурузная. Стоял там также и сосновый ящик, заполненный мылом в брусках; другой, того же размера, содержал сальные свечи, десяток на фунт. Небольшой запас коричневого сахара, немного белой фасоли и лущеного гороха, еще несколько видов таких же недорогих и всегда востребованных товаров составляли бóльшую часть ассортимента. Все это могло показаться призрачным или фантасмагорическим отражением убого заставленных полок старого лавочника Пинчеона, за исключением того, что некоторые товары обладали свойствами и формой, едва ли известными в его время. К примеру, там была стеклянная ваза, заполненная «гибралтарскими камешками», не подлинными, конечно же, осколками каменного фундамента знаменитой крепости, а вкусными конфетами, тщательно обернутыми в белую бумагу. Джим Кроу[26] – правда, пряничный – исполнял свой знаменитый танец. Рота оловянных драгун галопом неслась по одной из полок, их оружие и униформа были свойственны новым временам, а еще имелись сахарные фигурки, мало похожие на людей какой бы то ни было эпохи, но все-таки больше напоминающие о наших временах. Другим явлением, еще более отчетливо современным, были коробки серных спичек, которые в старые добрые времена непременно назвали бы адским изобретением из-за скорости их возгорания.

Одним словом, все это неопровержимо свидетельствовало о том, что кто-то завладел лавкой и движимым имуществом давно почившего и забытого мистера Пинчеона, собираясь возобновить предприятие покойного с иным поколением покупателей. Кто же мог стать столь смелым предпринимателем? И почему из всех мест мира он выбрал именно Дом с Семью Шпилями для своей коммерческой деятельности?

Мы возвращаемся к старой деве. Спустя продолжительное время она отвела взгляд от мрачного портрета полковника, испустила вздох – поистине, в то утро ее грудь превратилась в пещеру Эола[27], – и пересекла комнату на цыпочках, что давно стало привычкой престарелой женщины. Пройдя по прилегающему коридору, она открыла дверь, соединявшую его с лавочкой, совсем недавно нами описанной. Выступ верхнего этажа и еще более густая тень Вяза Пинчеонов, который рос прямо перед первым шпилем, до того сгущали здесь сумерки, что невозможно было отличить утро от ночи. И вновь раздался тяжкий вздох мисс Хепизбы! Минуту постояв на пороге, разглядывая витрину близоруко сощуренными глазами, отчего казалось, что леди хмуро смотрит на злейшего врага, она внезапно шагнула в лавку. С такой поспешностью и, судя по всему, с таким количеством вложенной в движения силы, что казалось действительно странным.

Нервно – можно даже сказать, лихорадочно – она начала переставлять некоторые детские игрушки и другие мелочи на полках и в витрине. Внешность этой бледной, одетой в черное старой дамы казалась столь трагичной, что контраст с нелепостью ее занятия был просто невероятен. Казалось истинной аномалией то, что столь угрюмая и мрачная личность способна взять в руки игрушку, и чудом то, что игрушка не исчезала от ее прикосновения; абсурдом казалась мысль о том, что ее мрачный и сухой интеллект задается вопросом: как привлечь маленьких мальчиков в свои владения? И все же цель ее была очевидна. Вот она кладет напротив витрины пряничного слона, но руки ее так дрожат, что фигурка падает на пол, лишаясь трех ног и хобота и превращаясь в обломки имбирного теста. А вот она переворачивает банку с мраморными шариками, которые раскатываются во всех направлениях, и каждый, словно сам дьявол указывает ему дорогу, ищет себе самое труднодоступное место. Храни Небо нашу бедную старую Хепизбу и прости нас за то, что стали свидетелями столь курьезного ее положения! Когда ее закостенелая и жесткая фигура опустилась на четвереньки, сердце наше склонилось к искренним слезам сострадания к ней. Поскольку здесь – и если мы не смогли дать читателю правильное впечатление об этом, то это лишь наша вина, но не намерение, – проявилась крайне печальная тема современной жизни. То была агония старой аристократии. Мисс Хепизба – с детства воспитанная в понятиях о своей важности и богатстве, искренне верящая, что рука дамы неминуемо запятнает себя попыткой добыть хлеб насущный, – эта прирожденная леди после шестидесяти лет жизни в стесненных обстоятельствах вынуждена была сойти с пьедестала своего мнимого ранга. Бедность, всю жизнь наступавшая ей на пятки, наконец догнала ее. И ей пришлось искать себе пропитание, чтобы не погибнуть от голода! А мы застали мисс Хепизбу Пинчеон в то самое время, когда благородная леди вынужденно превращалась в плебейку.