Страх. История политической идеи - Робин Кори

Мы могли наблюдать такое смешение внешних и внутренних страхов элит во время холодной войны. Дж. Эдгар Гувер, до сих пор не оцененный столп антикоммунизма, был рожден и воспитан в Вашингтоне рубежа столетий, который в то время представлял собой северный аванпост «южной, белой, христианской цивилизации малых городков». Расизм и сегрегация были краеугольными камнями его убеждений; религиозный плюрализм означал, что лютеране, пресвитериане и методисты в вере находились бок о бок. Когда Гувер считал коммунизм угрозой для цивилизации, он имел в виду именно такую цивилизацию. Поэтому он и направлял деятельность ФБР против каждого — от Национального агентства по содействию прогрессу цветного населения и Мартина Лютера Кинга до Сэмми Дейвиса-младшего и Сесара Чавеса[44], против всех, кого считал «частицей врага, опасного для американских ценностей» (как он позднее выразился в отношении женского движения), и тем самым угрозой для «внутренней безопасности нации»57. Гувер нашел множество союзников своих кампаний среди консервативных конгрессменов, видевших красное буквально в каждом мазке «Нового курса». По словам одного влиятельного сенатора от Северной Каролины, «отказываясь от принципов добровольности [капитализма, основанного на принципе laissez faire], мы немедленно попадаем в объятия коммунизма… Не может быть половинчатого контроля». Как отмечалось в одном докладе Конгресса, реформистская политика Национального совета по трудовым отношениям «Нового курса» «имеет оттенок философского понимания отношений между нанимателем и работником как классовой борьбы», что «чуждо истинной американской концепции промышленного предпринимательства» и интересам «сохранения капиталистической системы частного предпринимательства»58.

Взгляды такого рода активно влияли на репрессивную политику антикоммунизма в Соединенных Штатах, которая была направлена не только против Коммунистической партии, но и против движений за трудовые и гражданские права. Правительственные комиссии по лояльности спрашивали трудящихся, следует ли провести десегрегацию донорской деятельности Красного Креста, отменить ли подушный налог, принять ли федеральное законодательство, запрещающее суды Линча, то есть проводить ли в жизнь предложения, отстаиваемые Коммунистической партией. Утвердительные ответы приводили к возбуждению расследования и дальнейшему увольнению. Председатель одной из комиссий разъяснял: «Конечно, тот факт, что человек верит в расовое равенство, еще не доказывает, что он коммунист, но приглядеться следует, разве не так? Нельзя сбрасывать со счетов тот факт, что расовое равенство — это один из постулатов коммунистов». А вот слова председателя комитета штата по законодательству: «Если кто-то утверждает, что в этой стране имеет место дискриминация негров или материальное неравенство, то у нас есть все основания считать этого человека коммунистом»59. Результат такого идеологического смешения страхов, когда гражданские права и профсоюзы ассоциировались с опасностью извне, мог быть разрушительным. Приведем только один пример. В 1930–1940-х годах местный профсоюзный комитет 22, возглавляемый коммунистами, объединял тысячи рабочих табачной фабрики «Ар-Джей Рейнолдс», преимущественно женщин и чернокожих, в Уинстон-Салеме, штат Северная Каролина. Профсоюз побуждал своих членов вступать в ряды местного отделения Национального агентства по содействию прогрессу цветного населения и в итоге превратил его из чахлого кружка из 11 человек в движение, объединившее почти 2000 активистов. В 1947 году, после того как профсоюз организовал забастовку против руководства «Ар-Джей Рейнолдс», его посетила делегация HUAC и провела широко освещавшееся в прессе расследование связей между Коммунистической партией и профсоюзными деятелями. Работники HUAC заставили рабочих дважды подумать, стоит ли поддерживать лидеров, чьи связи привели к правительственному расследованию. Вскоре после этого местный комитет возглавили не столь активные деятели, и к 1950 году уже ничто не напоминало о его былом динамизме. А что произошло с ячейкой Национального агентства по содействию прогрессу цветного населения? Ее численность упала и составляла менее 500 человек60.

