Мальчик, идущий за дикой уткой - Ираклий Квирикадзе

Федор шепотом повторил дважды последнее непонятное слово “К Стиксу”.

Раскрыв письмо, он окунулся в Берлин, Париж, Прагу, Марсель, Ниццу…

С трудом устраивались литературные вечера. Залы были маленькие. Народу собиралось немного. Марину бесило отсутствие слушателей.

Русская эмигрантская колония игнорировала ее. Она не могла ужиться с белой эмиграцией, как не могла ужиться с красными в России.

Цветаева пишет, пишет. Пишет дома, пишет на пляже Ля-Фавьер, куда она ездила летом с детьми.

Эмигрантская пресса продолжала не печатать ее. Она дралась врукопашную в редакциях. Маленькая, хрупкая женщина в кровь разбила нос редактору “Русской панорамы”.

“Тигр! Сожри их! – требовал автор письма. – Не меня, а их! Они все виноваты перед ней! Перед великой Мариной Цветаевой!..”

Федор заметил неравнодушное отношение автора письма к поэтессе, на которую он при жизни ее регулярно доносил в НКВД, к которой был приставлен для сбора компрометирующей ее информации.

“Тигр! Сожри их! Разорви на части! Высвободи свое полосатое тело из черного пиджака юриста, покажи свои клыки!!! Сожри русских и советских писателей!

Эти сраные писатели в Энске, когда она бежала из Европы на Родину, как они отнеслись к ее мольбе дать ей место посудомойки? Они испугались! А она просила лишь место посудомойки в писательском санатории… Я кормил ее, я копал ей картошку. Цветаева могла не есть, но не могла жить без окружения, без восхищения, без преклонения перед ней как перед великим поэтом! Я восхищался, я преклонялся, я один. Она читала мне свои стихи… Мне одному… Потом я сказал, что я из НКВД, она повесилась…”

В следующий четверг Федор не распечатал конверт. Он стал от случая к случаю пропускать визиты в психиатрическую больницу.

Вскоре вышел приказ об отмене не оправдавшего себя закона о юридических консультациях в психбольницах.

Прошло двадцать два года.

Федор Богаевский совершенно забыл историю с письмами. Иногда, проходя мимо дурдома, он вспоминал разве что молодую большегрудую женщину “что с этим делать”. Он по-прежнему работал в юридической конторе, где пальма продолжала пахнуть чем-то кислым.

Дочка Катя выросла и, как положено, увлеклась поэзией. Официально разрешенная в СССР Цветаева стала ее любимым поэтом. Фотография Цветаевой с “бараньей челкой” висела теперь в квартире Богаевского в комнате дочки Кати.

…Организованная профсоюзом юристов поездка в Германию стоила недорого.

Немецкий гид Марго, толстая девушка из русских эмигрантов четвертого поколения, была весела и остроумна.

Она пригласила Богаевского в дом: “У меня брат женится, приходите завтра вечером”. Федор удивился приглашению, но потом понял: петь зовут. Он действительно красиво пел. Марго слышала его пение в парке замка Сан-Суси.

В Берлине за столом сидели одни русские. Федор опоздал. Берлин – город чужой, в метро заблудился. В целлофановом пакете нес бутылку “Столичной”.

Когда он вошел, на него обратили внимание… Невеста в фате и жених улыбались.

– Гость из Москвы, – сказала Марго.

– Тигр! Тигр! Тигр! – заглушая все голоса, закричал кто-то.

Федор увидел человека, не узнал его. Но всё вспомнилось. Было неожиданно встретить в Берлине сумасшедшего из Золотых Дубов!

Человек побежал от стола к окну.

– Ты и здесь меня достал! Нет! Я не дам себя сожрать…

Человек не договорил, выпрыгнул в окно.

Гости вскочили. Раздались крики.

Все опешили, никто не мог понять, что произошло.

Выбежали на улицу. Этаж третий.

На газоне лежал человек.

Федор, растерянный, подавленный, смотрел на него и не знал, что ему делать.

Берлинская скорая помощь увезла человека. Все поднялись наверх. Свадьба расстроилась.

“Что случилось? Почему он выпрыгнул? О каком тигре кричал?” – спрашивали все друг друга.

Федор не решался рассказать свою историю. Он спросил: “Кто этот человек?” – “Тихий, спокойный человек из России. Дочь вышла замуж за немца, океанолога. Года три назад Гриша, Григорий Лукич, приехал к дочери в Берлин и остался здесь жить…”

Богаевский пытался было рассказать гиду Марго историю о письмах, но та не дослушала, умчалась по делам группы. Договорить Федор не решился. Спросил только, как тот человек. Марго сказала, что он жив, но без сознания. Через два дня Федор Андреевич покинул Германию.

Марго в аэропорту подарила ему книгу “Цветаева в фотографиях”. Значит, что-то запомнила из его путаного разговора.

“Какая красивая”, – поражался Федор Андреевич, разглядывая Цветаеву на пляже в Коктебеле. “Какая необычная”, – шептал он, разглядывая Цветаеву на остальных фотографиях сборника.

В Золотых Дубах после поцелуев, раздачи сувениров, когда Богаевский раздевался в спальне, его окликнула дочь, которая листала в столовой привезенную из Берлина книгу.

– Папа, ты какого года рождения?

Федор ответил и стал снимать с рубашки запонки. Почему-то он внутренне напрягся.

Голос дочери из соседней комнаты:

– Папа, по японскому календарю ты – Тигр!

Федор тихо вскрикнул, ему захотелось разорвать рубашку и увидеть в зеркале шкафа тигриные полосы на своем теле.

Но это было мгновение.

Он сел на кровать и стал капать в ложку сердечные капли.

В окне светила луна.

По реке плыл прогулочный пароход в цветных огнях, на палубе танцевали…

Дочь разглядывала книгу о Цветаевой, молча улыбалась. Федор через открытую дверь спальни разглядывал взрослую дочь, которая стригла челку и слушала сумасшедшую музыку прогулочного парохода…

Фотография 29. 1945 год

Когда тебе девятнадцать лет и ты корреспондент газеты “Пожарник Грузии”, а твой главный редактор Рем Джорбенадзе посылает тебя в командировки по большим и малым городам Грузинской ССР, где начальники пожарных команд принимают тебя за столичную шишку, устраивают тебе пышные застолья, не менее пышные, чем в “Сатириконе” Петрония, ты счастлив, чувствуя себя талантливым молодым репортером и немножко Хлестаковым.

Вся моя репортерская карьера рухнула в одночасье, когда, проработав два года в “Пожарнике Грузии”, я написал статью “Так поступают советские пионеры”. В ней я рассказал о пожарнике (фамилию не могу вспомнить), который при тушении пожара в городе Хашури, балансируя на горящей балке, споткнулся, и, пролетев три этажа, упал на тлеющие автомобильные покрышки и потерял сознание. Покрышки почему-то при этом ярко вспыхнули, балка обломилась, пожарник, придавленный ею, лежал, не подавая признаков жизни. Никто не заметил этого падения, так как все пожарное депо во главе с начальником Авксентием Лукаевичем Хорава носилось со шлангами по всем трем этажам, не зная, что их товарищ горит на первом этаже, медленно покачиваясь на покрышках.