Другая Я - Марика Крамор

в котором ты меня оставил одну, сломленную, разбитую игрушку! И даже, если всё это ошибка, а все мои воспоминания это просто пыль, я не могу уже по-другому, понимаешь?! Ты не представляешь, чего мне стоило вновь встать на ноги и ощутить твёрдую землю под ногами! Ты просто не представляешь каково это, слышать, что мужчина, который был для меня всем, хладнокровно глядя в мои глаза, заявил, что я ему не нужна!

Её тело сотрясают неудержимые рыдания. Каждый её всхлип отдаётся болью внутри меня.

Кожа уже начинает ныть от нескончаемых попыток пробить мою грудную клетку, но я молча стою и терплю. Я просто жду, когда женщина, которая значит для меня так много, хоть чуть-чуть остынет и перегорит. Я даже слова сказать не могу. Да и разговаривать нужно было раньше, а сейчас её обида с годами трансформировалась в притуплённую ненависть ко мне.

Мне кажется, прошла целая вечность, когда Мия перестала брыкаться и позволила крепче прижать её к груди. Когда затихли её громкие всхлипы, а неудержимые рыдания прекратились.

И вот мы уже просто стоим в тишине, она в моих руках, такая маленькая, беззащитная, надломленная. Стоим и просто слушаем сбивчивые дыхания друг друга.

Проходит ещё немного времени, и Мия начинает ненастойчиво упираться мне ладонями в грудь.

А я теперь уверенно гашу её слабые попытки оттолкнуть меня, намереваясь впредь делать то же самое. И тихо озвучиваю то, что клеймом жжёт сердце.

– Ты сказала ему, что беременна. Именно поэтому он тебя отпустил, – констатация факта. Сухая. Безжизненная. Я ведь и подумать не мог…

Я бы в лепёшку расшибся, но вернул бы её, если бы знал о ребёнке. Даже считая, что она предпочла мне другого. Я бы её не отпустил тогда.

Мия, царапая моё нутро своими остренькими ноготками, не отвечает, молча глотая слёзы, которые просто стекают по её лицу вновь. Каждая её слезинка, как хлесткий удар кнутом.

– Если бы ты мне сказала, может быть, у нас всё было бы по-другому сейчас. Мия, ну неужели ты считаешь меня таким закостенелым ублюдком? Неужели думаешь, что я наплевал бы на своего ребёнка?

Я аккуратно, невесомо дотрагиваюсь до её подбородка, мягко приподнимая его, и встречаюсь с заплаканными, опухшими голубыми глазами. И в их глубине я вижу до невозможного противный ответ.

Да. Считает. Она меня именно таким и считает. Законченным ублюдком.

– Я сам рос без отца. Я знаю, что это такое. И я помню, как мне, маленькому мальчику, было тяжело осознавать, что кроме матери я больше никому не нужен в целом мире. Что собственному отцу на меня наплевать. Я это знаю, Мия. И я бы никогда этого не пожелал никому. Тем более, собственному малышу. Мой ребёнок этого не заслужил. Да и ничей не заслужил, Мия!

Она мягко отстраняется. И мне кажется, что она уже успела взять себя в руки. Заглядываю в её глаза и пытаюсь рассмотреть там ответ.

– Я искренне не понимаю. Почему Бергману ты сказала, а мне – нет.

Она тяжело вздыхает. Но всё же тихо отвечает:

– Я думала, ты отказался от нас.

– Да в жизни такого не было!

– И я говорила, Костя. Я ведь начала рассказывать, когда приехала, но ты перебил и сказал, что и так знаешь. И я подумала, что вы уже успели поговорить, а Бергман сам тебе всё рассказал, – не помню сейчас, сколько я уже выпил лишнего к тому моменту, но разговор я запомнил. Каждое своё слово, наполненное бешенством и непримиримостью. Да, я, разумеется, хотел её уколоть побольнее, совершенно не понимая, что этим делаю только хуже, кромсая её уверенность и пошатнувшееся между нами доверие ещё больше. – Я спросила тебя, что ты об этом думаешь. А ты ответил, чтобы я разбиралась сама, если захочу оставить всё, как есть. Ты сказал тогда, что в этом дерьме участвовать не собираешься и что мне рассчитывать не на что. Костя, я виновата перед тобой. Просить прощения уже не имеет смысла, но я в твоих словах действительно услышала совсем не то, что ты имел в виду.

– Мия, я совсем не про то говорил, – возражаю в сердцах, пытаясь донести до неё, что мне тоже больно, не меньше, чем ей. – Я же не знал ничего…

– Я понимаю теперь. Но тогда я думала, что ты от нас отказался. Вот так просто. Я поверила в то, что мы тебе, – она горестно качает головой, – не нужны.

Её слова колотят по живому. Да так, что я ощущаю себя куском мяса под отбивочным молотком.

Почему я тогда пропустил другие варианты мимо, рассмотрев лишь единственный, который приняло моё осознание? Почему я, как слепец, увидел лишь то, что лежит на поверхности? Я ведь всегда думаю в первую очередь головой, трезво и рассудительно. Но рядом с ней разум всегда мне отказывал и отказывает до сих пор.

Почему… Почему и как я допустил? Я ведь видел, как он на неё смотрит, облизывает губы и прищуривает затуманенные глаза. Но я не внял внутреннему предупреждению.

Столько страдания в её глазах. Столько разъедающей душу горести. И даже несмотря на всё это, пять лет назад она поцеловала меня на прощание. Поцеловала так нежно, вкладывая в трепетное прикосновение все свои эмоции, что я в какой-то миг совершенно недопустимо решил поступиться своими незыблемыми принципами. Поцеловала так, как будто она бы задохнулась без этого поцелуя. Так, будто подарила мне свою душу. Поцеловала ласково, видя во мне лишь равнодушного ублюдка.

А я не стал даже пытаться докопаться до истины.

До боли закусываю губу в яростном бессилии. Я отчётливо понимаю, что мой следующий вопрос снова всколыхнёт её только что вернувшееся спокойствие. Но промолчать не могу, а замечание, несмотря на все мои старания, получается в слишком уж обвинительном тоне.

– Ты аборт от меня сделала?

Глава 42

МИЯ

Осознание нелепой ошибки и собственного малодушия добивает меня окончательно. Мне было очень просто считать Костю последней сволочью на этой земле и обвинять во всем