В других странах смешение внешних и внутренних страхов элит проявилось еще более ярко. В 1957 году один из ведущих идеологов службы безопасности Аргентины говорил: «Мы должны подчеркнуть, что характер этого конфликта [между капитализмом и коммунизмом] соответствует характеру религиозных войн прошлого… Вот его вероятные последствия: сохранение западной цивилизации или ее исчезновение»61. Его преемник в 1964 году писал о проявлениях неравенства, неотъемлемых от цивилизации:

Коммунизм стремится уничтожить человека, семью, родину предков, собственность, государство и Бога… У коммунистов ничто не привязывает женщину к дому и семье, поскольку, ратуя за ее эмансипацию, коммунизм отрезает ее от домашнего очага и воспитания детей, толкает ее в общественную жизнь, к коллективному производству, она оказывается рядом с мужчинами… Естественный глава семьи — отец. Мать является помощницей его авторитета… В соответствии с волей Бога богатые должны использовать свои излишки для облегчения тягот нуждающихся. Бедные должны сознавать, что бедность их не позорит, равно как и необходимость зарабатывать на жизнь трудом, как доказывает пример Сына Божия. Бедные больше любимы Господом62.

Уругвайские военные объявили, что их главная миссия состоит в том, чтобы сражаться против «ниспровержения», которое определялось как «действия, насильственные или ненасильственные, совершаемые во всех сферах человеческой деятельности внутри государства, цели которых воспринимаются как неблагоприятные для политической системы в целом». Военные власти Бразилии предложили офицерам 222-часовой курс по внутренней безопасности и 21 час обучения действиям по защите от внешней агрессии. Приравнивая свободный рынок к национальному интересу, высшее командование полагало, что важнее уметь подавлять организованную внутреннюю оппозицию капитализму, нежели защищаться от нападения извне. В их глазах, подавление организованной оппозиции было основой обороны от нападений с чужих территорий63.

Элиты не могут попросту полагаться на распространенное убеждение в наличии взаимосвязи между реформистскими движениями и внешними угрозами. Им приходится создавать — путем пиаровских акций и насилия — ассоциации этого рода. В 1946 году Гувер инициировал широкомасштабную кампанию, предпринятую с целью сделать угрозу коммунизма реальной в умах американцев, которые, по его мнению, недооценивали опасности, исходящие от коммунизма. Гувер потребовал от своих подчиненных «подготовить учебные материалы, которые могли бы распространяться по общедоступным каналам, чтобы в случае возникновения чрезвычайной ситуации у нас имелось бы мнение информированной общественности» относительно разрушительного влияния коммунизма. Гувер считал, что особенно важно убедить «думающих людей», так как ученые и мыслители помогут распространить страх перед коммунизмом в широких кругах общества. Он лично опубликовал ряд статей в юридических изданиях и в профессиональных журналах, а ФБР способствовало производству четырех фильмов на студиях Голливуда64. Подобные кампании редко носили чисто пропагандистский характер. В ходе их осуществления обычно приводились реальные факты, касавшиеся организаций типа Коммунистической партии, — они-де не только финансируются Советским Союзом и имеют с ним политические связи, но и занимаются шпионской деятельностью в его интересах. Но элиты прибегают (причем не обязательно намеренно) и к преувеличениям этих фактов, как это сделал шеф ФБР, когда объявил Мартина Лютера Кинга «самым опасным негром для будущего нашей нации, если взглянуть с позиций коммунизма, негров и национальной безопасности»65.

Также полезно для порождения страха перед этими движениями в обществе использование правительственного и индивидуального насилия. Голый факт — правительство и частные элиты желают наказать своих оппонентов; тогда они нередко убеждают рядовых граждан в реальности угрозы, о которой рассуждают эти группы. Репрессии вызывают страх и в такой же мере внедряют в сознание широких общественных кругов представление о том, что те, кто стали объектом преследований, совершили нечто, обусловившее такое внимание к их деятельности. «Говорите что хотите, — сказала Надежде Мандельштам некая женщина, имея в виду советских заключенных, — но дыма без огня не бывает»66. К примеру, в 1949 году Министерство юстиции США провело малоизвестный законопроект, получивший название «акт Смита» и предназначавшийся для того, чтобы руководство Коммунистической партии предстало перед судом, причем не за шпионаж или попытку насильственного свержения правительства, но за заговор с целью организовать партию, которая выступала бы за насильственное свержение правительства. Одно лишь перечисление существительных и глаголов, использованных в текстах закона и обвинительного заключения, свидетельствует о задуманном преступлении: «заговор», «организовать», «партия», «сторонники». Отсюда становилось ясно, как далеки были обвиняемые по данному делу от какой-либо реальной деятельности, действительно напоминавшей криминальную. Это не имело значения, поскольку цель процессов, согласно объяснениям, данным одним из заместителей Гувера, состояла не в судебном преследовании, а в том, чтобы преподать урок при помощи судебных процессов. Кампания была призвана внушить американцам, что «коммунизм опасен», и «патриотизм коммунистов обращен не к Соединенным Штатам, а к Советскому Союзу»67.