Любожид - Эдуард Тополь

Неля приехала сюда с дочкиной скрипкой. Без разрешения Министерства культуры ни один музыкальный инструмент, даже детскую скрипку-четвертушку, из Империи вывозить не разрешалось, и к десяти утра все в этой очереди уже перезнакомились и отвозмущались этими фашистскими порядками. Художники, которых власти травили, называли бездарностями, мазилами, абстракционистами и чьи работы никогда не пускали на легальные выставки и давили бульдозерами на выставках нелегальных, – эти самые художники вдруг здесь, за пару дней до эмиграции, узнавали, что их картины, оказывается, являются национальным достоянием страны и поэтому они, авторы, должны за вывоз этих картин уплатить государству тысячи рублей. И такие же суммы, то есть полную стоимость, нужно было платить за музыкальные инструменты, старинное серебро, вазы, статуэтки.

– Нет, вы только подумайте! Я купила эту вазу в магазине, заплатила триста рублей и думала, что она моя. А оказывается – нет! Я не хозяйка ни своей вазы, ни даже своих подсвечников! То есть, пока вы тут живете и работаете на них, они вам разрешают пользоваться вашими вещами, а когда вы уезжаете, то все ваши вещи – это их собственность! Даже рисунки моего трехлетнего сына я должна у них выкупать! Я не знаю – было такое при рабском строе?

– А вы не находите иронии в том, что мы, жиды, привезли свои картины на оценку в православный храм?

– Слушайте, в прошлую среду они мне сказали, что каждая моя картина стоит тысячу рублей! Я им сказал: знаете что? Возьмите их у меня по пятьсот! Даже по триста!…

– А вы слышали, что сделал Эрнст Неизвестный? Он поставил ультиматум: или они выпустят его скульптуры без всякой пошлины, или он позовет в свою мастерскую иностранных корреспондентов и на их глазах разобьет свои скульптуры кувалдой!…

– Пять лет назад мы выступали в Пензенской области, в глухой деревне. За всю историю этой деревни мы были там первые артисты. И колхозников это так растрогало, что они решили нам что-нибудь подарить на память. Но там такая нищета, Господи! Так они повели нас в какой-то сарай, где навалом лежало всякое старье – прялки, самовары, старые косилки. И мы выбрали себе два самовара, которые еще не проржавели. Мы могли взять и десять – они нам дарили хоть все. Но мы взяли только два. Так теперь я должна платить за то, что спасла эти самовары! А? Что вы на это скажете?

Но к десяти часам все эти возмущенные речи уже истаяли в монастырской тишине, очередь разбилась на мелкие группы, объединяясь только при появлении каждого выходящего из комиссии, которого засыпали вопросами «Что пропустили?» и «Какая пошлина?». Допросив очередную жертву этой комиссии, очередь снова возмущенно бурлила минут пять – десять, а затем возвращалась в свое прежнее состояние томительного ожидания. Какой-то толстяк в джинсах и с виолончелью, прикрыв глаза и шевеля губами, зубрил английские неправильные глаголы, но поминутно подглядывал в таблицу-шпаргалку. Влюбленная пара впереди Нели ела бутерброды с красной икрой, а позади Нели рыжий художник с голубыми глазами продолжал негромко беседовать со знаменитым импозантным Буини. Показывая на вереницу картин, офортов и рисунков, прислоненных к стене храма, он говорил:

– Вы посмотрите, что мы все, оказывается, рисуем? А? Грязь! Грязь, гниль, убогость и какую-то жуткую, гнетущую дисорганику! Но почему? Почему сотни совершенно незнакомых людей разного возраста разных школ и разных талантов рисуют практически одно и то же?

– А правда, почему? – спросил холеный Буини, одетый в длинный черный шелковый пиджак-куртку и белоснежную сорочку с отложным воротником.

– А очень просто! Художники первыми видят и выражают духовную суть общества, – сказал голубоглазый. – И вот эта суть в картинах – сверху танки, а внутри гнилье и распад! Разве не так? Каждый ребенок с детства знает, что в школе он должен говорить одно, а дома – другое. Но если нужно врать учителю, то почему не соврать матери, а потом – жене, детям? Грязь заполняет эту страну, как разбухающее тесто. И от этой гнили тут все и рухнет, изнутри…

– А может быть, мы рисуем все здешнее черными красками, потому что мы вообще «жиды-очернители»? «Разрушители гармонии»? – усмехнулся Буини.

