Казначей общака - Евгений Сухов

– Братан, сигаретки у тебя не будет? – спросил бомж, нагловато посмотрев на Святого.

Герасим невольно улыбнулся. Непосредственность бомжа его слегка развеселила. Как правило, у любого из них виноватый вид, как будто бы он только что вытащил у соседа кошелек. Бродяги редко смотрят в глаза, а этот глядит орлом и наверняка уверен, что ему не откажут. Не хватало еще, чтобы он пушку под бок ткнул.

Если он и дальше будет просить сигареты таким образом, то вряд ли может рассчитывать на сочувствие. Люди не терпят гордецов.

А может, здесь что-то другое? Кто знаком с этим миром поближе, утверждает, что дисциплина у бомжей не менее жесткая, чем в воровской среде. Возможно, он один из их авторитетов.

Святой присмотрелся к бродяге повнимательнее.

– Не разжился, – честно ответил Святой. Внешность бомжа не была отталкивающей (скорее всего, он пустился по наклонной плоскости не так уж и давно), и Святой, проявляя христианское терпение, смилостивился. – Ладно, постой пока здесь, схожу куплю. Несколько штук отсыплю.

– Спасибо, братан, – вспыхнули радостью глаза бомжа, – помолюсь за тебя.

– А ты умеешь, что ли? – скептически скривился Святой.

– Могу малость, бабка научила, – солидно произнес бомж, как будто у него в кармане лежал диплом доктора наук.

– Ну, тогда помолись, – охотно согласился Святой, направляясь в сторону магазинчика. – Пачку сигарет, – Герасим небрежно сунул в окошечко новую пятисотрублевую купюру.

Продавщица, девушка лет восемнадцати, очень долго мяла деньги в тонких пальчиках, раза два взглянула на свет и, окончательно убедившись в их подлинности, принялась неторопливо отсчитывать сдачу.

– Как настоящая, – пошутил Святой, улыбнувшись.

Девчушка оказалась не такой букой, как представлялось в самом начале. Губы ее плавно разошлись, обнажив хорошенькие зубки. Но неожиданно ее лицо исказилось болезненной гримасой.

– Господи!

Святой невольно обернулся. Метрах в двадцати, там, где он оставил «Паджеро», скрипнув тормозами, застыл «Гранд-Чероки». Задняя дверца машины распахнулась, и из салона выскочил мужчина в темно-зеленом камуфляже с автоматом в руках. Укороченный, почти игрушечный, «АКМ» смотрелся в сравнении с его комплекцией очень несерьезно. Происходящее походило на плохонькую пьесу, и, конечно, невозможно было поверить, что пуля, выпущенная из короткого ствола, способна перемолоть кости в обыкновенную муку. Бомж, опершись рукой о капот машины, ошарашенно смотрел на приближающегося камуфляжника. Человек с автоматом, не останавливаясь, вскинул оружие и надавил на курок. В последнюю секунду жизни бомж как будто хотел уберечься от выпущенной пули и выставил вперед ладони, но уже через мгновение пули отшвырнули его на капот. Покрывшись мелкими трещинами, шумно посыпалось на асфальт разбитое стекло. Подскочив к упавшему человеку, убийца пальнул в его голову и, не оборачиваясь, вскочил в джип, который тотчас, едва не столкнувшись с тихоходом «Запорожцем», вывернул на шоссе.

Громко сигналила потревоженная машина, привлекая внимание окружающих. Двое любопытных уже несмело приближались к убитому. Только сейчас Герасим осознал, что к помощи взывала именно его «Паджеро». Отключив сигнализацию, он быстрым шагом отправился к автомобилю.

– А сдачу будете брать?! – опомнилась продавщица, высунувшись в окошко.

– Оставь ее себе!

Бомж неряшливо лежал на капоте, подломив под себя правую руку; носки ботинок едва касались земли. Несколько секунд Герасим смотрел на мертвое тело, а потом, подхватив его под мышки, аккуратно положил на асфальт. Дождался, значит, сигарет.

Машина капризничала и не желала заводиться. Стиснув зубы, Герасим продолжал поворачивать ключ стартера. Вокруг понемногу собирался народ. Кто-то сочувственно вздыхал, показывая на распластанное тело. Возмущавшихся было меньше.

– Место здесь какое-то дикое, неделю назад бензоколонку ограбили, вчера моей продавщице кто-то фальшивую пятисотку сунул! – говорил плотный мужчина лет сорока, предусмотрительно стоявший чуть поодаль. – А сегодня вот парня завалили.

Машина, утробно зарычав, наконец завелась. Под колесами зашуршало разбитое стекло, а в лицо неприятно ударил встречный ветер. Отъехав от АЗС, Святой запоздало подумал о том, что вместо этого бомжа должен был лежать он сам.

Глава 21

НЕ КАЖДЫЙ ФАРМАЗОНЩИК ВОР

Глухой не помышлял о воровской карьере хотя бы потому, что перспективу его роста напрочь перечеркивала неподходящая статья. Фармазонщики да кукольники всегда были не в почете у криминальной элиты. И выше подпаханников не поднимались, а то и вовсе пополняли многочисленную армию «шестерок».

Все шло к тому, что он должен был влиться именно в это сословие, чей удел без косяков отсидеть назначенный срок и с честью выйти на волю. Но неожиданно в Бутырском СИЗО, куда он был помещен до суда, смотрящим камеры оказался его сосед по дому – Гнедой. На воле такой незаметный, всегда пьяный, в одном и том же сереньком костюме, он производил впечатление тишайшего человека, не способного оскорбить даже взглядом. Но весь двор знал о том, что этот незлобивый человек имеет на своем счету, по крайней мере, с пяток вооруженных ограблений. Совершенно неприметный в быту, в Бутырской тюрьме он предстал едва ли не отцом-спасителем, и одного его негромкого слова вполне хватало, чтобы одернуть спорящих и урезонить разбушевавшегося бандита. Присмотревшись к новичку, Гнедой приблизил его к себе и определил ему лучшую шконку. В какой-то степени он помог ему выработать дальнейшую линию поведения, тихим словом наставляя, как следует вести себя в СИЗО и в колонии. После этого путь Глухого был определен, и он принял религию отрицал, неукоснительно выполняя установленные правила: играя в карты, отдавал с круга, если требовали интересы дела, переправлял деньги на волю, следил за мужиками, чтобы вкалывали и не срывали план. И как мог противостоял воле администрации. Обычная жизнь российского отрицалы.

Пропарившись несколько лет, по рекомендации того же самого Гнедого он оказался в окружении Барина, который сколачивал общаковую братву. И неожиданно для себя самого был принят на равных со многими именитыми блатными. Отсюда была прямая дорога в положенцы, а то и в законные. По-своему, общаковая братва – это гвардия криминального мира, так сказать, неприкасаемые, и в то же самое время любой из них имел такой огромный авторитет, о котором не смел мечтать иной смотрящий. Но, даже приблизившись к кассе вплотную, никто из них не знал точно, где сосредоточена наличность. Подразумевалось, что деньги лежат в одном из банков, которые они охраняли. Один из них находился на проспекте Мира, другой – на Большой Дорогомиловской, и еще два – в пределах Нового Арбата.

Место каждого пацана в общаковой братве было определено, но о настоящей роли известно было только Барину. Социальный статус каждого из них был равен, и никто не кичился прежними заслугами. В какой-то степени для каждого из них состоявшееся положение можно было назвать звездным часом. И лишь Святой, тогда совсем молодой вор, вел себя как-то иначе. В нем не было ничего такого, что могло бы оскорбить остальных пацанов: речь выдержанная, взгляд понимающий, жесты скупые. Он совсем не походил на тюремного бродягу, но тем не менее во всем его облике, в манере разговаривать присутствовала какая-то скрытая сила, заставлявшая поверить, что перед ними настоящий лидер. У каждого невольно закрадывалось подозрение: а что, если Герасим приставлен сходняком следить за общаковой братвой?

Все началось с того, что Барин решил переправить часть налички в один из нью-йоркских банков. Несколько миллионов долларов заняли сравнительно немного места. Глухой и предположить не мог, что безбедная жизнь, красивый особняк, яхта и длинноногие женщины так компактно могут разместиться в нескольких кожаных чемоданах.

Америка поразила Глухого своим размахом. Бродвей, залитый огнями, показался ему сказкой. Это тебе не полумрак тюремной хаты, где сорокавольтное светило пытается быть настольной лампой зараз для восьмидесяти сидельцев.

Красивые удовольствия требуют больших денег, и незаметно для себя Глухой прокутил полмиллиона долларов всего лишь за десять дней. Потом он не однажды спрашивал себя, куда могла улетучиться такая сумма: конечно же, он тратил доллары на женщин, разумеется, ел от пуза. Но даже если бы он засыпал девиц деньгами с ног до головы и на каждый обед и ужин съедал по шесть порций кряду, то вряд ли потратил бы такую сумму. Пролетевшие дни он вспоминал с трудом, скорее всего, он вел себя как обыкновенный русский барчук, наконец-то добравшийся до легких батюшкиных денег. Ему не терпелось увидеть ошалелый восторг в глазах швейцара, когда он небрежно совал ему стодолларовую бумажку только за то, что тот гостеприимно распахивал перед ним двери фешенебельной гостиницы.