– Конечно! – подхватил левит. – Мы испытываем «звериную ненависть ко всему русскому», мы «хотим закабалить русский народ» и так далее! Но самое интересное, что все эти художники, которые стоят вот тут, испытывают не звериную ненависть, а звериную любовь ко всему русскому! Да, да! Почему лучший русский скульптор – еврей Антокольский? А лучший русский пейзажист – Левитан? Черт возьми, каждая его картина – это объяснение еврея в любви к России! Ни один русский художник не сравнился с ним в этом! А ведь иудаизм вообще запрещает евреям рисовать и лепить! Но стоит еврею вырваться из рамок запретов, как он начинает рисовать не Палестину, а свою любовь к России! Даже Шагал! Да вы спросите самого себя: почему ваши иллюстрации Толстого, Достоевского, Пушкина – самые лучшие? Или нет в России талантливых художников? Ерунда! Просто русские художники вовсе не любят свою Россию, уверяю вас! Не будем говорить о Глазунове – он спекулянт и просто торгует Россией. Но вспомните настоящих и самых русских – Репина, Сурикова и даже Васнецова. Где там любовь в смысле любования, обожания? Нету! С обожанием великие русские художники всегда рисовали только Палестину. Да, да, не смейтесь! От икон Феофана Грека и даже еще раньше до совершенно потрясного «Явления Христа народу». Это уже просто русская «Песнь песней» Израилю! Нет, так любить свою Россию, как Иванов Палестину, русские не могут. А могут только евреи. Но если мы, при нашем национальном оптимизме и нашей мистической любви к России, рисуем не пленительные русские пейзажи, а вот это, вот эту грязь и распад, то вы можете представить себе, какое количество гноя уже накопилось в этой стране?

– А вы уверены, что в Америке общество чище? – спросил Буини.

– А кто едет в Америку? – сказал голубоглазый. – Нет, в Америку едут только те, кто хочет себя продать. Я, правда, не знаю, купят ли там нашу русскую грязь, но, может быть, как экзотику и купят. А я лично хочу очиститься от всего этого…

– Даже от любви к России? – спросил Буини.

– О, от этого в первую очередь! – воскликнул рыжий. – Потому и еду в Израиль, в Кармел! Вы знаете, что такое Кармел? Это еврейское Сорренто – даже лучше! Надеюсь, Кармел перебьет мою влюбленность в Вологду!

– А если нет? Если оттуда вы будете бредить Вологдой, как Иванов Палестиной?

– Что ж, это может случиться… – вздохнул рыжий. – Но я хотя бы вывезу туда своих детей. Не в Америку же мне ехать с ними! Вы знаете, что происходит с нашими детьми в Америке? Вы почитайте письма оттуда. Во всех школах – наркотики, черные, проституция и школьная беременность. А в Израиле мои дети хоть будут иметь нормальное детство!

– Но там же армия, даже для девочек! И арабы со всех сторон! – продолжал искушать его Буини.

– Да, там армия, – согласился голубоглазый. – Но что лучше – иметь хорошую школу прекрасный климат, свою страну и ни одного антисемита вокруг, а в восемнадцать пойти в армию, получить самое лучшее в мире оружие и служить среди своих? Или уже в десять лет курить марихуану, а в школе напороться на нож какого-нибудь негра? А? Я для своих детей выбрал Израиль…

Неля слушала этот разговор и невольно впитывала в себя каждое слово. Все, что говорил этот голубоглазый, – один к одному к ее ночным мыслям. Лева, ее муж, тоже изоврался, как все в этой стране, и к тому же он не пропускает ни одной русской юбки. И не потому, что она плохая жена или он не любит ее, а потому, что переспать с кем-то на стороне – это нормальное дело, будничная доблесть советского мужчины. Такая же, как хлопнуть стакан водки и занюхать рукавом. А книга, которую он придумал, – кому она нужна в Америке? Кому там нужны книги про то, как мы стоим тут в этих очередях на оценку скрипок и серебряных вилок? Ну, стала бы она, Неля, читать книгу о дискриминации корейцев в Китае? Мы для американцев – те же корейцы. И еще он собирается спрятать эту книгу среди вещей и везти через таможню! Нет, из-за этой сраной книги она не станет рисковать детьми…

– А как насчет уровня жизни? – вдруг язвительно повернулся к голубоглазому сорокалетний бородач, стоявший впереди Нели. Он был явно влюблен в свою худую и юную блондинку-художницу с двумя десятками холстов в подрамниках и без – он то и дело приобнимал эту блондинку то за плечо, то за талию и кормил бутербродом с икрой. Неля, по-женски чуткая на флюиды интима, сразу разгадала в них любовников недавних, начавших роман не раньше чем вчера.

– Вы знаете, какой в Израиле уровень жизни? – сказал этот влюбленный бородач голубоглазому левиту, настроившемуся ехать в Израиль.

О, конечно! – ответил рыжий левит, улыбнувшись. – Средний уровень жизни в Израиле в три раза ниже среднего уровня в США и в четыре раза ниже среднего уровня в Новой Зеландии. Но кто вам сказал, что в США вы сразу попадете именно в средний класс?